Не успел он договорить, как из обеденной залы позвонили.
– Все, – упавшим голосом произнесла Лира. – Это звонок к ужину. Что‑то я со временем не рассчитала.
Верный Пантелеймон в мгновение ока произвел разведку на местности.
– Там уже полно лакеев, – сообщил он, вернувшись из залы. – Может, через другую дверь? Нет, туда тоже нельзя.
Другая дверь, которой, кстати, воспользовался магистр, выходила в коридор между библиотекой и преподавательской. Именно в это время там толпится весь колледж: кому‑то надо мантию взять, кому‑то бумаги оставить, не идти же с ними к ужину.
Можно было бы рискнуть и затеряться в толпе ученых мужей. Можно было бы ретироваться через столовую. Ну, подумаешь, попадешься под руку кому‑нибудь из лакеев. Ну наорут. Большое дело! Но из‑за этого белого порошка, который магистр всыпал в графин с вином, мысли в голове у бедной Лиры совсем разбрелись, так что она решительно не знала, что делать.
За дверью раздались шаги. Это лакей. Хочет проверить, все ли в порядке. По традиции после ужина профессора собираются в рекреации, чтобы насладиться бокалом доброго вина и жареным маком.
Лира сломя голову бросилась к стоявшему в углу гардеробу и скользнула внутрь, едва успев прикрыть за собой дверцу. За Пантелеймона она не боялась. Стены в комнате темные, да и кто заметит бражника? Ну, в крайнем случае, залетит под кресло.
В комнате стояла тишина, только слышно было, как сопит лакей. Сквозь щелочку между дверцами Лира увидела, как он поровнее разложил курительные трубки и придирчиво осмотрел батарею графинов и бокалов на столе. Затем он обеими руками пригладил волосы и что‑то негромко сказал своему альму. У всех слуг альмы были собаками. Но этот слуга был не просто лакей, а обер‑лакей, так что альмом его была не просто какая‑то там шавка с хвостом, а гончая. И гончая эта что‑то явно учуяла, но, к великому облегчению Лиры, к гардеробу не подошла. А попадись девочка обер‑лакею – ей несдобровать, ведь он уже дважды так колотил ее!
Вдруг Лира услышала где‑то возле своего плеча шепоток. А, да это Пантелеймон! Проскользнул‑таки за ней следом!
– Все. Пиши пропало. Теперь будем здесь сидеть. Ведь говорил же я тебе! Ну почему ты меня никогда не слушаешь, скажи на милость!
Лира дождалась, пока обер‑лакей выйдет, ведь ему пора было прислуживать за магистерским столом. Из обеденной залы доносился гул голосов; слышно было, как там собирается народ.
– Да, не послушалась и правильно сделала, – зашипела она в ответ, как только за лакеем закрылась дверь. – Иначе мы бы ничего не узнали. Ты что, не понимаешь? Ведь магистр всыпал в графин с вином яд. Пан, миленький, это то самое токайское, про которое он говорил дворецкому. Они же хотят отравить лорда Азриела!
– А может, никакой это не яд?
– Как это не яд? Конечно яд! А зачем же тогда магистр специально дожидался, пока дворецкий уйдет, и только потом подсыпал порошок? Если бы это был не яд, он бы спокойно всыпал его и при дворецком. Не‑е‑ет, все это неспроста. Я чувствую. Тут пахнет политикой. Не зря слуги без конца шепчутся об этом по углам, я же не глухая! Ой, Пан, а вдруг мы предотвратим злодейство?
– Вздор! – отозвался Пан неожиданно резко. – Ты хочешь сказать, что собираешься четыре часа кряду просидеть в этом гробу? Вот так, скорчившись? Послушай меня: я слетаю посмотрю, как там, в коридоре, а когда будет чисто, скажу тебе, ладно?
Бражник с готовностью вспорхнул с Лириного плеча. В узкой полоске света был четко виден его силуэт.
– Нет, Пан, не ладно, – твердо сказала девочка. – Никуда я отсюда не уйду. Я должна, должна понять, что они затевают. И никакой это не гроб. Вон смотри, тут какая‑то мантия висит. Ее можно подстелить под себя, и будет мягко.
