Кроме одного.
Он был без оружия и брони, сидел в седле боком, хотя ничего-то женского в его облике не проглядывалось. Полный, рыхлый какой-то, замотанный в белое полотнище, из складок которого выглядывали мягкие ладошки, усеянные перстнями. Камушки переливались на солнце, завораживали.
— Думаю, нам всем стоит опустить оружие. Карто — крайне чувствительные создания, — сказал толстяк, вытирая с бритой головы пот. — Вам, возможно, они и не причинят вреда, а вот спутница ваша вполне может пострадать. Нам бы этого не хотелось.
Ждали. Точно, ждали. И не Меррон — Дара, другой вопрос — чего им от него нужно?
— Мы просто побеседуем. — Толстяк сложил ладошки, и Меррон увидела, что ногти его были выкрашены в алый. — Вы нас выслушаете… и примете решение. Надеюсь, верное.
— А если нет?
— Ну… мы хотя бы попробуем договориться.
Меррон почему-то не поверила, что у них получится. Дар упрямый же. И толстяк ему не нравится, причем антипатия эта возникла сразу и как-то беспричинно.
Она же опять ничего не понимает.
— Прошу вас. — По щелчку пальцев охранник спрыгивает с лошади, приземляясь на четыре конечности. Подниматься не спешит, напротив, прогибается, перенося тяжесть тела на руки. — Лошади вполне… обыкновенные.
Существо — Меррон все же пришла к выводу, что называть всадников людьми неправильно, — скользнуло в сторону. Движения его странным образом сочетали плавность и гротескные, неестественные позы, в которых существо замирало на доли секунды. Оно выворачивало конечности в суставах там, где суставов быть не должно бы!
Меррон затошнило.
И в локоть Дара она вцепилась.
— Не бойтесь, милая дева, карто, конечно, не совсем живые, но сейчас безопасные. Как собаки, только умнее.
От существа, державшегося поблизости, исходил отчетливый трупный запах. И вблизи выглядело оно еще более мерзким: с поплывшей, словно бы начавшей разлагаться кожей, неестественно вывернутой шеей, на которой виднелся грубый поперечный шов, выпуклыми глазными яблоками, каменными, кажется.
— И нюх великолепный! Всего-то капля крови на язык…
Тварь вывалила язык, длинный и тонкий, словно травинка…
— …и стая отыщет вас, где бы вы ни были. Мой предшественник был столь любезен, получил весьма качественный образец.
Дар сжал ладонь, успокаивая.
Меррон не боится.
Ни толстяка, ни его уродливых созданий, ни собак… ничего, пока Дар рядом.
А верхом ехать все лучше, чем идти.
— Вы не настроены на беседу? — Толстяк держался рядом, пожалуй, слишком уж близко. Воняло потом, благовониями и той же мертвечиной. — Ах, простите, я недостаточно вежлив, чтобы представиться. Харшал Чирандживи. Эмиссар. Магистр скрытых путей. Вас я знаю, Дар Биссот, последний из рода Биссотов. И Меррон Биссот. Пара. Я правильно выразился?
— Жена.
Дар держал крепко, пусть бы Меррон и не пыталась сбежать.
— Ну, — толстяк подмигнул, — жен у меня дюжина, но такой, из-за которой я жизнью рисковать стану, нет. Поэтому давайте называть вещи своими именами.
В этот момент Меррон поняла, что не знает, кого сильнее пнуть хочется: толстяка с его намеками или дорогого супруга, который явно знал, о чем речь идет.
Ничего… вот останется наедине и все выскажет.
Накипело!
Остановились у шатра, и Меррон поразилась, что увидела его только сейчас. Как можно было не заметить сооружение из ярко-алого шелка, расписанного золотыми птицами?
— Полог, — бросил Дар, словно это что-то объясняло. — Прячет.
Шатер изнутри еще более огромен, чем снаружи. И стены уже не алые — бирюзовые с серебряным рисунком. Ковры. Подушки. Бронзовые светильники причудливых форм, но не свечи держат — светящиеся шары. Харшал хлопнул в ладоши, и свет стал ярче. Резче.
— Мы привыкли немного к иному спектру, — сказал он, извиняясь за этакое неудобство, — у вас здесь слишком темно.
Дар зажмурился. Ему же больно.
