«Золотое кольцо»…если можно.
Как по мановению волшебной палочки, на столе возникла поллитровка со знакомой этикеткой.
– Московского розлива, – прокомментировал командир.
Обед был неземным и в прямом, и в переносном смысле. Никогда прежде я не ел с таким удовольствием.
– За наше знакомство! – провозгласил он, подняв рюмку с водкой. Я ответил тостом за дружбу всех планет и миров.
– Продолжим нашу беседу, – сказал командир после того, как мы несколько утолили голод. – Теперь вы, уважаемый Николай Николаевич, надеюсь, понимаете, каким образом я отчитал своего бортинженера? Вон он, кстати, сидит. Мне вовсе необязательно было терзать и его, и ваш слух не совсем благозвучными словосочетаниями. Еще по одной? Ваше здоровье!.. Понимаете, Николай Николаевич, если вы хотите скрыть свои мысли, стоит лишь заблокировать мозг обычным мысленным приказом – и никто уже не в состоянии будет проникнуть в тайники вашего сознания. Многие так и делают. И правильно. У нас хватает любопытных, получающих удовольствие от копания в.чужих мыслях… Ваше здоровье!..
Откуда‑то сверху полились чарующие звуки, и мысли мои сразу приняли иное направление.
– Но, согласитесь… э‑э… как вас… – начал было я, но запнулся.
– Какой же я осел! – хлопнул себя по лбу командир. – Я же не представился!.. Арнольд Иванович, – привстав, церемонно произнес он. – Ради бога извините, дражайший Николай Николаевич!
– Арнольд Иванович? Гм…
– Это земной аналог моего имени. Мое настоящее имя слишком сложно для вашего языка. Вообще‑то у меня несколько имен, для каждой планеты, населенной разумными существами, – свое. Для вас я Арнольд Иванович… Так что вы хотели сказать мне?
– Согласитесь, Арнольд Иванович, человеческий голос может быть так прекрасен. У нас, на Земле, столько великолепных певцов. Они наша радость, наша гордость. А вы молчите, лишаете себя такой прелести! Голос помогает передать тончайшие интонации, оттенки настроения… Вы, рационалисты, ради выгоды забываете о прекрасном. Как красива речь поэта или оратора! Вы упомянули о языковом барьере. Однако и здесь вы правы лишь наполовину. Положим, я не знаю итальянского, но с каким удовольствием слушаю оперы Россини на его родном языке. Ваши слова напомнили мне бытовавшие в начале века рассуждения о том, что с появлением кинематографа отомрет театр, а фотография вытеснит живопись. И все же театр и живопись процветают. И будут существовать вечно. Это искусство, а искусство нужно и тем, кто его создает, и тем, для кого оно создается.
Арнольд Иванович захлопал в ладоши и рассмеялся.
– Браво, Николай Николаевич! Браво! Положили на обе лопатки. Вы правы, тысячу раз правы. Человеческий голос должен жить, в этом я с вами совершенно согласен. Были и у нас перегибы. Кое‑кто ратовал за то, чтобы полностью упразднить живую речь как пережиток прошлого. Но восторжествовала точка зрения так называемых умеренных, совпадающая с вашей. Живая речь необходима как один из элементов эстетического воспитания человека. У нас есть и опера, и эстрада, и фольклор. В конце концов у нас поняли: нужно рациональное сочетание обеих форм общения, они должны не исключать, а дополнять друг друга… А вы молодец! – подмигнул Арнольд Иванович, раскрасневшийся от выпитого. – Прямо в точку попали… Еще по одной?..
Время шло. Я чувствовал себя великолепно, и сам не заметил, как закурил. Спохватившись, я хотел было загасить папиросу, но Арнольд Иванович остановил меня:
– Курите, курите. Я рад, что вы чувствуете себя здесь столь непринужденно. Теперь‑то вы убедились, что я вам не враг?
Я кивнул.
– Я рад, что смог заслужить ваше доверие.
Теперь‑то вы убедились, что я вам не враг?
Я кивнул.
– Я рад, что смог заслужить ваше доверие. Буду просто счастлив, если заслужу вашу дружбу.
Мы обменялись крепким рукопожатием. Мировым мужиком оказался этот Арнольд Иванович!
– Рукопожатие двух миров, – прокомментировал этот факт командир.
Обед подошел к концу. Члены экипажа начали покидать ресторан, молча кивая на ходу командиру и мне. Вскоре мы остались вдвоем. Арнольд Иванович широко зевнул и сказал:
– Мы в полете уже два с половиной часа. Через тридцать минут будем на месте.
– Так скоро?! – удивился я. Арнольд Иванович пожал плечами.
– Да в общем‑то мы близкие соседи. Каких‑нибудь двадцать парсеков.
– Сколько?!
– Мы ведь летим со сверхсветовой скоростью. Понимаете, что это значит?
– Н‑нет… – пробормотал я.
– То‑то. Ну что такое три часа? Пустяк. Для нас слетать на Землю – все равно, что для вас съездить в местную командировку. Все рассчитано по минутам, трасса изучена досконально, кораблем управляет автоматика… – Арнольд Иванович на мгновение задумался. – Помню, когда я сдавал экзамены на права пилота, мне достался учебный полет в Пятнадцатую галактику, к малоизученной планете с кристаллическими формами жизни. Целых четыре месяца в пути!.. Да‑а, давненько это было… Э‑эх, летит времечко…
Мой затуманенный алкоголем мозг соображал туго. Я замотал головой, пытаясь стряхнуть дурман. Сознание того, что я, старший инженер Нерусский Н.Н., опережая свет, несусь сквозь звездные миры навстречу неизвестности, леденило душу. Хорошее настроение мигом улетучилось.
– Опять вы за свое, – укоризненно покачал головой Арнольд Иванович. – Я же обещал вам: все будет хорошо. Или вы мне не верите?
– Я домой хочу, – жалобно, словно заблудившийся щенок, заскулил я.
– Да будете вы дома. Клянусь. Всему свое время.
Я тупо уставился в пустую тарелку. Командир порывисто поднялся.
– Вставайте! Пора собираться.
Через полчаса корабль плавно опустился на родной космодром.
И тут на космодром вылетел длинный, сверкающий черным лаком автомобиль.
– Ну наконец‑то, – облегченно вздохнул Арнольд Иванович.
Автомобиль остановился возле нас, из него выпрыгнул молодой человек в распахнутом пальто.
Меня отвезли в третьесортный отель (во всех остальных, как мне сообщили позже, разместилась многочисленная делегация из смежной галактики, прибывшая обменяться опытом в осушении болот на зараженных каким‑то ужасным вирусом планетах Малого Эллиптического Кольца).