Ты, случаем, не с Эвереста или Килиманджаро?
Он проворчал:
– От Боячека. В Гималаях чувствую себя гораздо легче, чем в кабинете нашего дорогого президента. Старика сдвинуть с позиций трудней, чем переместить Эверест из Азии в Африку.
– А пробовал передвинуть Эверест?
– Говорю тебе, я пробовал передвинуть Боячека. Это хуже…
Адель прервала наш разговор:
– Мартын, ты, кажется, осваиваешь место начальника Лаборатории ротоновой энергии? Каковы же успехи? Чему ты ухмыляешься?
Она явилась чего‑то властно добиваться. Я видел ее насквозь.
– Дорогая Адель, сними фильтры с глаз, они показывают неверную картину.
– Разве ты не за столом Кондрата? И разве тебя не осеняют лики великих святых науки? – Она показала на портреты Ньютона, Эйнштейна, Нгоро и Прохазки. – И вид – самый начальственный.
– Руководящий, – важно добавил Эдуард. – Между прочим, Мартын, я всегда был уверен, что ты создан для руководства. У тебя, знаешь, такие директивные…
– Глаза, – подсказал я.
– Нет, не глаза. Впрочем, глаза тоже. Я имел в виду жесты, слова. В общем, поступки. Мы с Аделью так поняли твой приход в лабораторию, что теперь будешь возглавлять ее ты. Допустишь и нас? Или подтвердишь изгнание?
– Вы хотите вернуться в лабораторию?
– Да, – ответила Адель. – Несчастные изгнанники – роль не для нас. Ты ведь вернулся.
Пока она говорила, я торопливо обдумывал, как держаться. Их приход был неожиданным, неожиданным было и желание вернуться в лабораторию. И я не знал, что сказать о своем появлении в ней. Где мера той откровенности, какую могу разрешить себе? Я осторожно начал:
– В общем, конечно, Кондрат нас прогнал. Но Кондрата нет. И лаборатории нет. Куда вы собираетесь возвратиться?
– Туда, куда воротился ты, – ответила Адель. – Ты в лаборатории, ты сидишь за столом ее бывшего руководителя. Значит, лаборатория есть.
– Я сижу в лаборатории, но, повторяю, лаборатории нет.
– Тогда зачем ты появился здесь?
На это я мог ответить открыто:
– Ларр и Сомов предложили мне расследовать обстоятельства катастрофы – вот почему я за этим столом. С возобновлением экспериментов это не связано.
– Ларра и Сомова не устраивает заключение комиссии, расследовавшей катастрофу?
– Оно им кажется недостаточным, Адель. Они хотят услышать мнение человека, долго работавшего в лаборатории.
– Логично. Но мы с Эдуардом тоже работали в лаборатории. Почему обратились к одному тебе?
– Об этом надо спрашивать не меня, а их. Я не знаю, почему они выбрали меня, а вас игнорировали.
– Но ты бы мог сказать, что без нас расследование будет неполным, что и наше мнение имеет немаловажное значение. Почему ты этого не сделал, Мартын?
– Конечно, я должен был вспомнить о вас, когда меня вызвали Ларр с Сомовым. Но я не вспомнил. К сожалению, было так.
– Ты понимаешь, что твой ответ несерьезен?
– Другого у меня нет.
Она долго не отрывала от меня гневного взгляда. Эдуард молчал. Он как бы показывал, что и сам разговор, и результаты разговора его занимают мало. Уверен, что в эти минуты он размышлял о чем‑то постороннем.
– Хорошо, примем, что серьезного ответа на серьезный вопрос у тебя нет, – снова заговорила Адель. – Ответь тогда на другой вопрос. Ты не посоветовал привлечь нас к расследованию, но разве не мог информировать о нем? Вызвать если не для дружеской, то хотя бы для официальной беседы? Или и на это не можешь ответить?
– На это – могу.
Я собирался просить вас к себе, когда для меня картина катастрофы разъяснится.
– А картина, естественно, темна, раз ты нас не вызываешь. И нам пришлось самим напроситься на прием.
Я игнорировал ее иронию и ответил как можно более дружески:
– Ты права, Адель, катастрофа для меня пока темна. Загадка гибели Кондрата остается загадкой.
– Ты уверен, что удастся разъяснить эту загадку?
– Надеюсь на это.
– Хорошо. С Кондратом понятно. Он погиб, причины гибели остаются теми же, какие указаны официально: неосторожное включение линии высокого напряжения на горючие материалы. Так?
– Не просто горючие, а взрывчатые.
– Пусть взрывчатые. Оставим на время трагедию Кондрата. Вернемся к ней, когда ты бросишь на нее свет. Не возражаешь поговорить о другом?
– Как я могу возражать, не зная, о чем это «другое»?
– Не притворяйся. Ты знаешь, о чем я буду спрашивать! Так или не так?
– Так. Знаю. Спрашивай.
Адель все же помедлила. Я внутренне сжался. Она еще не понимала, что я не смогу честно ответить на то, о чем она спросит. На мне железной цепью висел обман Кондрата. Пока я не дознался, почему он обманул нас, я не мог прямо сказать им обоим, что был обман. У Кондрата, несомненно, возникли важные причины для удаления нас из лаборатории, более важные, чем наука, чем наша дружба, чем его чувство к Адели, наконец. И я еще не знал, что честней, что нужней: раскрыть обман или умолчать о нем. Прикрыть один обман другим я не мог. Честно во всем признаться – не смел.
Адель задала вопрос так резко, как если бы наносила удар:
– Мартын, только правду: не было ошибки в экспериментах? Не было того провала, каким ошеломил нас Кондрат?
Я постарался хоть на минуту ускользнуть от прямого ответа.
– Какие у тебя основания спрашивать об этом?
– Ты заменяешь ответ вопросом. Хорошо, я отвечу тебе. И ты, и Кондрат, конечно, понимали, что, уйдя из лаборатории, я снова проверю свои вычисления. В них не было ни малейшей ошибки, я это установила окончательно. Вот мои основания для вопроса.
– И Кондрат говорил, что в твоих вычислениях нет погрешностей. И что просчет в неправильном определении величины Тэта. Эксперименты подтвердили, что надо исходить из нового значения константы.
– Это ты подтвердил, что эксперименты подтвердили? Не забывай, пожалуйста, что ты проверял записи.
– Не забываю.
– Ты тогда объявил нам: эксперименты свидетельствуют, что Тэта в сто раз меньше, чем первоначально принята.
– Все верно. Записи в рабочем журнале показывали, что константа иная, чем мы считали.
– Я снова повторяю вопрос, от ответа на который ты уклонился: не было ли ошибок в самих экспериментах? Правильно ли вписали в журнал данные?
На это я ответить не мог. Я старался не глядеть Адели в лицо.
– Воздержусь от прямого ответа на твой прямой вопрос.
– Почему?
– И на это не отвечу. По крайней мере, пока не закончу расследование. Тогда, возможно, что‑то скажу.
– Возможно или наверное что‑то скажешь?
– Этого сейчас не знаю.
Она повернулась к молчаливому Эдуарду.
– Ты слышал, Эдик? Я говорила тебе, что и в нашем устранении из лаборатории, и в самой гибели несчастного Кондрата скрывается тайна. Ты и теперь не веришь, что я права?
Он нехотя откликнулся на ее взволнованное воззвание:
– Ты хотела спросить о журнале, помнишь?
– Помню. Мартын, я не экспериментатор и должна тебе верить во всем, что относится к лабораторным работам. Но мы с Эдиком хотим сами взглянуть на рабочий журнал, который ты так внимательно изучал в тот день.