В общем, был бы он теперь наследником состояния Треллов. Он, а не его младший братишка…
Мысль о том, что в реальности он НЕ являлся ничьим наследником, да к тому же еще и пропил вчера последние деньги (кроме нескольких мелких монеток, случайно завалявшихся в кармане), вернула его на грешную землю. Похоже, что ему следовало крепко подумать и позаботиться вовсе не об Альтии, а о себе самом. Девка небось уж как-нибудь выпутается. Пускай топает домой, благо пока еще есть куда. Да и все тут. Что вообще с ней такого плохого случится? Родственники сбудут ее с рук, выдав замуж за приличного человека. И станет она жить-поживать в уютном доме, где будут и слуги, и отлично приготовленная еда. У нее будет дорогая одежда, специально для нее сшитая очень неплохими портными. Будет ездить по бесконечным балам, званым ужинам и прочим светским раутам, составлявшим такую важную часть жизни Удачного и в особенности — старых семейств…
Брэшен тихо и насмешливо фыркнул себе под нос. Да уж жестокая судьба. Ему бы такую… Он почесал пятерней грудь, потом поскреб в бороде. Ладонями убрал с лица волосы… Пора было работу искать. А стало быть, надлежало привести себя в порядок — и отправляться назад в порт.
— Доброе утро! — обойдя нос корабля, приветствовал он Совершенного.
Сколько он себя помнил, ему всегда казалось, что носовое изваяние очень страдает: оно составляло единое целое с форштевнем корабля, а тот сильно кренился на один борт. Глядя на него сейчас, Брэшен вдруг заподозрил, что у Совершенного, по-видимому, должна все время болеть спина… но так и не собрался с духом спросить напрямую.
Совершенный, как обычно, висел со скрещенными на груди руками. Его безглазое лицо было обращено в ту сторону, где за полумесяцем сверкающей на солнце воды можно было разглядеть другие корабли, входившие в гавань и выходившие из нее. Он даже не повернулся к Брэшену. Лишь поправил его:
— Не утро, а вечер. Полдень давно миновал.
— Похоже на то, — согласился молодой моряк. — Значит, пора мне со всех ног бежать на причалы. Надо, понимаешь, новую работу подыскивать.
Совершенный ответил:
— Не думаю, чтобы она вернулась домой. Если бы она отправилась туда, то, полагаю, воспользовалась бы своей старой тропинкой — вверх по скалам и через лес. А она попрощалась со мной и ушла берегом — к городу.
Брэшен спросил:
— Ты это про Альтию?
Он постарался выговорить это так, как если бы ему не было никакого дела.
Слепое изваяние кивнуло.
— Она встала с рассветом. — Это прозвучало почти как упрек. — Я только-только расслышал голоса первых утренних птиц, а она уже зашевелилась и потом вышла. Правду сказать, она и ночью очень плохо спала…
— Еще бы. Ей пришлось крепко поразмыслить кое о чем. Кстати, может, сегодня она и направилась в город, но полагаю, еще до конца недели все-таки вернется домой. Куда ей еще-то податься, как не домой?
— Думается, только сюда, — отозвался корабль. — Ладно. А ты, значит, собрался работу искать?
— Кто не работает — тот не ест, — сказал Брэшен. — Иду в гавань. Только, наверное, попробую устроиться не на торговый корабль, а к рыбакам или китобоям. Я слышал, толковому человеку нетрудно продвинуться на китовом или дельфиньем промысле. И они не слишком-то лезут в душу тем, кого нанимают… По крайней мере, так говорят.
— Это потому, что там очень многие гибнут, — безжалостно пояснил Совершенный. — Я сам слышал… еще тогда, когда моих ушей достигали разные слухи. Еще я слышал, что промысловики затевают слишком долгие плавания, сверх меры нагружают свои корабли и нанимают очень много людей — именно потому, что заранее знают: далеко не все возвратятся на берег.
Брэшен неохотно согласился:
— Мне тоже доводилось слышать нечто подобное… — Он присел на корточки, потом вовсе опустился на песок возле неподвижного корабельного борта. — Ну а как по-твоему, есть у меня выбор?… Ох, надо было мне прислушиваться к тому, что внушал мне капитан Вестрит все эти годы. Если бы я последовал его совету и начал откладывать денежки, скопилась бы уже приличная сумма… — Он вроде бы засмеялся, но это был совсем не смех. — А больше всего я желал бы, чтобы в самом начале кто-нибудь битый жизнью мне посоветовал: «Проглоти свою дурацкую гордость, глупый щенок, и беги скорее домой…»
Совершенный порылся в памяти.
