Или перевербовать. А ты сделай из ничего – убежденного диссидента. Изгоя. Вот это будет шедевр... Это ведь тоже искусство, мой милый, – высшее искусство. Найди самого способного среди них, самого амбициозного, подающего надежды, отпусти вожжи – пусть поверит в себя, пусть начнет строить планы, а потом прижми как следует... Обложи со всех сторон, не давай развернуться, цепляйся ко всему... пусть уйдет из института, пусть вылетит с работы, пусть живет в дерьме... А он гордый, а он не может смириться, а ему хочется. И начинает он рыпаться, кричать, бить себя в грудь, как это у них, у обезьянок, принято, и отовсюду его видно, хорошо видно, и рано или поздно найдется кто-то, кто захочет его использовать. А ты уже тут, ты с самого начала тут... Это мед, на который слетаются мухи.
– Я не очень понимаю, старший...
– Родитель.
– Да. Родитель. Вы хотите сказать...
– Ты...
– Да... Ты хочешь сказать, что за Шевчуком все время следили, и если бы он сам не выдал эту женщину, ее все равно бы взяли.
– Именно это я и хочу сказать, мой милый.
– Но он ее выдал. Сам. Вам... тебе это не кажется странным?
Аскольд пожал плечами.
– Значит, мы его напугали чуть больше, чем намеревались, вот и все. Не думаешь же ты, что он это сделал из лояльности? Среди них нет лояльных. Запомни это раз и навсегда.
– Я понял.
– Ничего ты не понял. – Он снова вскочил, прошелся по комнате. – По крайней мере, сейчас. Тебе еще предстоит учиться. Все эти сводки – нужно их прочесть, чтобы действительно понять.
Он помолчал, потом сказал тихим, мягким шепотом, каким признаются в любви.
– Мы стоим на грани гибели. Катастрофы.
– Кто – мы?
– Гранды, разумеется. Мы уже не в состоянии их удерживать, обезьянок. Они тащат все у нас из-под носа – технологии, идеи, теории... все...
– Ты хочешь уничтожить их?
– Уничтожить? – Он покачал головой. – О, нет! Дитя мое, в том-то вся и беда, что мы не можем их уничтожить. Они осваивают технику гораздо лучше нас. Если мы хотим удержаться, – американцы-то, знаешь, как напирают, – нам потребуются их инженеры и конструкторы, их разработчики... Но это будут изолированные коллективы, мы сможем их контролировать...
– Но Америка...
– Они там не понимают, что играют с огнем. Да, сейчас они обгоняют нас, у них значительное стратегическое преимущество, военно-промышленный комплекс... сейчас они в силе. Но если мы пойдем на союз с Китаем, они не полезут – не рискнут... А еще несколько поколений – и обезьянки их сметут. Ты знаешь, как там выросла их численность – за последние четверть века? Со свободным доступом к антибиотикам...
– Значит, все ограничения... здесь, у нас... лимиты, детская смертность – все планируется?
– Детская смертность? А ты знаешь, какой был бы прирост человеческой популяции, не будь искусственных ограничителей? Да выкинь ты из головы эту демократическую чушь... Посмотри, наконец, на вещи трезво... Это грандам угрожает опасность вымирания – не людям... это их надо спасать... Ты погляди – они ж совсем голову потеряли... все перенимают у этих обезьян, сами хуже обезьян... Вон, даже ты мазней этой увлекся...
Только тут я вспомнил...
– Родитель... А что с Бучко? Ведь он же ничего никому плохого не сделал.
– Понятия не имею, – удивленно ответил Аскольд, – да и какая разница? Он же ничего из себя не представляет, как ты не понимаешь... Никто из них не важен сам по себе... Они важны только в массе – потому что опасны.
Почему-то я не мог заставить себя спросить, что он сделал с Лесем. Не знаю, почему, просто понимал – не надо.
Не знаю, почему, просто понимал – не надо...
– А Георгий?
– А что – Георгий?
– Он что, тоже опасен?
– Георгий?
Он поколебался, зачем-то подошел к столу, что-то сделал с телефоном, я так и не понял, что... Потом поманил меня пальцем.
– Подойди ближе... вот так... Хорошо... Послушай, дитя мое... Сейчас очень смутное время... Да, я могу тебе показаться излишне жестким, но история поставит все на свои места... Дело не только в том, что человечество оказалось жизнеспособнее нас... Сама структура власти устарела... Из-за дурацкой системы наследования ключевые посты порою достаются представителям боковых ветвей...
– Старшим в роду...
– Что с того... Власть должна принадлежать не тому, кто получает ее по игре случая, а тому, кто к ней готов... Наследника нужно воспитывать... Государственного деятеля нужно воспитывать... Сейчас сложится такая ситуация... чисто случайно... что старшим в роду после меня окажешься ты... Ты примешь эту ношу, когда придет пора... А потом, когда-нибудь, прямое наследование станет традицией. Поскольку себя оправдает. Теперь, дитя мое, ты будешь всегда со мной... Я сам займусь твоим воспитанием.
– Но мне казалось, стар... родитель... Что я для тебя ничего не значу. Я же...
– Немножко диссидентствовал? В глазах общественности это пойдет тебе только на пользу. Мне придется править жесткой рукой – тебя будут приветствовать как либерала. Тебя знают с хорошей стороны – ты демократ, умеешь ладить с обезьянками... Начнешь с послаблений... Чуть отпустишь гайки...
– Но я не хочу – так...
– Тебя никто не спрашивает. Это государственная необходимость. Тяжкая, почти невыносимая ноша, сын мой...
Я молчал. Мне хотелось плакать – жаль, мы этого не умеем. Должно быть, это хоть какое-то облегчение, раз люди плачут. Что он со мной сделал? Зачем?
– А... как же люди?
Он, казалось, удивился.
– Забудь про людей. В первую очередь тебе придется противостоять грандам.
– Нет, я хочу спросить – сейчас? Что с ними будет?
– Большей частью... Уже выделены специальные территории... изолированные... китайский опыт, знаешь ли... Но не совсем – самые талантливые будут иметь кое-какие привилегии... Будет иная система распределения жизненных благ – более жесткая. Армия и полиция, разумеется, будут на особом положении, но постепенно, когда обстановка наладится, войска выведут из крупных городов... нам здесь вооруженные обезьяны ни к чему... их место там – разведем их по периметру поселений... Кто-то останется в сфере обслуживания, особо лояльные, я полагаю...
– Это очень... серьезные перемены...
Вид у него был довольный.
– Разумеется. Радикальные... Не думай, что это целиком моя заслуга, дитя мое... Ты думаешь, я смог бы все это провернуть – один? Все меня поддерживали, ну, почти все... Но никто не осмелился брать на себя ответственность...
– Ты устал, – сказал я, – должно быть. Я сварю кофе?
– Можно позвать человека, – проговорил он, – нет, не надо... Хорошо, что ты понял...
Пока я возился в крохотной кухне, он сидел в кресле молча и, кажется, спал. Он ведь и вправду устал – должно быть, все готовилось очень долго, а потом разрешилось в один миг, и ему пришлось сразу разбираться с очень многими вещами... Я вошел в комнату и поставил чашки на столик, предварительно смахнув с него номера «Плейбоя». Он вздрогнул и проснулся.
– Я рад, что ты меня не ненавидишь. Тебе сейчас нелегко, я понимаю – столько всего на тебя свалилось. Но это обычные юношеские разочарования – они всегда настигают в переломном возрасте. А когда ты станешь взрослым, ты поймешь – все, что я делал, было необходимо.