На самом деле это были не столько камеры, сколько комнаты, потому что раньше тут размещалось что-то вполне гражданское, а решетки на окнах остались еще с тех времен, когда воры охотились за разной оргтехникой.
Кроме меня в комнате сидела еще одна девица - ее прихватили за спекуляцию продуктами, потому что именно в этом округе почему-то боролись за централизованное распределение. В нашем-то спекулируй сколько угодно... Они тут, правда, еще не дошли до крутых мер, и моя напарница рассчитывала перетерпеть всего лишь двухнедельные принудительные работы. Про местное начальство она ничего толком рассказать не могла, и мы с ней явно друг другу не слишком понравились. Два передних зуба у нее были металлическими, а так ничего - хорошенькая девушка.
В помещении не топили и было довольно холодно, но все равно лучше, чем на улице. Занять мне себя было нечем, и на душе было тревожно. Я ждала, что меня вот-вот поведут куда-нибудь и положение хоть как-то прояснится, но в коридорах было тихо, словно уже наступил конец мира. Света они не давали, и я вместе с комнатой постепенно погружалась в тоскливую тьму и под конец уже почти не понимала, где нахожусь и зачем. Я не успевала приспособиться к переменам, потому что они происходили слишком быстро, а прогнозировать события не могла, потому что они в принципе непредсказуемы. В таком положении меня охватывает невротический ступор, и я уже сама не была уверена, что я не какой-нибудь террорист, которого забросили сюда с далеко идущими черными намерениями. А поскольку в обратном никто меня не убеждал, то на утренний допрос я отправилась в очень плохом состоянии.
Допрашивал меня, видимо, сам комендант города. То есть, я так думаю, потому что это придает какое-то чувство собственной значимости - как будто не все равно, кто именно на тебя орет. Потому что он на меня орал. Он сразу мне не поверил и заявил, что все мои документы - подделка, и вся курьерская наша служба - выдумка, легенда, и он еще разберется, кто я такая.
На самом деле именно это было очень трудно проверить, потому что раньше было достаточно снять трубку и позвонить, а нынче телефонная связь блокирована, и запросить, например, нашего коменданта или регистратуру он никак не мог. А что касается Комитета спасения - так я и сама чувствовала, насколько беспомощно и неубедительно все это выглядело. Боюсь, что, помимо всего прочего, он раньше зачитывался всякими вонючими детективами и в детстве мечтал быть следователем Гуровым или кем-то в этом роде, потому что он сказал, что лично поведет дознание и очную ставку, и выговаривал всю эту юридическую муть звучно и с удовольствием. То, что среди наших вещей не оказалось никакого оружия, должно было вроде бы его убедить в нашей безобидности, но это была лишь моя точка зрения. У него была совсем другая логика, и, согласно этой логике, оружие мы, естественно, куда-то спрятали. И взрывные устройства - тоже. А то, что я не могла назвать места, свидетельствовало лишь о моей особо изощренной подготовке.
Под конец он сказал, что зря я упираюсь, потому что напарники мои - он сказал "сообщники" - уже раскололись, и опять пригрозил очной ставкой в ближайшем времени. У меня все в голове так перепуталось, что я готова была поверить, что кто-то из них действительно раскололся - интересно, в чем? и мне надо срочно каяться во всех грехах. Но поскольку в каких именно грехах, я никак не могла придумать, я только сказала, что согласна на очную ставку. С тем он меня и отправил обратно, приставив часового, который проводил меня до дверей камеры.
Весь допрос занял около двух часов, словно этому придурку делать больше было нечего. Девицы в моей комнате уже не было, вещи мне, понятно, не вернули. Я спросила у часового, будут ли кормить, и он сказал - да, наверное, в середине дня. Тут у нас кормят раз в день, сказал он. Он не то, чтобы мне сочувствовал, но, в отличие от коменданта, психопатом не был и разговаривал относительно спокойно.
Днем он, действительно, занес еду на подносе - подгнившую сладковатую картошку и какую-то бурду в чашке - ну и слава Богу.
