— В том, что ты сама кормишь Шанталь, нет ничего неправильного и некрасивого. Напротив, я мог бы вечность любоваться вами…
— Ты опять во что-то ввязался?
Кажется, Тисса знает его слишком хорошо. И сейчас начнет беспокоиться, но совсем по иному поводу.
— Так надо, драгоценная моя.
И вправду драгоценная. Слишком легкая, слишком хрупкая…
— Утром я кое-что сделаю… и, возможно, на некоторое время станет темно. Седрик получил указания и паники не допустит. Гавин присмотрит за детьми и твоей сестрицей… и за тобой тоже. Я просил. Главное, не бойся. Темнота пройдет. И это хорошо, если она наступит, значит, все получилось.
— А ты?
— Я вернусь. Обещаю. Я ведь всегда к тебе возвращался. Веришь?
Верит, его нежная доверчивая девочка. И будет ждать. Завтра. Сегодня же осталось еще немного ночи для двоих. А молоко на вкус сладкое… и наверное, так тоже не принято, но ведь интересно же!
Жаль, что нельзя отложить наступление утра.
И Тисса порывается провожать его как есть, босиком и в кружевном халате, наброшенном поверх сорочки. Она упряма и не желает слушать, что провожать некуда, что Урфин даже за пределы замка не выйдет. И за руку хватается, действительно ребенок, который опасается быть брошенным.
— Ты у меня умница. — Ее не хочется выпускать из рук. — Никому не позволяй себя обижать. Ты здесь хозяйка. Помни.
— Ты обещал вернуться.
— А ты пообещай, что будешь себя беречь…
И все равно провожает. До глухой стены, в которой появляется дверь. И Урфин, повинуясь порыву, прижимает к глянцевой поверхности сканера ладонь Тиссы.
— Теперь ты сможешь войти. Только, пожалуйста, не раньше чем через двенадцать часов. Хорошо?
Разум твердит, что для Ласточкиного гнезда в принципе опасности нет. Его контуры замкнуты и отделены от системы. Хаоту нужен лишь канал связи. Все обойдется. И Урфин выживет. Его ведь ждут. И слово дал. Нехорошо жену обманывать.
В управляющей башне привычная тишина и свежий, лишенный вкуса воздух.
— Система готова?
Странно обращаться к стене. В этой комнате нет ничего, кроме гладких стен, которые время от времени притворяются чем-то еще. Объемная устойчивая иллюзия.
— Система предупреждает, что исполнение данного сценария потребует использования всех доступных ресурсов системы и приведет к выпадению из функционального доступа ряда подсистем: транспортной…
Пластина прилипает к стене и нагревается. Она меняет цвет и очертания.
Можно уходить, но Урфин, присев в углу, закрывает глаза. Метка за ухом — хороший повод уединиться. Во всяком случае, так он не принесет вреда никому, кроме себя самого. А там — станет ясно.
Он все сделал правильно. Мир нельзя отдавать Хаоту…
…и ничего не происходит. Долго. Невыносимо долго. Урфин отсчитывает про себя минуты, каждая из которых почти последняя. Он не знает, как умирает то, что никогда по-настоящему не жило. Наверняка мучительно, пусть бы и боли оно не способно испытывать.
И те, кто стоит у ворот мира, слышат эхо агонии.
Видят, как распадаются щиты… почему-то Урфин вспоминает ашшарский рынок, и девушку, что сбрасывала покрывало за покрывалом, подчиняясь тягучей мелодии дудки. Она оставалась обнаженной, украшенной лишь изумительной красоты рисунками, которые наносились на кожу перед каждым представлением. Всякий раз иные…
…и наверняка в глазах Хаота мир столь же беззащитен и желанен, как та девушка. Ее ведь многие стремятся заполучить, даже те, которые знают о ядовитых змеях под ее ногами. Что змеи, когда достаточно руку протянуть… и тянут.
Ночь накрыла влажным душным одеялом. Нет, не ночь — слепота, и душно, потому что кровь закипает, подчиняясь чужой воле… а значит, получилось.
Мир будет жить. Урфин — как повезет… впрочем, он ведь обещал…
Глава 14
Темнота
Ей хотелось умереть, но вместо этого она уснула.
О женской логике
Я видела все глазами Кайя.
Странная картина. Сюрреалистичная.