— Если бы несбыточные мечты были конями, нищие бы разъезжали верхом! — объявил он торжественно. И улыбнулся почти самодовольно: — Это изречение я уже давненько не вспоминал.
— Сия мудрость — из разряда нетленных, — буркнул Брэшен сердито. — Ладно, пошел-ка я в гавань. Плевать — наймусь на одну из этих вонючих душегубок. Там, между прочим, требуются не моряки, а в основном живодеры.
— Скотская и грязная работа, — кивнул Совершенный. — На правильном корабле, то есть торговом, матрос если и запачкается, то смолой, а если вымокнет, то в соленой забортной воде. А на промысловом судне повсюду кровь, жир и дерьмо. Порежешь палец — вся рука отгниет… Или вовсе помрешь, если ее не успеют вовремя отрубить. А на китобойном корабле-матке ты вместо отдыха будешь без конца засаливать мясо. И, если капитан достаточно жаден, его команда так и спит рядом с гнусно воняющим грузом…
— Умеешь ты на подвиги вдохновлять, — проворчал Брэшен обреченно. — Может, подскажешь, куда мне еще податься? Выбор-то небогатый!
Совершенный откликнулся странноватым смешком.
— И ты мне такое всерьез говоришь? Да перед тобой весь мир лежит, только бери. Вы, люди, привыкли это как должное принимать. До того привыкли, что в упор не видите возможностей, которые перед вами открыты! Забываете, что у вас-то выбор есть всегда…
— Ну и каковы же мои великолепные возможности? — спросил Брэшен. Ему стало слегка не по себе: он расслышал в голосе корабля некую особую нотку. Подобную шальную удаль излучает мальчишка, вслух предающийся несусветным фантазиям.
— А ты возьми да прекрати. — Совершенный выговорил это так, что стало ясно: вот она, его заветная мечта. — Просто прекрати — и все.
— Что… прекратить?
— Прекрати быть. Вы, люди, такие хрупкие существа. Кожа у вас тоньше парусины, кости легко ломаются. Внутри мокрые, как морская вода, и такие же соленые. Соленая влага истекает из вас сквозь малейшую рану. Как легко вам прекращать свое бытие! Просто отворить кожу и дать влаге вытечь. Или дать морским тварям объесть мясо, кусок за куском, пока не останется лишь кучка позеленевших костей да гниющие сухожилия. И после этого уже ничего не знать, не думать, не чувствовать. Вы прекращаетесь. Насовсем…
— Пока мне этого что-то не хочется, — тихо промолвил Брэшен. — Уж по крайней мере, не так. Никому из людей не хочется такого конца.
— В самом деле? — засмеялся Совершенный. — А я вот знал кое-кого, кому хотелось перестать быть. И даже некоторых, кто взаправду это сделал. А что? Конец-то все равно одинаковый. Хочешь ты его или не хочешь!
— В одном камешке я усматриваю легкий порок…
— А я уверена, что ты ошибаешься, — ледяным тоном возразила Альтия. — Камни отлично подобраны, они прекрасного глубокого цвета и все как один — чистейшей воды. И оправлены в золото. — Она прямо смотрела ювелиру в глаза. — Мой отец никогда не дарил мне ничего, что не удовлетворяло бы самым высоким запросам!
Ювелир шевельнул ладонью, и две маленькие сережки перекатились по ней взад-вперед. У нее в ушах они всегда выглядели замысловатыми и изысканно-миниатюрными. На ладони торговца серьги казались маленькими и простыми.
— Семнадцать, — предложил Альтии ювелир.
— Двадцать три. — Она постаралась не выдать, какое облегчение испытала. Входя в лавочку, она твердо решила, что меньше пятнадцати уж никак не возьмет. Но, коли уж представляется такой случай, будет свирепо торговаться за каждый грош. Ей и так нелегко было заставить себя расстаться с сережками. И, кроме них, у нее не было почти ничего на продажу.
— Девятнадцать, — покачал головой ювелир. — Больше не дам.