Днем он, действительно, занес еду на подносе - подгнившую сладковатую картошку и какую-то бурду в чашке - ну и слава Богу. Я провела в той же комнате еще часов пять, а когда уже начало темнеть, пришел тот же часовой и велел идти к коменданту. Вероятно, это и была обещанная очная ставка, потому что на стульях сидели все наши, а комендант с очень важным видом рылся в каких-то бумагах. Я втянула голову в плечи и молча села. Комендант отправил часового, поднял голову от своих бумажек и сказал:
- Ну что же, личность ваша установлена.
У меня тоскливо сжалось сердце. При этом одновременно оно медленно опускалось куда-то в район желудка.
- Вы свободны, - сказал комендант. - Я не извиняюсь перед вами, потому что время сейчас нелегкое.
- Что вы, что вы, - любезно ответил Герка, - какие извинения...
- Я вам выдам талоны в нашу офицерскую столовую. Где разместиться на ночь, вам покажут. Посодействую, чем могу.
- Отправите нас дальше, что ли? - спросил Герка.
- Ну, транспорт я вам дать не могу. Но завтра с утра от площади отходит маршрутка. Они еще ходят раз в неделю, так что вам повезло. Я дам вам пропуска, и часть пути вы сможете проехать вместе с нашим транспортом. Вещи ваши вам сейчас возвратят.
Вот это да!
Мне очень хотелось спросить - с чего бы вдруг такая любезность, но рассудок подсказывал, что лучше с такими вопросами не соваться.
Дальше возник некоторый момент неловкости. Комендант смолк и начал откашливаться. Остальные молчали тоже. Наконец, он вызвал сопровождающего и тот отвел нас - сначала, действительно, забрать наши вещи, потом проводил в офицерское общежитие - несколько комнат были в этом же здании, только мы уже вольны были входить и выходить из них когда угодно, и, наконец, в столовую, где как раз была вечерняя смена и нас относительно прилично покормили - во всяком случае, горячим. Какое-то время мы ели в молчании. Наконец, Герка сказал:
- А я думал, он нас шлепнет, эта сука. Что стряслось-то?
- Вот и мне интересно, - говорю.
- Может, он связался с кем-то? - предположил Томас.
- С кем? - спрашиваю. - И как?
Он пожал плечами. Потом сказал:
- Я все-таки думаю, что он с кем-то связался, потому что до этого он никому не верил. Все время спрашивал меня, куда я закопал оружие, а когда я говорил, что никакого оружия нет, считал, что я уж очень изощренно его обманываю.
- Ладно, - говорит Герка, - чего гадать. Вещи нам вернули. Пропуск выписали. На территории этого округа нас теперь никто не остановит. И еще какой-то мандат о всяческом содействии.
- Вот это да!
- Так что отдыхайте, - говорит. - Грузовик-то наш завтра в без четверти восемь.
- Что еще за грузовик?
- У них еще работает общественный транспорт, в этом округе. Междугородный. То есть, все набиваются в грузовик, кому нужно, и он объезжает три ближайших поселка, а потом в город возвращается. Раз в неделю, правда, но ходит. Часть пути мы сможем на нем проехать. А дальше нам не по дороге.
- А что он мне говорил, что вы там в чем-то раскололись?
- Да он всем так говорил.
- На пушку, значит, брал, - говорит Игорь. - А я уж думал, вы решили придумать что-то такое, во что он поверит.
- Какой смысл, - объясняет Герка. - Договориться и врать одно и то же мы бы все равно не могли. Да и зачем?
На самом деле в том, что нас арестовали и притащили сюда, ничего удивительного нет. И даже в том, что не прикончили там, в овраге - тоже, потому что повсюду практикуются показательные расстрелы поднятия духа ради, и, скорее всего, нас бы засудили каким-нибудь военно-полевым судом, или как там он у них называется. Странно то, что он нас отпустил, комендант этот. Знаю, так иногда бывает, но в этих случаях находятся власть имущие, которые поднимают на уши все начальство округа, задействуют рацию или любую другую связь, хоть голубиную почту, прибывают самолично на бронированном автомобиле с эскортом, и все совершается с большой помпой, и все об этом знают.