Наверное, у меня навязчивая идея – походя решать всяческие головоломки, подобно тому, как шахматист мысленно расставляет фигуры на кафельном полу.
– Мы‑то? – Круглый гражданин обернулся и лукаво подмигнул нам, как бы призывая в свидетели бестолковости администратора. – Мы – отдыхающие, желающие приятно провести время в вашем чудесном доме отдыха. Вот наши путевки. – И он протянул свою путевку директору; мы тут же последовали его примеру.
– Ax, отдыхающие! – воскликнул директор и рассмеялся, но глаза его по‑прежнему оставались тревожными. – Ну, тогда другое дело. Проходите сюда, пожалуйста.
Дальнейшая процедура нашего благоустройства прошла быстро и без каких‑либо заминок. Внеся нас в книгу регистрации, директор порылся в столе и извлек оттуда два ключа.
– Сейчас зима, – произнес он, как бы оправдываясь, – желающих ехать в такую даль немного, поэтому под нужды отдыхающих мы отвели только третий этаж. В связи с этим штат сокращен чуть ли не на две трети, и мне, как видите, – он погремел ключами, – приходится совмещать в своем лице и роль директора, и роль ключника, и еще множество других ролей. Но, уверяю вас, товарищи отдыхающие, на вашем отдыхе это никоим образом не отразится. Берите ключи и размещайтесь. Как устроитесь, спускайтесь в столовую, она на первом этаже, насчет ужина я распоряжусь. Это ваш, молодые люди, – он протянул один ключ Сергею и попытался улыбнуться, но потерпел фиаско, – а это… – он запнулся, передавая мне второй ключ, и удрученно вздохнул, как бы желая сказать, что ничего, мол, не поделаешь, придется вас временно поселить с голодным тигром, – а это вам. К сожалению, одноместных палат у нас нет. – Он виновато развел руками.
Я взял ключ, недоумевая, к чему директор употребил это больничное слово – «палата».
– О чем речь! – весело воскликнул круглый гражданин. – Не графья – перебьемся. Вдвоем даже веселей. Правда ведь, товарищ?
Я ответил, что, да, конечно, но веселиться сейчас мне что‑то не хочется, а хочется, честно говоря, отдохнуть – устал как собака.
Мы поблагодарили директора и вышли. Молодожены тут же убежали вперед, а я остался наедине с веселым гражданином. Он пыхтя догнал меня и фамильярно просунул руку под мой локоть.
– Послушайте, – доверительно заговорил он, шепча мне в самое ухо, – раз судьба определила нас в один номер, или палату, как выражается этот сухарь директор, то, по‑моему, первым делом нам нужно с вами познакомиться.
– Послушайте, – доверительно заговорил он, шепча мне в самое ухо, – раз судьба определила нас в один номер, или палату, как выражается этот сухарь директор, то, по‑моему, первым делом нам нужно с вами познакомиться. Я – Мячиков Григорий Адамович, можно просто – Гриша. А вас как величать?
– Чудаков Максим Леонидович, – представился я в свою очередь.
– О! Прекрасное имя – Максим! Настоящее русское, не то что все эти Эдуарды, Альберты, Рудольфы и Арнольды.
Мы поднялись на третий этаж и очутились в просторном холле; в дальнем его углу стоял телевизор, облепленный со всех сторон многочисленной группой зрителей. Шел «Вход в лабиринт» – многосерийный детектив по роману братьев Вайнеров.
– Опять эту халтуру крутят, – скривился Мячиков. (Просто удивительно, до чего же порой фамилия соответствует внешности ее владельца!)
При звуке его голоса несколько человек оторвались от экрана и повернули головы в нашу сторону. Их угрюмые физиономии ничуть не обескуражили моего спутника: он мягко улыбнулся и приветливо помахал им рукой:
– Добрый вечер, друзья!
Ему никто не ответил, и мы отправились на поиски нашего номера, комнаты или палаты – называйте как хотите, но последнее, по‑моему, больше отвечало архитектурным особенностям и самому духу этого заведения. Действительно, все здесь напоминало больницу: длинный‑предлинный коридор с холлом посередине, по обе стороны коридора – номера‑палаты; отдыхающие, которые скорее походили на больных, нежели на здоровых, причем некоторые из них, если судить по их маниакальным, сверлящим взглядам, – на психических; тусклый полумрак, который царил здесь повсюду. Нет, это явно не Рио‑де‑Жанейро, как сказал бы незабвенный Остап‑Сулейман, попади он в это богоугодное заведение. Но я не падал духом: во‑первых, я был неприхотлив и материальные удобства играли в моей жизни второстепенную роль, а во‑вторых, жизнерадостный, брызжущий через край оптимизм моего спутника заражал и меня.
Свой номер мы нашли в самом конце коридора, в левом его крыле, как раз напротив мужского туалета. Мячиков по этому поводу сострил, что более удачное расположение и представить трудно. Номер был сырым и холодным, из мебели мы нашли лишь две поржавевшие кровати, застеленные чистым, туго накрахмаленным бельем, от которого веяло чем‑то могильным, небольшой стол и стенной шкаф для одежды. И здесь дух больницы!
– А знаете что, Максим Леонидович, – предложил Мячиков, когда мы поделили койко‑места, распаковали свои вещи и переоделись, – давайте поужинаем здесь, а не в столовой. У меня есть небольшой запасец продуктов на черный день, а то, знаете, общепитовская кухня способна угробить даже самый здоровый организм, не то что наши, насквозь гнилые, обильно сдобренные нитратами и светящиеся полным набором изотопов урана. Присоединяйтесь, а? У меня сервелатик, шпроты, свежие огурчики, кофе в термосе. – Я замялся в нерешительности. – Нет‑нет, Максим Леонидович, это мне нисколько не обременительно, и в голову не берите! Наоборот, я буду очень, очень рад угодить вам.
Я сдался. Действительно, если человек просит, почему я должен ему отказывать? Тем более что человек был мне приятен и общение с ним обещало доставить удовольствие.
– Вы согласны! – искренне обрадовался Мячиков. – Да мы сейчас такой пир отгрохаем!.. Язык проглотите.
В мгновение ока на столе появились консервы, свежие овощи, зелень, колбаса, термос, чашки и даже банка с горчицей.
– А вы предусмотрительны, Григорий Адамович, – улыбнулся я. «Гришей» называть его я почему‑то не мог.
– А куда ж сейчас без этого, – ответил он, сокрушенно качая головой и орудуя консервным ножом. – Жизнь такая… Вы думаете, в столовой сейчас что? Холодные пережаренные котлеты без единого намека на мясо, слипшиеся и тоже холодные макароны и вода из местного водопровода, именуемая у них почему‑то компотом.