— Пожалуй, — медленно проговорила Альтия, — я возьму… — Говоря так, она пристально следила за выражением то лица, и, заметив, как вспыхнули глаза ювелира, быстро добавила: — …если ты в придачу дашь мне два самых простеньких золотых колечка. Этим на замену.
Они торговались еще с полчаса. Потом Альтия покинула лавочку. Вместо сережек, которые отец подарил ей на тринадцатилетие, в ушах у нее были ничем не украшенные серебряные колечки. Альтия пыталась думать о проданных серьгах просто как о собственности, имеющей цену. Это было непросто. Она по-прежнему помнила, как отец протягивает ей их, улыбаясь… Вот пускай та память с ней и останется. А сами сережки… Ей теперь пришлось бы еще и волноваться за них — как бы не украли.
Вообще удивительно, как мгновенно испарилось из ее жизни все, что она столько лет принимала как должное. Например, она без большого труда купила кусок грубой ткани из хлопка. Но… нитки, иголку и наперсток тоже потребовалось покупать. И ножницы, чтобы раскроить ткань… «Надо будет из оставшихся лоскутков сделать мешочек и держать в нем все необходимое для шитья. Если все вправду пойдет так, как я задумываю, — это будут мои первые приобретения в новой жизни…»
Теперь, идя по шумному рынку, Альтия смотрела на него совсем не так, как бывало прежде. В те счастливые времена ей приходилось думать лишь о том, за что она сможет расплатиться на месте, наличной монетой, а что лучше записать у торговца на семейный счет… Ныне же очень и очень многое оказывалось просто вне досягаемости. И не какие-то заморские ткани или сверкающие драгоценности — нет, даже такая простая вещица, как, например, вон тот симпатичный набор гребешков. Альтия позволила себе немножко им полюбоваться, даже приложить к волосам как бы для пробы. Заглянуть в дешевое зеркало, выставленное здесь же на прилавке. Попробовать вообразить, как эти гребешки смотрелись бы у нее в прическе на летнем балу… Ниспадающий зеленый шелк, отороченный кружевом цвета сливок… На какой-то миг она увидела все это почти воочию. Почти шагнула обратно в ту жизнь, которую называла своей всего-то несколько дней назад…
Но мгновение миновало. И, наоборот, показалось, что прежняя Альтия Вестрит, летний бал и все прочее были всего лишь миражом, сказкой, которую она сама себе выдумала. Девушка задумалась о том, скоро ли домашние надумают открыть ее матросский сундучок. Интересно, разберутся ли они, кому какой подарок предназначался?… Чего доброго, мать с Кефрией даже прольют пару слезинок по поводу подарков от дочери и сестры, которую они позволили выжить из дому. Альтия улыбнулась жесткой улыбкой и положила гребешки назад на прилавок. «Не время предаваться дурацким мечтаниям. Да пусть их там хоть вообще сундучок не открывают. Какая разница? Мне прожить надо — вот что сейчас важнее всего…»
Ибо, невзирая на презрительные советы Брэшена Трелла, она вовсе не собиралась «ползти» домой. Так, без сомнения, поступила бы капризная избалованная девчонка, которой он ее, похоже, считал. «Ну уж нет. Тем самым только подтвердилось бы, будто все, чего наболтал обо мне Кайл, — сущая правда…»
Выпрямившись, она решительно двинулась через торговые ряды. По пути купила себе немудрящее пропитание: сливы, кусок сыру и несколько булочек. Хватит, чтобы продержаться до вечера. Еще она приобрела две дешевые свечки да трутницу с кремешком и кресалом. Вот и все покупки.
Больше в городе ей было делать определенно нечего, но уходить не хотелось. Вместо этого она еще побродила по рынку, кивая тем, кто ее узнавал и выражал свои соболезнования по поводу кончины отца: Альтия больше не вздрагивала от боли, когда кто-либо произносил его имя. Просто старалась поскорее перевести разговор на другое.