Вот небо становится ярче, а сам мир звенит, словно камертон, на одной нервной ноте.
…Урфин отключил систему. И Хаот прошел внешний круг обороны.
И где Великая Армада? Туши кораблей, заслоняющие солнце. Десант? Ракеты, которые устремляются к земле, готовые выплеснуть огненный шквал, разрушить все и вся?
…они не хотят ничего разрушать. Им нужен максимально цельный мир, так он дольше прослужит. Извини, но я не смогу отвлекаться. Мы должны кое-что сделать.
И я только смотрю.
На белый цветок, отвратительный и прекрасный одновременно. Несомненно, живой и почти разумный. Он тянется к Кайя и, коснувшись, убеждается, что Кайя — не тот, кто нужен.
Цветок ждет Ллойда, и тот готов.
Я знаю, что это сложная схема, что им нужна вся доступная энергия, в том числе та, которая спрятана в этом существе, но для одного Ллойда энергии многовато. Он уже немолод, но умеет строить связки.
Кайя, Сержант и Гарт. Их трое. И в теории этого достаточно.
Не все теории выдерживали проверку практикой.
Анемон раскрывается нежно, щупальце за щупальцем, плеть за плетью. И взрыва нет, есть всплеск, который отдается в висках моментальной вспышкой мигрени.
…все хорошо…
Знаю. Вижу. Черноту, которая клубится в Кайя, почти переполняя его. Возможно, не только его, но именно за него я боюсь.
…не надо. Все хорошо. Все получается. Смотри.
Небо меняет цвет. Красный. Оранжевый. Желтый… и серый. Мертвый какой-то, не камень даже, пожалуй, окаменевший пепел, который вот-вот посыплется на наши головы. И багряные черви кровеносных сосудов, прорастающие в этом камне, выглядят почти естественно. Чужой мир прирастает к нашему.
Артерии и вены.
Хрустальная сеть капилляров, пронизывающая небо.
Она расползается, вначале робко, недоверчиво, но с каждой секундой быстрее. И мир корчится от боли. Я слышу его через Кайя. И закрываю уши, пусть бы и знаю, что не спасет.
Голос — внутри меня.
Пожалуйста, пусть это прекратится… пусть он замолчит! Я сама кричу, уже вслух, и глохну от собственного голоса. Сеть отзывается.
Она голодна. И тянет энергию из неба… солнца… земли… я вижу потоки, которые овивают закостеневшие трубки сосудов. Первый глоток… это как вино, только лучше, богаче букетом.
Хаот готов забрать все.
И этот ничем не примечательный клочок земли с лесом и ручьем. И все другие клочки, разноцветные, но сшитые в одно сложное покрывало, украшенное реками и озерами, грубыми бусинами городов и расписанное вязью дорог… и море тоже, все моря. Все острова. Небо. Солнце.
Вчерашний дождь.
И завтрашний, если завтра суждено случиться дождю.
Моих детей. Меня. И Кайя.
Не сразу, конечно, по минутам, по осколкам, по потерянным словам и забытым образам, стирая запахи, принося глухоту и немоту… обессиливая, как обессиливает любое кровопускание.
…первая капля огня ложится на ладонь ветра и гаснет.
…вторая и третья…
….на четырнадцатой я сбиваюсь со счета. А капли тянутся друг к другу, сплетаясь кружевной огненной шалью, которую ветер бережно расправляет и тянет выше, выше, к гаснущему солнцу. За шалью устремляются огненные жилы, будто нити, соскользнувшие со спиц.
Они свиваются, становясь толще, ярче, до того, что смотреть невыносимо. И сеть проглатывает пламя. Она вбирает его жадно, капля за каплей, нить за нитью, волна за волной… первая вязнет в хитросплетении капилляров, которые раскаляются докрасна. И миры, соединенные волей Хаота, кричат. Уже оба. Но рев пламени заглушает их голоса.
И я теряю сознание, не способная видеть дальше.
Я лечу и распадаюсь на части. Теряюсь в кромешной тьме, а она прячет каждый осколок меня. И как найти? Не знаю. Надо встать. Или нет…
…Кайя?
Он видел эту темноту. Мы вместе смотрели. Но она не была столь реальна, и теперь я чувствую запах дыма. А это, горькое, на губах — не пепел ли?
…Кайя!
