В коридоре раздались шаги.
Себастиан сказал:
– Колер мне не дается.
Даже это, подумал я, не причина, чтобы по темноте посещать галерею в Нижнем Городе. Может, он за дурью сюда таскается? А вся эта живопись так, для отвода глаз? Да нет, не похоже... Парень, вроде, приличный...
Но на всякий случай я спросил:
– Знаешь такого Шевчука?
– Адама? – обрадовался он. – А как же! Он заходит сюда... иногда... Такой человек... А вы откуда его знаете?
– Так, учились вместе...
Дверь приоткрылась – если мужик, который осторожно выглянул в щелку, и был владельцем галереи, то для художника он выглядел слишком нормальным, – не то, что этот придворный шут Горбунов. Из чего я заключил, что он, скорее всего, и впрямь неплохой живописец.
Он поглядел на томящегося на пороге Себастиана и открыл дверь пошире.
– Проходи, малый, – сказал он, – все уже ждут. А это кто?
Мажор явно был ему знаком, а вот на меня он косился с подозрением.
– Это со мной, – повторил Себастиан волшебную фразу.
– Бучко, – сказал художник, – Игорь Бучко. Я вроде как хозяин этого борделя. А вы кто?
Я представился.
– Сотрудник Технологического Центра, – дополнил Себастиан.
– Да ну? – равнодушно произнес Бучко. – Ну, проходите...
Нижний этаж, в сущности представлявший один выставочный зал, тонул в полутьме. Полотна на стенах слабо мерцали пурпуром, золотом и глубокой синевой. Я остановился, приглядываясь.
– Вон та – моя, – сказал Бучко, – слева, внизу.
На полумесяце сидел мажор и болтал ногой. Перекрещенные крылья отбрасывали на очень условное лицо серебристый отблеск. Я сказал:
– Я бы повесил такую у себя дома.
– Это не критерий, – почему-то вдруг обиделся Себастиан.
– Напротив, – возразил Бучко, – это, пожалуй, единственный критерий.
Лестница была крутой и такой узкой, что Себастиану пришлось поднять крылья над головой, чтобы не цепляться за перила.
Бучко шел последним. Я обернулся и тихонько спросил:
– Зачем он вам?
– Как же без них, парень, – неопределенно ответил Бучко, – как же без них?
Я пожал плечами.
– Мажоры – они как бабы, – тем временем продолжал тот, – с ними нельзя и без них нельзя. Верно?
– Насчет баб, верно, – согласился я.
Дверь в комнату на втором этаже – это ее окно светилось – была открыта, оттуда доносились приглушенные голоса.
Обычное сборище: все сгрудились у стола, накрытого с безалаберным размахом, типичным для сугубо мужской компании, – красное вино разлито по граненым стаканам явно из стоящей на почетном месте пластиковой канистры, горы зелени, щедрые ломти брынзы и круги кровяной домашней колбасы – кто-то, завидев Себастиана, поспешно прикрыл ее газетой.
– Уж очень он нежный, – пояснил за моей спиной Бучко.
Я понял, что хочу есть.
– Кого это ты привел, приятель? – спросил кто-то, обращаясь не то к Бучко, не то к Себастиану.
Ответил Бучко.
– Из Верхнего Города. С Себастианом он.
– Милости просим, Лесь, – сказал человек, скрытый канистрой, и я понял, что это Шевчук.
* * *
Я сел за стол – рядом с каким-то мрачным, худощавым типом. Бучко за моей спиной тихонько сказал:
– Поэт-авангардист.
А Шевчук добавил в полный голос:
– На мясокомбинате работает. На разделке туш...
Печальна участь непризнанного поэта. Забавно – мажоры на каждом углу вопят, что поощряют искусство – и впрямь ведь, поощряют.
Забавно – мажоры на каждом углу вопят, что поощряют искусство – и впрямь ведь, поощряют. Беда в том, что они консервативны до ужаса... Им нравится, чтобы понятно было... складно... и, желательно, с моралью.
– Доходили до меня слухи, – тем временем говорил Шевчук, – доходили. Ты, вроде, неплохо устроился – там, наверху.
– Терпимо, – ответил я, – ничего особенного.
– Научник?
– Да.
– А я, вот видишь, – Шевчук покрутил головой, – на станции очистки. И еще в поликлинике местной... подрабатываю.
– Угощайся, – Бучко явно был тут за хозяина. – Тут все базарное. Вина налить?
– Валяй.
Черт бы побрал Кима с его котом. Я чувствовал себя полным идиотом. Но, на всякий случай, сказал:
– У тебя ж изо всех нас самая светлая голова была...
– Индекс толерантности, – угрюмо ответил Шевчук, – их штуки... так оно и пошло. Ты-то всегда был соглашателем...
– Брось. – Под его мрачным взглядом я чувствовал себя неловко. А поэт-мясоруб покосился в мою сторону и презрительно хмыкнул. – У тебя выходит, что девяносто процентов человеческой популяции – коллаборационисты. Если тебе уж так не нравятся мажоры...
– Я ничего не имею против мажоров. – Шевчук ткнул пальцем в сторону Себастиана. – Вот он – мажор. Мне другое не нравится. Кто дал им право...
Пошло-поехало...
Я давно уже не имел дела с людьми с низким ИТ, отвык как-то. Если верить пропаганде – кто ж ей, правда, верит? – у них с головой не все в порядке. Асоциальные типы, ригидная психика, сверхценные идеи, то-се... Сначала их даже пытались лечить, но американцы шум подняли, кое-что просочилось в прессу, пришлось прекратить эту практику. Говорят, кое-кто из мажорской верхушки тоже был против... Я и сам, помню, возмущался. Но из-за чего тогда Шевчука опустили... какая-то темная была история.
Я отпил вина – кисловатое... явно домашнего изготовления.
– Какое там право, Адась? Исторически так сложилось...
– Сложилось... Подавили они нас, с самого начала подавили. Теперь несут эту бодягу, что, мол, человечество к технике неспособно, обезьяны, недавно с деревьев слезли... Да не прижми они нас тогда, мы бы...
Я подумал про Кима и Наше Общее Дело. А вслух сказал:
– Сослагательное наклонение – штука коварная, Адам... Что было бы, если...
– Америка... – Шевчук подлил в стакан. – Вон, вместо процентовки у них квота согласно численности... не лицензированные исследования... и сразу – какой технологический скачок... а мы плетемся в хвосте... да еще немного, они нас так обгонят... Нет у людей традиций научного поиска? Чушь! Консерватизм это, а не традиции.
В чем-то он, Адам, прав... Древний вид, очень древний... Да еще обоеполый... то есть, и с биологической точки зрения консервативный... надо же, такой каприз эволюции...
– Может быть, вскоре... – вдруг со значением произнес Себастиан.
– Что – вскоре?
– У нас тоже есть прогрессивные политики...
– Аскольд, – проговорил Шевчук с отвращением.
– Хотя бы... Слышали его выступление?
– Да чушь все это... – Шевчук покачал головой. – Он просто под себя подгрести все хочет, твой Аскольд...
– Нет! – так и взвился Себастиан. – Он полагает... слишком много злоупотреблений на местах... Людям надо дать свободу. Самоуправление.
– Ну-ну, – неопределенно проговорил Шевчук.
Бучко сказал:
– А что, нам бы развернуться... Вон, американцы молодцы какие! У них авангардисты в Национальном музее висят.