Ей не хотелось думать о нем. Не хотелось обсуждать с полузнакомыми людьми свою потерю и свое горе. И подавно — касаться в праздном разговоре своего разрыва с семьей. «Знать бы, много ли народу вообще успело прослышать? Уж конечно, Кайлу вовсе не хочется, чтобы по городу поползли какие-то сплетни. Вот только болтливым слугам рот не заткнешь. Никому еще не удавалось. А значит, рано или поздно все все узнают. Хорошо бы меня к тому времени в городе уже не было…»
Правду сказать, ее узнавало в лицо не так-то много народу. И сама она узнавала немногих: все больше мореплавателей и торговцев, с которыми вел дела ее отец. Она только теперь с удивлением осознавала, до какой степени годы, проведенные с ним на корабле, отдалили ее от того, что в Удачном называли «обществом», — а она даже не заметила, как это произошло. Девушка ее возраста за последние шесть месяцев побывала бы самое меньшее на шести светских раутах. Балы, вечеринки, приемы… А она? Дай Бог памяти… Последний раз ее видели в свете на празднике урожая. Кажется. Расписание ее плаваний как-то плохо совпадало с расписанием званых обедов. Да и не считала она тогда, будто что-то теряет. Не захочет — не будет в светской жизни участвовать. А потом захочет — и опять будет…
Ан нет. Теперь все это пошло прахом. Кончились бальные платья и туфельки, которые заказывали непременно им в тон, кончилось подкрашивание губ и капельки духов за ушами. Все утонуло в море, поглотившем тело отца…
…И опять горло перехватил болезненный спазм, который, как она по глупости думала, больше не должен был повториться. Повернувшись, она почти бегом бросилась прочь — прочь от себя самой, но разве тут убежишь? Альтия отчаянно моргала глазами, сдерживая слезы…
Более или менее взяв себя в руки, она замедлила шаг. И огляделась по сторонам.
Она стояла прямо перед витриной магазинчика, принадлежавшего Янтарь.
И опять по позвоночнику пробежал холодок нехорошего предчувствия… Как и прежде, Альтия не смогла бы внятно сказать, какая такая опасность могла ей грозить со стороны скромной ремесленницы. Эта женщина даже не принадлежала к старым семействам. Она просто резала дерево. Резала во имя Са. Просто дерево. И продавала сделанные украшения… Но опасность, тем не менее, имела место совершенно определенно.
Альтия внезапно решила, что надо ей в конце концов зайти и взглянуть, что за диковины продает эта Янтарь. Она схватилась за дверную ручку так решительно, словно та была сплетена из жгучей крапивы. И стремительно вошла в магазинчик.
Внутри было прохладней, чем на улице. И после яркого солнца казалось почти совсем темно. Когда глаза попривыкли, Альтия увидела, что лавочка была обставлена с изысканной простотой. Пол — струганые сосновые доски. И полки — из самого простого дерева. Изделия, которыми торговала Янтарь, были разложены по полкам на квадратиках темной материи. Лишь самые замысловатые ожерелья висели на стене за прилавком. А еще там и сям стояли глиняные чаши с россыпью деревянных бусин всех мыслимых цветов и оттенков…
Кстати, Янтарь продавала не только украшения. Альтия увидела деревянные чаши и большие плоские блюда, вырезанные с редким изяществом, подчеркивавшим нарядный узор древесины. Деревянные кубки, способные украсить стол любого короля. Гребни для волос из ароматного дерева… И ни единая вещь не была склеена из отдельных кусочков. Янтарь умела разглядеть внутри древесины законченную форму — и попросту отсечь лишнее, а потом довести до совершенства резьбой и полировкой. Вот стул, изваянный из цельного обрубка ствола Альтия никогда прежде не видела ничего подобного. У стула отсутствовали привычные взгляду ножки; в стволе зияло нечто вроде дупла, в котором мог с большим удобством расположиться человек. На этом-то стуле — или, лучше сказать, внутри него — сидела сама Янтарь. Сидела, изящно подогнув колени, и лишь кончики обутых в сандалии ступней выглядывали из-под кромки длинного одеяния.
Альтия даже вздрогнула: кажется, она некоторое время в упор смотрела на Янтарь, не замечая ее. «Наверное, это из-за цвета ее кожи, глаз и волос. Да и одежда… Все медово-янтарное, в точности как древесина ствола…»
Золотая женщина посмотрела на Альтию и вопросительно подняла бровь. Потом негромко спросила:
— Ты хотела видеть меня?
— Нет, — ляпнула Альтия, ненароком выболтнув сущую правду. И попыталась спасти положение, высокомерно добавив: — Я, собственно, заглянула посмотреть деревянные украшения, о которых все говорят.
Янтарь кивнула:
— Тем более что ты такой знаток дерева.