Посвящается Эду Ферману, который
рискнул прочесть эти истории
одну за другой.
...Чайльд-Роланд к башне темной
Пришел...
(Роберт Браунинг)
1
Человеквчерномспасалсябегствомчерезпустыню,астрелок
преследовал его. Пустыня былаапофеозомвсехпустынь:бескрайняя,она
тянулась во все стороны, должно быть, на целые парсеки, смыкаясь снебом.
Слепящая безводная белизна, ровная, если не считать гор, которыетуманной
дымкой вырисовывались на горизонте, дабес-травы,приносящейсладостные
грезы, кошмары, смерть. Дорогу указывали редкие надгробия дорожныхзнаков
- некогда этот прорезающий толстую корку солончака тракт был большаком, по
которому следовали дилижансы. Но мир сдвинулся с места и обезлюдел.
Стрелок флегматично шагал по пустыне, неторопясь,ноинетеряя
времени попусту. Талиюохватывалпохожийнакопченуюколбасукожаный
бурдюксводой.Бурдюкбылпочтиполон.Стрелок,многолет
совершенствовавшийся в искусстве кеф, достиг пятого уровня. На седьмом или
восьмом он не чувствовал бы жажды; он мог бы сбесстрастнымневозмутимым
вниманием следить за обезвоживаниемсобственноготела,заполняятемные
внутренние пустоты и щели своей бренной оболочки лишь тогда, когдалогика
подскажет, что это необходимо. Но он не был ни на седьмом, нинавосьмом
уровне. Он был на пятом. А значит, хотел пить. Однакожажданеособенно
мучила стрелка-всеэтодоставлялоемусмутнуюрадость,ибобыло
романтично.
Под бурдюком находились отлично пригнанныепорукепистолеты.
Два
ремня крест-накрест охватывали бедра. Промаслившиесяглубже,чемнужно,
кобурынетрескалисьдажеподздешнимвраждебнымсолнцем.Рукояти
пистолетов были сделаны из желтого, мелко зерненогосандала.Приходьбе
подвешенные насыромятномшнурекобурыраскачивались,тяжелозадевая
бедра. В петлях ремней крошечными гелиографами вспыхивалииподмаргивали
латунные гильзы. Кожа едва слышнопоскрипывала.Самипистолетыхранили
молчание. Кровь уже пролилась. Поднимать шум в бесплодной пустыне небыло
нужды.
Одежда стрелка была бесцветной, как дождь или пыль. Ворот рубахибыл
распахнут. Из пробитых вручную петель свисал сыромятный ремешок. Штаныиз
грубой бумажной ткани трещали по швам.
Он взобрался на отлогую дюну(пескатут,однако,небыло;земля
пустыни была твердой, зачерствевшей, и дажепроносящийсянаднейпосле
захода солнца резкий ветер подымал лишь колючую,надоедливую,неприятную
пыль, схожую с порошком для выделки шкур) и с подветренногобока,стой
стороны, откуда солнце уходило раньше всего, увидел крохотноезатоптанное
кострище. Такиенебольшиезнаки,подтверждавшиечеловеческуюсущность
того,ктоносилчерныеодежды,неизменнонаполнялистрелка
удовлетворением.Губынаизъязвленных,шелушащихсяостанкахлица
растянулись. Он присел на корточки.
Человек в черном, разумеется, жег бес-траву. Единственное, чтоздесь
былогорючего.Онасгораламедленно,коптящимровнымпламенем.От
приграничных жителей стрелок узнал, что бесы обитаютдажевогне.Сами
поселенцы траву жгли, но в пламя не смотрели - поговаривали,будтотого,
кто посмотрит в огонь, бесы заворожат, поманят и рано или поздно утянутк
себе. Следующий, у кого достанетглупостипоглядетьнаязыкипламени,
сможет увидеть там тебя.
Там, где жгли траву,виднелосьперекрестьеужезнакомогострелку
значкаидеограммы.Отлегкоготычкапальцевонрассыпалсявсерую
бессмыслицу. В кострищенашелсятолькообгорелыйкусоксала,который
стрелок задумчиво съел. Так случалось всякий раз. Вот ужедвамесяцаон
шелзачеловекомвчерномпобесконечномучистилищу
пронзительно-однообразной бесплодной земли и ни разу невстретилничего,
кроме гигиенически-стерильных идеограмм на биваках.Ниединойжестянки,
бутылкиилибурдюка(самоноставилужечетыремешка,похожихна
сброшенную змеей кожу).
Возможно, бивачные костры -выписанноебуквазабуквойпослание:
"возьми порох". Или: "конец уж близок". Или, можетбыть,даже"ешьтеу
Джо". Это не имело значения. Стрелок совершенно не понимал идеограмм, если
это были идеограммы.