.. Вот и выглядят спасителями!
Забайкалов пробасил медленно, тяжелым и рокочущим голосом:
— Я сейчас отправлю ноты протеста. Ну, все те, которые пишут в подобных случаях. И которые ожидают. А тем временем...
Пальцы уже тыкали в клавиши ноутбука. Сказбуш посматривал чуть ревниво, нынешний министр иностранных дел в далеком прошлом был непростым
разведчиком, даже для него, главы ФСБ, часть его операций осталась тайной. Выполнял какие-то деликатные распоряжения правительства, еще
советского, ну и выполнял. Кто о них знает? А кто и знает, того либо крабы на дне Тихого океана давно сожрали, либо раки в Клязьме.
Егоров подошел к Кречету бочком, я слышал как он сказал тихонечко:
— Даже самый тупой из «портяночников» знает, что Забайкальский военный округ — это пусковые шахты стратегических ракет, это пара особо
засекреченных авиазаводов в Улан-Уде, мощный обогатительный комбинат по обработке урановой руды... там же и карьер, где урановую руду добывают
открытым способом. Я сам пользовался снимками этого рудника, которые юсовцы получают из космоса! Видно даже кто какую газету читает...
Глаза Кречета сузились, он прошелся вдоль стены, буркнул:
— Предлагаете усилить охрану?
— Если позволите, господин президент... мне нужно будет сказать только одно слово. Его никто не поймет. Просто всякий, кто приблизится к
запретной зоне не будет интернироваться для расспросов.
Кречет несколько мгновений смотрел в лицо Егорова. Тот ответил прямым взглядом.
— Хорошо, — ответил наконец Кречет. — Полагаю, такое слово вы уже сказали?
— Конечно, господин президент, — ответил Егоров почтительно. — Нельзя было терять времени. К тому же наше подразделение наделено известной
автономностью...
Я отошел к самому дальнему экрану, добавил громкости. Оператор показал сперва общий план старинного деревенского дома, приблизил к сидевшему
на ступеньках деревянного резного крыльца очень немолодого человека с некрасивым, но благородным лицом. Он сидел в свободной раскованной позе,
говорил медленно, взвешивая слова.
Я не сразу узнал Дубовитина — постарел, постарел! — старого русского писателя, который еще при советской власти как никто самоотверженно
боролся за спасение Байкала. Он бросал на чашу весов все свои награды и лауреатские премии, спорил, доказывал, подвергался гонениям, разве что
лауреатство и пролетарское происхождение спасало до поры от арестов. Тогда остановить бумкомбинат не удалось, зато Дубовитин и его друзья-
писатели помельче добились снятия с ввода в строй второй и третьей линии. Услужливые аналитики подсчитали, что с загрязнением от одной линии
Байкал справится... Возможно, так и было, но после перестройки под шумок запустили и остальные, оправдывая уже интересами рынка.
Дубовитин говорил медленно, его хрипловатый голос звучал сурово, печально. Патриот России, он говорил о великой скорби, о национальной
гордости — жемчужине Байкала, о необходимости беречь родную природу, и закончил совсем невеселым призывом:
— Призываю, как мне это не печально, помогать заокеанским... Я не хочу называть их друзьями, но все же они сейчас наши союзники. Прошу
помогать им как союзникам. Они помогают нам сохранить эту бесценную жемчужину — Байкал. Возможно, когда-то поможем им и мы: русские не любят
оставаться в долгу. Но пока примем помощь от них.
На экране появилась румяная дикторша, веселым голоском напомнила, что говорил сам Дубовинин, знаменитый на весь мир писатель, автор
Ленинской, Государственной и прочих премий, автор таких-то и таких-то романов, признанный во всем мире.
Но пока примем помощь от них.
На экране появилась румяная дикторша, веселым голоском напомнила, что говорил сам Дубовинин, знаменитый на весь мир писатель, автор
Ленинской, Государственной и прочих премий, автор таких-то и таких-то романов, признанный во всем мире...
Яузов с неудовольствием буркнул:
— Ага, уже признанный. То-то совсем недавно она ж его и поливала! Не иначе как тупым деревенщиком не величала.
Сказбуш поднес ко рту коробочку сотового телефона:
— Громовский, проверь выступление Дубовитина... Уже проверяешь? Молодец. Сразу доложи.
Кречет посмотрел хмуро:
— Подозреваешь... куклу?
— Слишком уж быстро, — ответил Сказбуш. — Насколько я знаю, Дубовитина раскачать не просто. А выступления он, как и книги, пишет по два-три
дня. Пишет и перечеркивает, пишет и правит... Точно-точно! На него досье еще с шестидесятых годов лежит. Пухленькое как твоя внучка. Все
привычки знаю. Импровизировать не любит.
— Даже по Байкалу?
Сказбуш поморщился:
— По крайней мере, такое серьезное импровизировать не станет. Да, уверен, что это наложение масок, подгонка голосов и прочие компьютерные
штучки. Когда еще до него дойдет слух, когда еще раскачается с опровержением? А дело будет сделано. Да и не всяк ему потом поверит. Скажут:
виляет лауреат. То так говорит, то открещивается от своих же слов... Не поймешь этих тилигентов!
В Империи, вспомнил я, говорят с чистой американской гордостью: мы, юсовцы, в своей стране производим все, кроме культуры. А культуру
покупаем в Старом Свете. Звучит здорово, вот только к сожалению покупает ее не какой-нибудь француз на имперской службе, а покупает имперский
рынок! А рынок руководствуется массовым вкусом, т.е. вкусом американского слесаря. И хотя у этого слесаря в квартире два компа в Ин-те, оптико-
волоконная связь, и сам получил диплом инженера или менеджера, все равно слесарь есть слесарь. Вот только в России слесари слесарят, а в Империи
управляют общественным мнением и указывают что покупать: памперсы поярче, баб подоступнее, культуру попроще.
Демократия — это правление демоса, народа. Народовластие. Что народ хочет, то в стране и делается. И за ее пределами тоже. Если у соседской
четы пианистов муж с женой поспорили, кто лучше: Бах или Моцарт, американский слесарь всегда готов придти непрошеным в их дом, дать обеим по
хлебалу и объяснить на пальцах, что лучше всех — Майкл Джексон! И чтоб на будущее они это знали и не пытались разводить всякую там гниль с их
гребаными бахами и симфониями, он будет проверять в любое время дня и ночи. И если увидит, что снова тайком занимаются всякими там симфониями,
то придет учить их музыке с седьмым флотом, крылатыми ракетами и свитой послушных должников из НАТО!
В основание доктрины противостояния следует подожить аксиому, что проклятые имперцы ценят свои жизни, свое благополучие и здоровье очень
высоко. В России же традиционно культивировалось залихватское отношение к жизни вообще, тем более — к благополучие и здоровью. Только в России
язвенник не посмеет отказаться от стакана водки, потому что лицо у русского человека тоже есть: беречь здоровье — это же стыдно!
Следовательно, имперец будет избегать драки, в которой ему, к примеру, могут порвать одежду, а вот русскому это не страшно: и одежка
хреновенькая, и с побитой мордой совсем не в стыд, а в доблесть появиться перед народом.
Этот десант у Байкала стал возможен только потому, что имперцы уже привыкли не встречать отпора.