Причем развлечение тоже считается выгодой; в такие спокойные времена, как сейчас, подозреваю, первоочередной. И уж чего Джуффин точно не станет делать, так это с позором изгонять тебя из Тайного Сыска за попытку стать послом в Уандуке. Человек вроде тебя, достаточно сообразительный, чтобы договориться с любой уличной торговкой, не может не понимать таких простых вещей о собственном начальнике. Поэтому попробуй объяснить еще раз: на кой тебе сдался я?
– Ладно, нет так нет, – почти беззвучно сказала Кекки. – Извини, пожалуйста, что побеспокоила.
Но выскакивать из-за стола и делать вид, будто сейчас уйдет навек, хлопнув дверью, она все-таки не стала. Вот и молодец. Сразу видно будущего дипломата.
– Эй, это вовсе не означает, что я отказываюсь тебе помогать, – улыбнулся я. – Не отказываюсь. Мне совсем нетрудно. Просто хочу знать, на кой тебе сдалось мое посредничество. И все.
Кекки вздохнула. Отвернулась к окну. Наконец достала из кармана трубку и принялась ее набивать. Отличный способ потянуть время, кто бы спорил. Кофа тоже всегда так делает. И Джуффин. И вообще все курильщики трубок, будь они неладны. Не иначе как с тайной целью загнать в могилу нормальных нетерпеливых людей вроде меня.
– Просто ты приносишь удачу, – наконец сказала Кекки.
– Что?!
– Ты приносишь удачу, – повторила она. – Все так говорят. Ну, как минимум не отрицают. А удача мне сейчас очень нужна. Вот я и подумала: возможно, мои шансы на успех возрастут, если я сумею втянуть тебя в это дело? Хуже-то всяко не будет. Хотя бы потому, что твою просьбу и сэр Джуффин, и Кофа выполнят с гораздо большим удовольствием, чем мою.
– С чего ты взяла?
– Да с того, что ты совсем недавно вернулся в Ехо. Тебя уже практически похоронили, а ты – хлоп! – и снова тут. И они еще к этому не привыкли. И очень рады – это ты, надеюсь, понимаешь и без меня. И кстати, оба прекрасно знают, что ты любишь устраивать чужие дела больше, чем собственные. Никто не удивится, что ты вдруг решил заняться моей карьерой.
Я открыл было рот, чтобы сказать: «Отличная версия, а теперь, пожалуйста, попробуй еще раз. И лучше бы все-таки правду». Но в последний момент передумал. Не стал ее мучить. Сказал:
– Ладно. Такая аргументация мне понятна.
– Так ты с ними поговоришь? – просияла Кекки.
– С Джуффином и Кофой?
– И еще, если можно, с сэром Шурфом. Вы же дружите. Уверена, ты бы и так все ему рассказал, просто как забавную историю. Ну вот и расскажи. Вдруг ему тоже покажется, что из меня может выйти неплохой посол? Поддержка Ордена Семилистника в таком деле совсем не повредит!
– Договорились, – кивнул я. – Самому теперь интересно, что они на это скажут – все трое. И как далеко меня пошлют. Будет это одно и то же место, или все-таки разные? И что я там обнаружу, когда доберусь? Обожаю долгие путешествия.
– Никуда они тебя не пошлют, вот увидишь! – воскликнула Кекки. – Спасибо!
Залпом допила свою камру, поспешно провела руками по лицу и снова превратилась в давешнюю девчонку-газетчицу.
– Ничего, если я побегу? – спросила она. – Работу никто не отменял.
– Конечно, – улыбнулся я.
Кекки устремилась к выходу, однако на полдороге передумала, вернулась, присела возле меня на корточки, сказала:
– Слушай, сэр Макс, я понимаю, что вряд ли когда-нибудь смогу оказаться по-настоящему тебе полезной. Скорее уж, снова ты мне. Причем еще не раз. Вечная проблема с могущественными людьми – захочешь, а не отблагодаришь толком. Но если вдруг однажды все-таки выяснится, что у меня есть какая-нибудь нужная тебе ерунда, вспомни, пожалуйста, что я твоя вечная должница.