Все это время Лира сидела на корточках. Теперь она осторожно выпрямилась в полный рост и, стараясь не шуметь, попыталась на ощупь определить, что же именно висит в шкафу на распялках. Гардероб, между прочим, оказался куда просторнее, чем она думала. А висели в нем профессорские и докторские мантии, все крытые шелком, а некоторые даже с меховой оторочкой.
– Это что, все одного магистра? – изумленно прошептала Лира. – Куда ему столько? Разве у одного человека может быть так много мантий? А‑а, знаю, наверное, когда его приглашают в какой‑нибудь другой университет и избирают там почетным доктором, то в придачу к диплому дают какую‑нибудь красивую накидушку. Вот он привозит ее сюда, вешает в шкаф и потом наряжается, да? Слушай‑ка, Пан, а может, это все‑таки не яд, ты как думаешь?
– Я думаю, что это яд. И еще я думаю, что не нашего все это ума дело. И еще я думаю, что самая большая глупость, которую ты можешь сделать, а понаделала ты их, к слову сказать, немало, так это ввязаться в историю, которая к тебе, Лире, никакого отношения не имеет.
– То есть как это не имеет? – возмутилась Лира. – Не могу же я вот так, за здорово живешь, сидеть и смотреть, как они травят моего дядю?
– Не можешь – не смотри, кто тебя неволит? Уйди куда‑нибудь.
– Эх, Пан, сдрейфил, да?
– Да, сдрейфил, и не боюсь в этом признаться. Скажи‑ка мне, что ты собираешься делать? Что? Как выскочишь, как выпрыгнешь из шкафа и метким ударом ноги выбьешь стакан с ядом из его слабеющих рук? Очень красиво, нечего сказать.
– Ничего подобного я делать не собираюсь, – отчеканила Лира. – Заметь, тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. Пойми, пожалуйста, Пан, ведь после того, что я видела, у меня выбора нет. Ты когда‑нибудь про совесть слышал? Знаешь, что это за штука такая? Сам посуди: могу я сидеть себе где‑нибудь в библиотеке, болтать ногами и знать при этом, что здесь в эту самую минуту творится? Поверь, я же не нарочно. Я не хотела.
Пан помолчал немного, подумал и сказал:
– А вот и врешь. Именно, что хотела. Ты всегда мечтала пробраться сюда, спрятаться и подглядеть. Как же я раньше‑то не догадался!
– Хорошо. Да, я всегда этого хотела. Да, мне интересно. Ведь все же знают, что они тут что‑то делают. Тайны у них какие‑то, посвящения. Что, посмотреть нельзя?
– Нельзя. Потому что нас это не касается. Хочется им играть в прятки – пусть играют. Ты выше должна быть, понимаешь? Выше. А не подслушивать и не прятаться тут по шкафам, как дитя малое.
– Ой‑ой‑ой, какие мы важные, какие мы взрослые! Хватит меня отчитывать, я не маленькая!
Какое‑то время Лира и альм молчали, при этом Лира ерзала на жестких досках, путаясь в полах мантии, а исполненный праведного гнева Пантелеймон сидел у одной из этих мантий на воротнике и оскорбленно поводил усиками.
Казалось, все мысли в голове у Лиры сбились в пестрый беспорядочный клубок. Эх, поговорить бы с Паном, все, глядишь, и встало бы на свои места. Ну уж нет. Первой мириться – ни за что! Ничего не поделаешь, попробуем разобраться сами.
Итак, что же ее сильнее всего тревожит? Страх. А за кого? Ведь не за себя же. Она так часто попадала во всякие дурацкие передряги, что за себя уже давно не боялась. Разучилась. Значит, страх за лорда Азриела. Зачем он приезжает? Он и так‑то в колледже редкий гость, а уж сейчас, со всей этой политической неразберихой…
Не станет же такой занятой человек приезжать, только чтобы выпить‑закусить да трубочку выкурить со старинными приятелями. Нет, что‑то непохоже. Правда, и лорд Азриел, и магистр были членами какого‑то Правительственного Совета. Про Совет этот Лира знала, что они что‑то там такое советуют премьер‑министру. Но тогда заседания этого Совета должны проходить во дворце, а уж никак не в рекреации колледжа Вод Иорданских.