— Или ваше состояние требует чего-то… более естественного? Вы присаживайтесь. Чай? Или быть может, обед? Сегодня у нас жареные перепела в клюквенном соусе, седло барашка с подливой из белых трюфелей и семга на гриле. Зеленая спаржа гарниром.
— Спасибо. Воздержимся.
Он сел на подушки, скрестив ноги, и Меррон дернул, почти приказ, но сейчас не время капризничать. Есть хотелось… вчера вот рыбу получилось поймать. И жарили на раскаленных камнях, что тоже неплохо. Только вчера ведь. А сегодня Дар торопился.
Но, наверное, действительно в этом месте не следует ни есть, ни пить.
Мало ли чего любезным гостям в еду подсыплют.
— Жаль, у меня нет намерения вас отравить… тем более это несколько затруднительно, верно?
Пожатие плечами.
— Избытком любопытства вы также не страдаете.
Подали чай, и сладости, и фрукты, и крохотные бутерброды с мясом.
— Что ж, буду говорить я. — Толстяк приподнял виноградную гроздь, позволяя Меррон оценить: крупные ягоды с темной кожицей, сквозь которую просвечивает багряное сочное нутро и косточки видны… сладкий, наверное. И сколько она винограда не пробовала?
Года три уже…
…и ничего, жива пока.
Она опустила взгляд: лучше уж затылком Дара любоваться. Его, в отличие от винограда, и потрогать можно… не сейчас, а в принципе.
Подзатыльником, например.
— Признаюсь, что изначально Ковен планировал использовать вас как источник информации… во всех смыслах. Перетащить вас в нашу лабораторию было бы затруднительно, но и здесь, поверьте, нам хватит ресурсов для… изучения.
Он отщипнул ягоду и, покатав между пальцами, отправил в рот.
— И если мы не сумеем договориться, то, боюсь, я вынужден буду последовать рекомендациям Ковена. Кстати, моих коллег особо интересует вопрос эмпатической связи…
— Ближе к делу.
Дар злится.
— Вы изменились. Или меняетесь? Превращаетесь в полноценную особь, верно? Имаго, я бы сказал. И скоро, сколь понимаю, процесс завершится? Но не так скоро, как вам хотелось бы… вы еще не настолько освоились, чтобы защитить себя. Или пару. Кстати, виноград замечательный… или вы предпочитаете персики?
Он протянул один, и Дар принял. Понюхал. Отдал Меррон.
То есть персик ей можно?
Меррон очень даже персики любит. Сладкие, с бархатистой кожицей и нежной мякотью. Сок вот по подбородку течет. Наверное, смешно со стороны. И плевать… персик-то хорош, вне зависимости от ее манер.
— Но если перейти непосредственно к делу, то… вы направляетесь на встречу с Ллойдом? И мы бы хотели, чтобы эта встреча состоялась.
— Убрать?
— Именно. Видите, как мы замечательно друг друга понимаем. Ваш старший несколько… агрессивно настроен по отношению к Хаоту. И мы полагаем, что его ликвидация поспособствует переходу отношений на новый уровень. Его сын чересчур молод, что до остальных, то… по нашим сведениям, не все желают войны.
Дар не согласится. Он не должен соглашаться.
— Как?
— Маленький подарок… имитирует сильнейший ментальный всплеск. Ллойд делит территорию со взрослым сыном и много слабее, чем прежде. А вы ведь сейчас крайне нестабильны.
Серебряная цепочка и лиловый камень-клякса на ней. Покачивается, меняет оттенки… нельзя это трогать! Но Дар трогает.
— Несчастный случай? О вмешательстве Хаота не узнают?
— Именно. Протекторов осталось так мало… границы слабы… вам позволят закончить превращение. Возможно, отправят куда-нибудь на задворки мира, но разве это цена? Вы предотвратите войну. Сохраните многие жизни, в частности, этой милой женщины.
Ну вот почему все, кто занимается политикой, норовят убить Меррон?
— Вы ведь не повторите той своей ошибки? Говорят, что разрыв связи ведет к серьезным изменениям психики. Правда?
Дар молчит.
— И что у полноценных протекторов связь в разы сильнее… значит, и последствия куда более чувствительны.
Вот же сволочь жирная, подавиться бы ему виноградиной, но вряд ли следует ждать такой удачи.
— Но вот интересно, что будет с вами, если пару изменить? Скажем…
— Я согласен.