Я знаю, что Кайя рядом. И если сосредоточиться, то найду… но я не в состоянии сосредоточиться. А где-то рядом бродит зверь.
…Кайя! Пожалуйста, отзовись!
Хищник. Крупный. С мягкой поступью, с острыми зубами. Его дыхание щекочет мне шею.
…все хорошо, сердце мое. Я здесь.
…ты…
Зверь тихо фыркает и обнимает.
…здесь.
Он держит меня, и я все равно вцепляюсь в него, потому что в такой темноте слишком легко потеряться.
…ну уж нет. Я теперь не позволю себе тебя потерять.
…ты больше не боишься?
…нет. Похоже, воплощаясь, кошмары теряют силу.
Мне хочется прикоснуться к его лицу, но я уже не уверена, что лицо есть. И Кайя сам кладет мою ладонь на щеку.
…все пройдет. Пару дней подождать.
…получилось?
…да. Похоже на то.
…а остальные?
…Ллойду досталось, кажется, перегорел. Но Гарт с ним, говорит — отойдет. А Биссот… он жив, но сказал, что почти потерял Меррон. Он помнит, где слышал ее в последний раз. Это недалеко.
Я рада, что Меррон жива, пусть и радость какая-то вымученная, удивляться же и вовсе сил нет. Но я уверена, что Сержант ее найдет.
…она или под сеть попала, или на откате задело. Как тебя. Ты знала, но…
Да, я знала, что Урфин уничтожит систему, исполняя договор с Хаотом.
…и что Хаот, создавая сеть, вычерпает резервуары почти до дна.
…и что попытается тотчас восстановить потери.
…и что перекачиваемая в хранилища энергия будет чужда Хаоту. Она еще больше дестабилизирует нестабильную аномалию. Это обычная проблема… резервуары имеют защиту. И предел прочности их высок. Главное, чтобы давление в сети не превышало критический порог.
Знала я также про волны и резонанс, который в теории увеличит совокупную мощность удара в разы, про цепную реакцию, что начнется в самой сети, а завершится в хранилищах. Про эффект обратной тяги… про дубль системы, который запустится в автоматическом режиме, закрыв мир от отката. Про рассредоточенную по внешним оболочкам энергию, которая будет использована как импульс для смены частоты.
Нет, я все это знала. В теории. Вот только на практике теория выглядела жутко.
Они наполнили парами бензина топливный склад, а затем кинули спичку.
Мне не жаль Хаот. Я просто темноты боюсь.
Впрочем, мое чудовище меня защищает…
Неудобно идти по лесу в чужих сапогах, которые при каждом шаге норовят слететь с ноги. И веревка, которой сапоги обмотаны, была слабым спасением. Меррон то поскальзывалась, то проваливалась, то цеплялась носком за корень и тогда, удерживаясь от падения, хваталась за ветки.
Ветки попадались большей частью колючие.
Но, пожалуй, хуже всего — комары…
Нет, куртка Терлака, как и сапоги, несколько великоватая, служила какой-никакой защитой от гнуса, чего нельзя было сказать о шелковых шароварах, сейчас больше похожих на драную тряпку.
— И не говори мне, что я сама виновата. — Меррон чувствовала, что если замолчит, точно задохнется от злости. — Конечно, можно было стянуть и штаны, ему-то все равно… но ты же их в крови изгваздал! И не только в крови, кровь я бы как-нибудь еще пережила…
…она пришла в себя на той же поляне оттого, что кто-то настойчиво пытался запихнуть ее левую ногу в сапог. Правая уже была обута. А голова лежала на чем-то мягком, с премерзким, но знакомым запахом. Меррон голову повернула, убедившись, что правильно запах истолковала.
Трупы в принципе пахнут не слишком приятно, а уж те, которым внутренности разворотило, и вовсе омерзительны. Над рваной раной вились мухи, их гудение как-то очень хорошо вписывалось в картину безумия Меррон.
Несколько секунд она просто лежала, вяло раздумывая, что ситуация подходит еще для одного обморока. Тварь, натянув таки сапог, оставила ногу Меррон в покое и села рядышком. На корточки. Руки в подмышки сунула. Раскачивается и посвистывает. Мух иногда отгоняет… заботливая.
— Все равно ведь сожрешь, — сказала Меррон и села, ощупывая затылок. Слипшиеся от чужой крови волосы, сосновые иглы, старые листья…
Тварь качнулась и, сунув руку за пазуху, вытащила письмо.
