– Она умирает, друг Штилике. «Изменений нет» в данном случае означает, что угасание жизни продолжается неотвратимо.
– Неужели современное могущество медицины, ваши совершённые лекарства и методы…
Он прервал меня:
– Их хватает только на то, чтобы задержать умирание. За словами «изменений нет» стоит все могущество современной медицины. Не требуйте от нас чудес. Вы хотите к Миядзимо? Идёмте вместе.
Врач первый прошёл в палату. Изменений не было, он говорил правду. Ирина по‑прежнему лежала на спине, бледная, с закрытыми глазами, с выпростанными поверх одеяла руками. «Третий день на спине, ни единого движения, ни единого взгляда, – думал я. – Третий день… Изменений нет – пока…»
– Уйдёмте отсюда, Штилике, – шёпотом велел врач.
Я позвонил в космопорт. Планетолёт с Барнхаузом вернулся с Ниобеи, Барнхауз поехал к себе.
Я пошёл в управление. Агнесса Плавицкая нервно ходила по приёмной. Она встала передо мной, преграждая путь. Мне было не до шуток и иронии, и я не собирался ни шутить, ни иронизировать, но невольно сказал не так, как надо было:
– Ваш начальник не принимает посетителей, друг Агнесса?
Она вспыхнула. Золотые колокольчики в её ушах зазвенели отчаянно и жалобно.
– Он ждёт вас, господин Штилике. Но он нездоров. Он сильно отравился на Ниобее. Пожалейте его, господин Штилике. Даже если он… в общем, если что вам не понравится… все равно, не будьте к нему суровы. Молю вас, господин Штилике! Ему надо лечь в постель, а он захотел объясниться с вами.
И колокольчики Агнессы мелодично повторили её мольбу. Я ничего не понимал. Она говорила возбуждённым шёпотом. И если бы она остановилась на своей непонятной просьбе, я, наверно, от одной растерянности пообещал бы выполнить все, что она пожелает. Но она добавила:
– Вы теперь должны быть мягче, господин Штилике. Вы так виноваты перед Джозефом и Питером‑Клодом! Разве случилось бы это несчастье, если бы вы не разрешили Ирине полететь с вами? Вам так хотелось быть с ней, я понимаю, Ирина очаровательная женщина… Какой урок для всех нас, господин Штилике, эта трагедия на Ниобее. Но я прошу вас, от всей души прошу… Вы понимаете меня?
Это был перебор. Я еле сдерживал бешенство.
– Не понимаю! И, осмелюсь заметить, не нуждаюсь в вашем прощении, Агнесса. И буду вести себя так, как велит мой разум, а не вы.
Она отшатнулась от меня, как будто я её ударил. Колокольчики зазвенели смятенно и громко.
– Ненавижу вас! – сказала она рыдающим шёпотом, – Боже, как ненавижу вас!
– Агнесса, с кем вы шушукаетесь? – донёсся из кабинета голос Барнхауза. – Когда же придёт этот ваш любимец Штилике?
– Уже пришёл, – сказал я, отворяя дверь.
Барнхауз восседал за своим просторным, как теннисный корт, столом – лохматый, краснощёкий, широкогубый божок какого‑то дикарского племени. Он возложил на стол могучие руки – пятипалые лопаты на длинных толстых черенках. Глаза его, слишком маленькие для такого обширного лица и отороченные воспалёнными веками, тускло рдели. Мне показалось, что он напился.
– Не пьян, не пьян! – ответил он на мою невысказанную мысль, – Законов не нарушаю, можете мне поверить. И другим не позволю. Надышался сернистого газа. Мальгрем уговаривал не лезть на вулкан, а я полез. Люблю пламя. И сернистый газ люблю. Но перебрал. Два дня буду ходить осоловелый! Да, Штилике, беда у нас с вами. Погиб хороший человек. По нашей с вами вине погиб. Вы разрешили вести жертву на заклание, я предоставил транспортные средства… в смысле, планетолёт, вы понимаете меня?
– Миядзимо ещё не погибла, – сказал я.
