Штаны на его заду намокли и слиплись. Оттуда шел совсем иной запах. Подниматься Горыня не собирался – развалился, загудел сочным пьяным храпом. Айша посидела возле него, потом, вспомнив про Кулыо, робко вернулась к реке. Над мелководьем уже растеклась первая туманная дымка, на другом берегу проснулась зигзица
В лесу где‑то совсем рядом запиликала ранняя птица, напомнила о времени, заставила притку вернуться к мертвецу.
– Не из корысти беру, по нужде… – Притка осторожно сняла с шеи Кульи обломок золотой гривны. Подумав, положила добычу за пазуху. Потом расстегнула фибулу
Наковыряла пальцами кусок глины, залепила приоткрытый рот мертвеца
С корзнем и фибулой, снятыми с мертвяка, Айше пришлось распрощаться в рыбацком урочище[54] на берегу Волхова. Высокий краснорожий детина из рыбацкой артели никак не желал переправлять через реку усталую и голодную притку.
– Как приедем, брат мой сразу с тобой расплатится, – молила его Айша.
Детина цедил слюну, сплевывал сквозь щель в зубах, ухмылялся:
– А почем мне знать, что ты сего брата не выдумала? Ишь, прыткая какая! Может, ты вовсе беглая, из рабов, а?
Заглядывал притке в лицо, надеясь увидеть слезы. Айша не плакала, лишь повышала голос, срываясь на крик:
– Мне надо туда! Понимаешь –надо!
Вокруг скучились несколько рыбаков, глазели на странную девку, потешались. Каждый норовил дать совет. Кто полагал, что девчонка говорит правду, а кто советовал надавать ей тумаков да погнать прочь, чтоб не путалась под ногами у честных людей. В конце концов Айша выудила из‑под юбки заткнутый туда Куль‑ин корзень. Синяя яркая ткань заблестела, переливаясь под тусклым солнечным светом, сверкнула витой фибулой. Детина раззявил рот, уставился на богатую одежку. Рыбаки примолкли.
– Вот, – сказала Айша и протянула корзень краснорожему. – Перевезешь меня в Альдогу – станет твоим.
На круглом лице детины проступили красные пятна.
– Ты у кого украла?
Врать не хотелось, однако делать было нечего. Айша набрала побольше воздуха, глядя прямо в глаза детине, фыркнула:
– Вот еще – украла! Это я для брата везла.
– А мне отдашь за перевоз? – Уши у детины стали краснее рожи. Притка кивнула.
Перебрались через реку споро – силищи дюжему рыбаку было не занимать, раскинутый на коленях девчонки синий корзень грел душу – весло аж сипело под мощными руками перевозчика.
Да и погода оказалась благосклонной – ветер стих, по бортам лишь вяло шлепали ладошками мелкие волны.
– К большой пристани не повезу, – одной рукой утирая пот, а другой направляя лодку в устье маленькой камышовой речки, заявил детина. – Там нынче народу слишком много. Высажу с другой стороны.
Айша не спорила. Качнув лодку, послушно вылезла в мелководье, задрала юбку, проплелась по глине к берегу. Детина тут же накинул дареный корзень на плечи, поковырялся толстыми красными пальцами в фибуле, застегнул на груди. От собственной значимости сразу повеселел – даже крикнул, отталкиваясь шестом от берега:
– Удачи тебе!
– И тебе… – выжимая намокший подол, неохотно откликнулась Айша. Проводила уходящую лодку взглядом, принялась взбираться на горку, к Альдоге.
Окрестности Альдоги встретили притку непривычным размахом. Ранее Айше никогда не доводилось видеть столь большого и красивого селища. Еще на подходе, пробираясь меж приткнутых друг к другу длинных земляных изб, в два бревна поднятых над землей, и по межам только что вспаханных полей, где, вперемешку с людьми, суетились грачи и обжоры‑чайки, Айша ощущала непонятное беспокойство. Огромные стены городища надвинулись на нее нежданно, словно вдруг выросли из земли. Высоченные, тесно пригнанные бревна, переплетенные вицами
– В городище иду, брата сыскать хочу, – начала Айша.
В бабьих глазах промелькнул интерес:
– Брата? А сама‑то ты откуда, девонька?
У нее оказался приятный мягкий голос, теплый и сочный, как пивной мед.
– Я из Приболотья, из Затони.
Бабе никогда не доводилось слышать о Затони, но о Приболотье она явно слышала. Навострилась, выпрямилась, перестала подхлестывать понурую кобылку:
– Издалека, .. А брат‑то твой как зовется? Каким делом занимается? Я в Альдоге уже давно торгую, всех знаю, а вот из Приболотья никого не упомню.
– Сирот. Он у вашего князя Гостомысла в дружине служит.
Тетка наморщила лоб, словно пытаясь припомнить, о ком идет речь. Айша шла рядом, помалкивала. Колеса сипели, кобыла попутно успевала отгонять от своего крупа недавно проснувшихся слепней, посуда раскачивалась, лицо бабы помрачнело.
– Не, не упомню никого такого… – наконец призналась она и, словно оправдываясь, заспешила словами: – Да нынче тут и не разберешь, где да кто. Как в начале березозола урманский князь Орм, поганец проклятый, налетел, будто встречник
– Почему не до того? – Притка не узнала свой голос – бесцветный, как дождливое утро.