И не стесняйся эту ерунду у меня потребовать.
– Ладно, – кивнул я. – Можешь на меня положиться, потребую обязательно. Обожаю отбирать чужую ерунду.
Она рассмеялась, подхватила сумку с газетами и убежала. А я остался в своей ледяной пустыне, наедине с кувшином из «Туманного Кирона» и смутным ощущением, что меня провели, постепенно превращающимся в уверенность.
Ребят в общем можно понять. Когда я только начинал работать в Тайном сыске, Джуффин и Кофа постарались наводнить город самыми дикими слухами и сплетнями о моей персоне – вероятно, в надежде, что они отвлекут внимание публики от моего неумения колдовать, стрелять из рогатки бабум и пользоваться столовыми приборами. А потом постепенно выяснилось, что я и без их художественного творчества довольно странный. И со мной вечно что-нибудь случается, хочу я того или нет. Сам о себе с удовольствием читал бы, если бы не был настолько близко знаком с предметом.
Но с тех пор, как я выучился быстро и качественно изменять внешность, все это стало неважно. Теперь я могу сколько угодно бродить по городу как нормальный человек, никому особо не интересный. И всякий раз, проходя мимо здания редакции «Королевского голоса», мысленно показывать им язык.
В общем, это была обычная прогулка по самому традиционному из моих маршрутов между Мохнатым домом и Домом у Моста. И уж чего я точно не ожидал, так это что практически в финале ее, всего за несколько кварталов от улицы Медных Горшков у меня разболится живот. Живот. Разболится. У меня! Это настолько нелепо, что даже не смешно.
Сперва я просто опешил. И остановился – не столько от самой боли, сколько от удивления, прикидывая, хватит ли моих случайных, по верхам нахватанных знахарских умений, чтобы справиться с этим безобразием. В смысле необычайным происшествием. Потому что вообще-то я никогда ничем не болею – если, конечно, не заколдовать меня как следует. Еще меня можно подстрелить из бабума, стукнуть большим тяжелым предметом, или опоить каким-нибудь гадским зельем, тоже неплохой вариант.
Вспомнив о зельях, я сразу подумал, что камра из «Туманного Кирона» была вовсе не так хороша, как мне сперва показалось. Ну или не камра, а дурацкий пирог. Но окончательно записывать Кекки и неведомых хозяев трактира в отравители я все-таки не стал. И не потому что стараюсь хорошо думать о людях, а просто не успел. Вспомнил, как буквально несколько дней назад у меня разболелась голова на половине городской полиции, куда как раз доставили нескольких участников потасовки в порту; к этому моменту бедняги предсказуемо страдали от чудовищного похмелья, и мой компанейский организм решил к ним присоединиться. Но, хвала Магистрам, угомонился, как только я вышел на улицу.
Подобные приступы чужой боли случались со мной и прежде; к счастью, не настолько часто, чтобы заподозрить у себя настоящее знахарское призвание. И хвала Магистрам. Вот уж чего-чего, а этой участи хотелось бы избежать любой ценой. Потому что знахарское призвание – самая благородная и возвышенная форма рабства, какую только можно вообразить. И самая безнадежная. Захочешь, а не откупишься. И не сбежишь. И даже не задумаешься о побеге, а напротив, решишь, что жизнь наконец-то обрела смысл. И будешь по-своему прав.
Но, к счастью, это не мой случай. Просто интенсивные занятия магией постепенно стирают границы между человеком и всем остальным Миром, в том числе и телесные, это вам любой опытный колдун подтвердит. А сознательно выстраивать защиту от избытка внешних впечатлений я все никак не научусь, хотя, положа руку на сердце, давным-давно пора.
Впрочем, неважно. Главное, я вовремя сообразил, что на самом деле живот болит не у меня. И принялся озираться по сторонам по сторонам в поисках настоящего страдальца.
Я посмотрел на парочку повнимательней. В смысле боковым зрением.