До какого-то момента.
* * *
Они ударили автоматной очередью по колесам и в кабину грузовика. Что там произошло, я не успела заметить, но ответных выстрелов не последовало, а грузовичок наш въехал в дерево и остановился. А больше я почти ничего не видела, потому что кто-то, кажется Томас, ткнул меня мордой в тюки. Потом, когда выстрелы стихли, я осторожно подняла голову, и на этот раз увидела того, кто нас обстреливал.
Он стоял на прогретом бетоне, широко расставив ноги, в той уверенной позе, которая теперь часто бывает у людей, владеющих оружием или просто таскающих его с собой, и орал:
- Выходите все отсюда!
За таким криком могло последовать все, что угодно, тем более что он и вправду был вооружен. Так что мы полезли из грузовика под пустое синее небо. Тихо, молча, словно надеялись, что если мы не будем шуметь, они нас не заметят. В придорожных зарослях пела какая-то птица.
Он был тут не один - понятное дело, а то бы он все же не вел себя так уверенно, - дорогу перегородил автобус, самый обычный, красный такой автобус, который когда-то был рейсовым, и около него стояли еще несколько ребят в пятнистых комбинезонах и крепких военных ботинках. Это совершенно явно была боевая группа - очень боевая группа, потому что одежда у них была добротной, и выглядели они сытыми. Непонятно только, что им было нужно. Или мы и вправду заехали в какой-то другой военный округ и уже находимся с кем-то в состоянии войны?
От черной автобусной тени отделился еще один боевик, тоже с автоматом наперевес, и тот, первый, поводя стволом, сказал:
- Пересаживайтесь в автобус. Тут только у людей началась реакция женщина позади меня заплакала, кто-то длинно и виртуозно выругался. Я оглянулась на своих - они молчали. В принципе, подсознательно, всегда ожидаешь от окружающих каких-то решительных действий, направленных на всеобщее спасение, - притом, что заведомо именно от окружающих, а не от себя лично. Наверное, все так думают.
Так что мы неохотно двинулись к автобусу, а эти двое расступились, оказавшись от нас слева и справа. Томас держался за плечо.
- Тебя сильно ранило? - говорю.
- Нет, - ответил он, - ерунда. Просто, мне все это не нравится.
- А что можно сделать? - пробормотал Игорь, который шел за нами. Видимо, в голове у него крутились те же мысли.
Словом, нас загнали в этот автобус - внутри он выглядел точно таким же, как и снаружи - ободранным, но знавшим лучшие времена, - и велели разместиться на сиденьях.
- Хочешь к окошку? - спросил Томас.
Я кивнула, подавив истерический смешок, и устроилась у окна.
Сами они заняли проход - я насчитала всего человек десять, потому что на задней площадке увидела еще нескольких, все вооружены, и автобус тронулся. Нас везли неизвестно куда, точно скот на бойню. Я глядела в окно - в другое время я сочла бы дорогу красивой, потому что автобус поднимался по серпантину в горы. В результате у меня начало закладывать уши - видимо, мы забрались довольно высоко.
Ехали мы долго - часа четыре, и под конец я уже думала единственно о том, что у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь. Такие вот житейские вещи способны делать ситуацию особенно унизительной - никакой дух не может парить сам по себе в условиях физической нечистоты, и люди, воняющие немытым телом, завшивленные и голодные, гораздо легче пересекают ту границу, за которой человек перестает быть человеком и в каком-то ином, более абстрактном смысле. Физические лишения, которые почему-то принято называть испытаниями, на самом деле никогда никого не делают лучше. Они лишь мерзки и тягостны, и счастлив тот, кто, пройдя через все это, может возвратиться, когда судьба станет к людям более благосклонной, хотя бы к статусу-кво.
Наконец, автобус еще раз куда-то свернул, уже на меньшей скорости, прокатил еще немного, остановился, и я сквозь грязное оконное стекло увидела чугунную ограду, за которой возвышались стволы деревьев - парк? Ворота распахнулись, и мы въехали внутрь, миновав вооруженного часового, который, видимо, ворота эти и открыл.