Мной опять овладевало бешенство.
– Погибнет, куда она денется! Смерть у неё в головах, в саване, машет косой, скверная старуха! Долго ли смогут её отпугивать лекарствами и облучениями? Не делайте таких глаз, Штилике, нехорошо так выщериваться, поверьте мне. Я не столь воспитан, как Джозеф, у меня без изящества, но кое‑какие правила хорошего тона вызубрил. Особенно с полномочными уполномоченными… Сочетание слов, Штилике! Люблю внушительные сочетания – не просто уполномоченный, а ещё и полномочный… Ещё бы чрезвычайного добавить, а? Как в старину – чрезвычайный и полномочный посол!..
– Хватит вздора! – прервал я его болтовню..
Он наслаждался моим нетерпением. Я вспомнил слова Теодора Раздорина: «Пьёт с приятелями и закусывает ими». Я не был приятелем Барнхауза, но закусить мною он, кажется, намеревался. Отравление сернистым газом бывает похоже на алкогольное опьянение, я часто видел людей, на которых так действовали вулканические испарения.
– Какой же вздор, Штилике? Не болтовня, нет! Разве я осмелился бы?.. Уже говорил: я – это я, а вы – это вы. Разница! Ваша слава – это же великое звание, ваша слава, я же все понимаю, Штилике.
– Слава это не звание, а деяние, – сказал я, мне надо было что‑то сказать.
Барнхауз ухватился за случайную подсказку. Он подстерегал момент, чтобы, забив мне предварительно голову болтовнёй, удобно повернуть дело.
– Великолепно сказано, Штилике, великолепно! И как верно! Слава – это деяние. Итак, поговорим о деяниях.
– Слов излишне много пока…
– Тоже верно – многословие! Все верно у вас, полномочный уполномоченный. Во все вы мигом воспроникаете! Я правильно выразился? А почему, Штилике? Безгрешность! Абсолютная беспорочность! Не шутите, не играете в азартные игры, своей жены нет, чужих жён не отбиваете, хоть временами и бросаете на погибель. В общем, совершенство. Величественная статуя самого себя!
Я встал. Если бы он сказал ещё хоть одно слово, я ударил бы его. Он тоже поднялся. Барнхауз желал драки. Я глубоко вздохнул, это помогло сдержаться. Он понял, что перешёл межу. Оскорблениями он уже не сыпал. И ерничания стало меньше.
– Сядьте, Штилике. Итак, мы остановились на деяниях. Я возмущён распоряжением эвакуировать Ниобею. Бесчеловечный и антигуманный приказ!
То, что он будет настаивать на продолжении работ на Ниобее, я заранее знал. И заранее готовился противодействовать его просьбам и доказательствам. Но что он объявит моё решение антигуманным, было неожиданно.
– Антигуманный приказ! – повторил он с глубокой убеждённостью, – Вижу, вижу – потрясены! Потребуете обоснования?
– Не потребую, а попрошу, – вежливо поправил я. – Я ничего не могу от вас требовать, вы подчиняетесь Земле, а не мне. Я всегда помню, что вы – это вы, а я – это я.
– Моими словами заговорили, коллега? Напрасно, ваши авторитетней. Попробуй я не согласиться с вашими просьбами… нет, не с просьбами, с деловыми предложениями…
Мне все больше надоедала эта «говорня», так Теодор Раздорин называл пустое многословие некоторых студентов на экзаменах.
– Если вы считаете своей обязанностью соглашаться с моими предложениями, то о чем ещё говорить?
– О вашей антигуманности, вот о чем. Итак, обоснование, которое вы ждёте. Начну со своего деда, Рейнольда‑Кларка Барнхауза, знаменитого создателя компании «Унион‑Космос». Это был самый удивительный человек в мире, вы ничего о нем не знаете.
– Почему же? Кое‑что знаю. Столько легенд ходило о нем! О его дворцах, яхтах, личном звездолёте, о гаремах на Земле и на планетах, о противниках, которых он безжалостно сшибал со своей дороги.