Сейчас в окно дул свежий ветер, солнце бросало в избу яркие лучи. Хрип с середины комнаты заставил Кацапагана оглянуться в другую сторону.
Десятник неестественно запрокинул голову, из горла торчало белое оперение стрелы, а острие высунулось с другой стороны толстой высокой спинки
резного стула.
Все застыли. Это длилось лишь миг, тут же Крагатак с грохотом полетел из-за стола: стрела, ударив в лоб, отшвырнула на середину комнаты.
Кацапаган не двигался, чувствуя, что находится под защитой стены, третья стрела свистнула совсем рядом - грузный Ендлярма рухнул без звука:
стрела попала в висок, пробила голову насквозь.
Двое уцелевших поспешно плюхнулись на пол среди объедков, отползли под защиту стен. Один замешкался, стрела в последний момент вонзилась под
лопатку, и он быстро затих, царапая ногтями пол.
Прямо над ухом замершего Кацапагана за стеной прогремел страшный, как львиный рык, голос:
- Меня хороните?.. Это вы все трупы!
Кацапаган сидел за столом не шевелясь, даже боясь выпустить кубок из онемевших пальцев. Спиной он вжимался в стену, чувствуя там, на
просторе, огромного страшного человека. В углу застыл Мирошноман - храбрый, неустрашимый, но теперь бледнее стены, под которой искал защиты. Он
встретился взглядом с Кацапаганом. Тот не двигался, страшась окна, рядом с которым сидел, боясь отодвинуться.
За стеной было тихо. Кацапаган начал мелко трястись, двор был заполнен блеяньем коз, кудахтаньем, скрипел колодезный ворот, а в это время
чужак наверняка уже крадется к другому окну - их еще два! - оттуда выстрелит в него... или Мирошномана.
Он успел умереть сотни раз, в желудке будто образовалась огромная глыба льда, и все тело холодело, застывало от ужаса. Вдруг дверь с треском
распахнулась - оцепеневший Кацапаган даже не шелохнулся, уже в душе мертвый, - через порог шагнул пьяный Когуторман. Он уцепился за косяк,
перекосил рожу:
- Ну и надрались... А еще на меня... Вымойте сперва свои грязные пальцы, прежде чем указывать на мои пятна...
Мирошноман оторвал голову от пола, спросил сдавленно:
- Там за хатой... видел кого?
- Никого, - ответил Когуторман и рыгнул. - А что, каджи привиделся?..
- Нет, но...
- А что вы... Великая Кобылица!.. Передрались, что ли? И вина сколько разлили, болваны неотесанные, а еще новому богу кланя...
Кацапаган, разом ожив, метнулся через всю комнату, опрокинул стол, выскочил на крыльцо. На пустом дворе блеяла и пыталась оборвать веревку
одинокая коза - не кормили со вчерашнего дня. У ворот молодой обрин гонял на длинном поводе дикую лошадь, хлыстом приучал к полной своей власти.
И лошадь, и молодой воин уставились на взъерошенного Кацапагана с удивлением - у парня отвисла челюсть, а лошадь фыркнула.
Кацапаган вдруг понял, что после гибели десятника теперь он старший. Повернулся на крыльце, крикнул:
- Мирошноман! Когуторман! Выносите раненых. Пещерника нет, скрылся.
Из хаты донесся протрезвевший голос Куготормана:
- Раненые? В них жизни, как в скамье, на которой сидят! Стрелы прошибли насквозь, как я протыкаю пальцем лист лопуха.
Согнав перепуганных дулебов, в основном плачущих баб и детишек, велели копать могилу, уложили погибших воинов вместе с их оружием, забили
коней, сверху натаскали сухих бревен, зажгли, а в огонь побросали дулебских женщин - по три на каждого обрина, чтобы прислуживали на том свете,
как служили на этом.
Затем Кацапаган спешно созвал уцелевших обров на воинский совет.