Судя по тому, что я успела разглядеть из окна автобуса, это и вправду был парк, место здорово смахивало на санаторий или дом отдыха - теперь-то тут устроили какую-то базу. Старомодные здания с колоннами, террасами и стрельчатыми окнами покрыты облупившейся розовой и желтой краской, в пролетах между колоннами ветер намел прошлогоднюю листву. Около одного из корпусов был даже фонтан - не действующий, разумеется, с облезлой гипсовой женщиной на постаменте. Бассейн тоже завален листвой и сухими ветками. Все спокойное, мирное. Сквозь ветки пиний на землю падали косые солнечные лучи.
Нас выставили из автобуса и согнали в кучу около одного из корпусов. Он был низким, двухэтажным, первый этаж весь забран решетками - наверное, потому они его и выбрали. Когда нас, покрикивая, загнали внутрь - я уже полностью чувствовала себя обреченной скотинкой, и каково же им приходится, беднягам, - то поняла, что раньше это был спортзал - шведская стенка, какие-то снаряды, все такое... В углу грудой свалены маты. На полу тоже постелены маты, и на них сидят какие-то люди. Человек десять, наверное. Все, как и мы, - явно случайные пленные. Я каким-то шестым чувством, которое в определенные периоды обостряется феноменально, угадала дверь, ведущую в сортир, и двинулась туда. Один из сопровождающих ткнул в меня своей пушкой.
- Ты куда? - говорит.
- В сортир. Не здесь же мне делать.
Он что-то пробормотал, но пропустил. Сортиры при этих общественных залах все одинаковы - кафель, открытые сверху кабинки, под потолком маленькое окошко. Тут еще были два умывальника, и вода из крана тоже шла тоненькой, правда, струйкой. Я сделала свои дела и даже умудрилась слепка вымыться - пока все остальные не сообразили, что хотят тога же самого.
Когда я вернулась в спортзал, все уже устроились вповалку на паркетном, когда-то натертом мастикой полу. Я осторожно пробралась к своим, переступая через чьи-то ноги, нашла свободное местечко возле стенки, села...
Мы так долго ехали, что в ушах у меня до сих пор гудело, а желтые крашеные стены вроде как плыли чуть вперед, как телеграфные столбы сразу после остановки поезда. До сих пор мы постоянно попадали во всякие истории - пора бы и привыкнуть...
Герка сидел, закрыв глаза, и был похож на нахохлившуюся больную птицу. А я еле удерживалась, чтобы не спросить, что теперь с нами будет, но все же удерживалась, потому что вопрос этот - самый очевидный и бессмысленный из всех возможных.
- ...Ой, лишеньки, - причитала в углу какая-то женщина.
Наконец, Герка все-таки открыл глаза и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Их всех взяли, как нас. И держат уже вторые сутки вот так.
- А... Зачем?
- По-моему, я знаю, зачем, - сказал Томас. - Я что-то слышал. Если мы действительно заехали в Пятый округ... У них действует какой-то отряд самообороны, что ли. На самом деле это просто группа недовольных, "незаконное бандитское формирование" - знаешь, как это обычно называется, не поладили с местной властью и ушли в горы. У них есть несколько баз, вроде этой, и они устраивают вылазки время от времени, вооруженные нападения - говорят, борются против диктатуры коррумпированной местной администрации - что-то в этом роде.
- Откуда ты все это знаешь, интересно, - спросил Герка. - Никто ничего не знает, а ты знаешь.
- Комендант Лазурного рассказал.
- Мне он ничего подобного не рассказывал.
- Да какая разница, - устало сказал Игорь. - Ладно вам. Мы-то им зачем?
- Мне очень жаль, - сказал Томас, - но боюсь, что дело плохо. Мы заложники.
- Это как, заложники?
- Мы заложники, потому что пару дней назад комендатура Пятого округа взяла группу их боевиков. Вернее, их возле Лазурного взяли, а потом передали в Пятый, потому что у них подписан союзный договор, у этих двух округов. А теперь собираются устроить показательный расстрел, чтобы другим неповадно было. Ну вот.
- А эти хотят обменять своих?
- Да, наверное.