Меррон письмо взяла. Прочитала дважды. Потом еще дважды, пытаясь уложить в голове написанное. И еще раз перечитала.
— В добром здравии, значит… — Пожалуй, происходившее с ней было безумно даже для безумия. — Защитишь… препроводишь… намерения чистые…
Тварь кивнула.
И Меррон рассмеялась, она хохотала долго, до слез, икоты и дерущего горло кашля, понимая, что надо успокоиться, но не находя в себе сил.
— Ты… ты не обижайся… просто… просто все вот… глупо… дико… я устала от всего этого. Не хочу больше. Ни бегать. Ни воевать. Ни прятаться. Ни ждать, когда меня в очередной раз убивать станут. Ничего не хочу…
Тварь слушала, облизывая когти длинным языком.
— Давай ты меня проводишь к какой-нибудь деревеньке? И там я сама уже… захочет найти — найдет. А не захочет, то и ладно.
Но у твари имелось собственное мнение. Карто знал, куда надо идти, и шел, подталкивая Меррон в нужном направлении, высвистывая, перебегая дорогу, стоило ей сделать шаг в сторону. Когда же она просто отказалась идти, карто сел рядом.
Ждать он умел.
И охотиться. Исчезал — ненадолго, Меррон быстро поняла, что сбежать от этакого сопровождения не выйдет, — и возвращался с зайцем в зубах. Или с лисой. Однажды ежиков приволок…
Ежиков Меррон есть отказалась.
— Люди вообще не едят сырого мяса…
…разводить огонь получалось через раз.
— …а я варенья хочу… крыжовникового. Или крыжовенного. Не знаю, как оно правильно называется. С грецкими орехами. Тетя варила…
Лошадь сбежала. А среди тюков, оставленных на поляне, не нашлось ничего полезного. Столовое серебро, умопомрачительной красоты кофейный сервиз, из дюжины предметов которого уцелела лишь половина. Чьи-то — Меррон предпочла не задумываться, чьи именно, — украшения. Зеркальца. Десяток шкатулок и почти новый корсет. Фляга, в которой, судя по запаху, некогда был коньяк.
Флягу Меррон взяла. И Терлаковы сапоги. Еще куртку. Веревки, перетянувшие тюки. Нож и пару полос ткани, которыми она обвязала ноги. Но все равно стерла в первый же день. Ткань была жесткой, а мох, который Меррон напихала в сапоги, сбивался в комки. К вечеру ноги опухали, к утру боль проходила, но ненадолго — час-другой, и возвращалась с новой силой. А карто не позволял остановиться.
Нет, он вовсе неплохой. Жуткий, конечно, но Меррон и большей жути повидать случалось. И вообще на муженька ее похож. Молчит. Прет куда-то с остервенелым упорством. И бесполезно спрашивать, куда и зачем… зато слушает внимательно.
Заботится.
— …и меня заставляла. Ты не представляешь, какое это мучение. Вот смотри, собирают ведра два крыжовника. Главное, успеть снять ягоду, когда она уже созрела, но как бы не совсем, иначе лопаться будет. И эти два ведра перебираешь…
От комаров и мошек лицо распухло, шея и руки постоянно зудели. Меррон натиралась и молодой хвоей, и листьями багульника, но ее все равно грызли.
— …хвостики удаляешь, а потом так аккуратненько, специальным ножичком выковыриваешь косточки из ягод, так, чтобы шкурку не повредить. И в каждую ягоду — кусок грецкого ореха. Я ненавидела эту работу! Вот наверное, сильнее, чем любую другую… серебро начищать и то не так муторно.
А лес все не заканчивался…
— …но варенье получалось великолепное. Я обязательно посажу возле дома кусты крыжовника. Ради этого варенья… выберусь и посажу. И еще розы. Красные. Белые тоже, такие, которые мелкие. Хотя что ты в розах понимаешь?
Нога провалилась во влажный мох, и Меррон, вытащив ее, а потом сапог, села.
— Извини, я дальше не могу. Я устала. Я ведь просто человек, и… и мне надо отдохнуть. Сегодня. А завтра дальше пойдем.
Силы закончились как-то сразу и вдруг. Даже перебираться на сухое место желания не было. Карто звал. Скулил. Бегал от полянки к Меррон, махал руками, но ей было все равно.