Затем Кацапаган спешно созвал уцелевших обров на воинский совет. Два ряда воинов отныне охраняли избу, а еще ряд с луками наготове расставил
вокруг двора - они не должны были подпускать близко даже полевую мышь.
- Он не сгорел, - заявил Кацапаган. Лицо его было мрачно, под глазами висели темные мешки. - Еще знаем, что не напуган, иначе бы давно
убрался. Он объявил нам войну. Сумасшедший, это ясно.
Десятник пристально всматривался в суровые жесткие лица, испещренные шрамами. Каждому молодому мужчине, который вступал в ряды воинов, жрецы
наносят глубокие раны на щеках - это знак воинов-зверей, а у них были еще и кольца на левой руке - знак бесчестия, он же знак воинской доблести.
В мирное время изгои, в военное - самые лютые бойцы, что сражаются, как звери, ярятся, как звери. Сейчас ни на одном лице не проступил страх, ни
один взгляд не дрогнул. Чужой ли бог, демон ли, неведомый богатырь - они пойдут, как на лютого медведя, вепря или могучего тура, забросают
стрелами, поднимут на копья!
- Я послал гонца к хану, - закончил Кацапаган. - Он назначит меня сотником, не осталось старых воинов. Мы бросим на этого пещерника-воина все
силы. Гугугубун, ты умеешь водить летучие отряды. Бери десяток, бери два или три, но уничтожь его!
- Трех десятков хватит, - ответил Гугугубун.
Гульчачак отскочила от окна, ее глаза были широко распахнуты, брови выгнулись тонкими дугами:
- Ты слышал, что прокричал гонец?
Морш сидел за столом, светильник освещал смуглое лицо, горящие глаза. Он листал ветхую рукопись, сестре ответил не сразу:
- Он жив?.. Боюсь, мы повстречали необыкновенного человека.
- Они устраивают на него охоту!
- По зубам ли такая дичь?.. Обры - свирепые воины, бесстрашные, но слишком невежественные. Он умнее, может уйти. Надо сделать так, чтобы не
ушел.
Она смотрела на него с недоверием:
- Надо ли нам вмешиваться?
- Он не нашей веры, сестра. Поэтому его надо уничтожить, ибо покорить такого человека невозможно. Он не обрин. Он намного умнее. Иди, седлай
коней, а я договорюсь с вождями этих дикарей.
Поморщившись, он решительно развязал на голове повязку. Под коричневой коркой запекшейся крови виднелся вздутый багровый шрам, а опухоль
постепенно теряла кровавый цвет. Морш криво усмехнулся, показал мелкие, как у хорька, белые зубы:
- Заодно рассчитаюсь!
Олег ехал на огромном белом жеребце, второго коня вел в поводу. Он был в безрукавке из волчьей шкуры мехом наружу, распахнутой на широкой
груди. Обнаженные мускулистые руки блестели на солнце. Рукоять огромного двуручного меча торчала на перевязи из-за спины, на поясе в чехлах
плотно сидели два швыряльных ножа, а лук и колчан со стрелами повесил с правой стороны седла. Слева висел щит - небольшой, круглый, такими
скифы, а затем готы, пользовались в конных стычках. Олег щит не жаловал, пользовался редко, но сейчас взял - отвык от ударов меча.
Поднялось солнце, меч в тяжелых ножнах начал ерзать по вспотевшей спине - Олег дважды подтягивал широкую перевязь. Наконец снял меч, зацепил
на крюки слева от седла, а щит повесил на спину: легче, заодно защитит от стрелы.
На шее болталось ожерелье с оберегами - он сам вырезал из дерева этих волков, рыбок, медведей, птиц, мечи, щиты и лики богов. Крохотные, не
крупнее ореха, легкие, они всегда болтались на его шее. Он вспоминал о них только во время раздумий, но сейчас чаще обычного перебирал их, сидя
в седле, прислушивался к голосу души.