Дар надел цепочку и подвеску спрятал под рубаху.
— Вы же понимаете, что женщина останется у нас? Пусть отдохнет. Выспится… а там видно будет. И еще, амулет сработает на приближение. Мы услышим всплеск.
Им позволили покинуть шатер. И проводили в другой, меньший и не такой роскошный. За тонким пологом осталась охрана, которой хватит, чтобы предотвратить побег.
— Ты… — Меррон замолчала.
Что сказать?
Уходит? Да… снова. И если хватит ума, то утопит амулет в ближайшей канаве.
Должен был бы рассказать о себе и вообще… а должен ли?
Кто они друг другу?
Пара. И если Меррон убьют, ему будет больно, как тогда у реки или еще хуже… Если верить толстяку. Но как ему верить?
— Меррон, — Дар обнял зачем-то, — я вернусь за тобой. Обязательно. Они тебе не причинят вреда. Я им нужен. Не только сейчас, а вообще… как свой протектор. Ллойд — это чтобы зацепить.
И посадить на поводок до конца жизни. Никто не узнает… этот толстяк будет знать. И те, кто делал амулет, и Меррон тоже. Ей позволили слушать, потому что она — свидетель, которого Дар не уничтожит.
— Не бойся, ничего не бойся…
Постарается. Что ей еще делать-то?
— Дар, а ты… — Надо говорить, потому что если замолчит, то и Дар тоже. Отпустит ее. Уйдет. И погибнет. Или еще хуже. — Действительно… протектор?
— Не знаю. Возможно, стану. Или нет. Я тебе потом все объясню. Обещаю.
Главное, чтобы это «потом» наступило.
Глава 6
Право силы
На первый взгляд результат очевиден, но самое интересное состоит в том, что он очевиден и на второй взгляд…
…об очевидности неочевидного или тайнах политики
Кайя ненавидел колодцы.
Он отчетливо помнил тот, из которого не мог выбраться. Гладкие скользкие стены с вечной испариной каменных рос и пятно света на недостижимой высоте.
Тогда он сбежал, и теперь колодцы ненавидели Кайя.
Этот дразнил хрупкой кромкой, готовой осыпаться при малейшем прикосновении. Кромку пробили куски железа и ветки дерева, щепа вошла в раствор, расшатывая и без того ненадежные камни. Но на дерево Кайя зла не держал — защитило.
Накрыло ветвями, заслоняя от острых металлических шипов, которые прошили все три стены, охрану и Магнуса. Людям хуже всего: Кайя видел тела, развороченные кирасы, пробитые во многих местах, вросшие железными штырями в плоть. Двое умерли на месте. Двое продержались достаточно, чтобы Кайя забрал их боль и память. А Магнус, скорее всего, выживет.
Повезло.
Это Кайя повторял себе, заставляя оставаться в разуме, хотя то, что внутри, требовало убивать. Немедленно. Всех. Тогда виновные точно будут наказаны. Те, кто в замке, те, кто в городе, те, кто в протекторате. Люди. Из-за них все началось снова.
И продолжится.
Люди глупы. Необучаемы. Не поддаются контролю. Представляют опасность. То, что внутри, предлагало единственный реальный вариант устранения угрозы. Кайя не слушал, повторял про везение.
Повезло, что колодец. И что дерево.
И что живы.
Нельзя спешить. Одно неосторожное движение, и каменная лавина хлынет вниз.
Дождаться мастеров. Поставить подпорки. Спустить сети и тощего паренька с непомерно длинными конечностями. Он неторопливо, словно задавшись целью испытать нервы Кайя на прочность, раскатывал сеть, закрепляя ее тонкими костылями, словно ткань булавками. Потом наносил серый раствор, который замешивали тут же, во дворе, стараясь не слишком пялиться на развороченные стены и вспаханную шрапнелью землю. На тела, лежащие в углу. Воздух провонял порохом и медью.
Паренек же полез на дно колодца.
Кайя хотел его остановить.
— Не дури. — Урфин отливал чернотой, лютой, неестественной, которой прежде в нем не замечалось. — Ты слишком здоровый для этой дыры. И я тоже. Чуть не так повернешься…
Договаривать не стал. Очевидно, но… невыносимо ждать.
То, что внутри, соглашается. Шепчет, что и Урфин ненадежен. Он договорился с Хаотом… рассказал, но… всю ли правду? И не надежней ли будет избавиться от него тоже?
Прямо сейчас, пока он близко и не пытается сбежать.
— Гайяр рвет и мечет, но… — Урфин не спускал взгляда с колодца. И разговаривал только затем, чтобы отвлечь. Наверное, следовало быть благодарным, но у Кайя не выходило.
Напротив, Урфин не понимает, насколько близок к краю.
Кайя сам как колодец, который вот-вот переполнится сточными водами. Затопит всех.
— …у него сын. У тебя — дочь. Удачная партия, особенно если других наследников не будет…
Веревка дрожит от напряжения. Поскрипывает ворот, который опускают медленно. И людям не следует мешать. Кайя сильнее, но он не способен чувствовать землю и камни, веревку, ворот. Ошибиться легко.
— Я не говорю, что он виновен. Вряд ли. Он слишком умен, чтобы замарать руки в… этом. Но иногда достаточно вовремя не услышать…
Например, того, как с шелестом осыпается песок. И дрожит пеньковая струна под двойным весом.
Выше.
Ближе. И уже недолго осталось.
Все обошлось. Почти. Было бы что-то серьезное, Кайя почуял бы. Он и сейчас ощущает, с трудом удерживая себя на краю колодца. То, что внутри, подсказывает: если убрать людей и самому взяться за ворот, то дело пойдет быстрее.
То, что внутри, не желает слышать об осторожности, потому что слышит, как ползет трещина по каменной корке, как, выскользнув из плена сетей, падают мелкие камни, как звонко ударяют о дно, и каждый звук — плетью по нервам.
Еще Урфин со своими разговорами…
— Думаю, через час или два тебе доставят исполнителей. Скорее всего, в виде трупов. С трупами сложно разговаривать.
Порыв ветра запутался в ветвях яблони, сорвал измятую листву, швырнул в колодец…
— Но нам ведь будет недостаточно?
— Нам? — Кайя сумел отвести взгляд от черного провала.
— Ну… у тебя сын, у меня дочь. Я, быть может, тоже на хорошую партию для нее рассчитываю. Он замечательный мальчишка, Кайя. И не заслужил такого. Если ты… если у тебя не получится с ним, то позволь мне. Не отсылай из семьи. Подрастет — ладно, всем уезжать приходится, но сейчас — не отсылай.
Его сыну полтора года. И он боится Кайя.
Страх инстинктивный.
И правильный.
Кайя иногда думает, что этого ребенка не должно было существовать, но мысли абстрактны. И вид Йена вызывает уже не злость, а скорее любопытство: Кайя не приходилось иметь дела с детьми.
За ним было интересно наблюдать.
И пожалуй, то, что внутри, соглашается: Йен не совсем человек, поэтому убивать его не обязательно.
Их подняли вдвоем. В грязи. Крошке. И запекшейся крови. Кайя было страшно прикасаться, потому что он не знал, не причинит ли боли этим прикосновением.
А люди смотрели. С сочувствием. Со страхом. С ожиданием. Чего?
Он не знал.
— Я цела. — Изольда повторяла это как заклятие. — Цела… только упала немного. Немного упала.
Она улыбалась счастливой безумной улыбкой, не понимая, что плачет. И с Йеном не желала расставаться. Ее уговаривали, а она слушала, кивала, но не разжимала руки.
И доктор — с ним тоже повезло настолько, насколько это возможно в нынешнем мире с его примитивной медициной, — сдается. Он прикасается к Изольде осторожно, трепетно, и Кайя благодарен ему за это. Но док — человек и способен не на много.
— Иза, посмотри на меня. — Кайя видел их боль, одну на двоих, и растерянность, и обиду, которая появляется, когда боль несправедлива. — Сейчас я кое-что сделаю. Просто, чтобы помочь. Как на турнире. Помнишь?
— Я цела…
Боль всегда горькая, а эта — особенно.
— Хорошо. Я просто должен убедиться.
Если у него получится. Что Кайя знает о человеческом теле, кроме того, что оно хрупкое до невозможности.
— Я загляну в…
Внутрь?
В разум?
В ту часть сознания, которое еще не разум?
— А ты поможешь Йену? — Она не уклоняется от прикосновения. — Обещай, что ты поможешь…