Остальные – мы, мутанты, низшее сословие,
нелюди. Терпели нас, руководствуясь исключительно соображениями экономии. Если только что поднявшийся из канавы и не успевший
стереть с рожи лошадиное дерьмо лац просил за неделю необременительной работы двадцать монет, то любой мутант довольствовался
десятью, исполняя роль гужевого скота или вкалывая на гипсовой шахте, а зачастую и то и другое одновременно. Тружеников кайла
отправляли в забой практически сразу, как только взрывники сматывали шнур. Работали в две смены, грузили породу в телеги,
поднимали наверх, потом возвращались взрывники, и все повторялось. Отводить целую ночь для вентиляции шахты считалось
«нецелесообразным». Поэтому срок службы одного забойщика обычно не превышал пяти лет, отмахав которые он превращался в дряхлую
полуслепую развалину с загипсованными легкими. Но у большинства не было и такой работы.Шальная ракета, ухнувшая в трех
километрах от границ довоенного Арзамаса, помогла весьма четко обозначить административно-территориальное деление города. Не
пострадавший от ударной волны юго-восток превратился в Чистый район, свободный от мутантов. А разрушенный процентов на
восемьдесят северо-запад «щедрые» власти любезно отдали нам. В народе эта часть города обрела имя «Поле». От Чистого района
Поле, согласно всем правилам мелиорации, отделялось Межой, пересекающей город с юго-запада на северо-восток по улицам
Луначарского, Калинина, Красный Путь, Казанской и проспекту Ленина. Чем ближе жилье располагалось к Меже, тем дороже оно
стоило, а плотность застройки возрастала кратно. В обратную же сторону Поле, чем дальше, тем больше, соответствовало
собственному имени. Лично я никогда не понимал такой тяги батраков к хозяевам. Тем не менее близость к Чистому району
считалась у подавляющего большинства полевых обитателей неотъемлемой составляющей успеха. Хотя плюсов от такого соседства было
немного: стреляли реже, трупы с улиц убирались оперативнее, единственная на весь город пожарная команда могла проявить
милосердие и помочь с тушением, да и то лишь первым двум рядам, так как за Межу огнеборцы не совались ни при каких
обстоятельствах.Кроме необоснованно завышенных цен на землю местным обывателям приходилось отбашлять еще и немалую мзду двум
хозяйничающим в районе бандам. Граница их владений проходила с юга на север по улицам Жуковского, Медицинской и Зеленой.
Западная банда именовалась «Частниками», потому как контролировала территорию, до войны застроенную частным сектором. А члены
восточной группировки именовали себя «Потерянными». Этимология сего названия мне, как наверняка и им самим, неизвестна, смысл
его давно потерян… Хотя, возможно, здесь он и кроется. Под Потерянными находилось огромное количество железнодорожного добра,
раскиданного вдоль восточного пути, идущего на Сергач, а также большой примыкающий к проспекту Ленина участок, застроенный
многоэтажками. Вот туда-то мы и двинули. Но отнюдь не ради престижа. Находящаяся рядом со старым домом Яма, ранее известная
как Смирновский пруд, окончательно загадилась. То ли грунтовые воды размыли могильник токсичных отходов и принесли всю эту
дрянь нам на порог, то ли еще что, но жить рядом с Ямой стало невозможно. Привычный доносящийся от нее смрад нечистот
естественного происхождения сменился едкой химической вонью, вблизи до того ядреной, что носоглотка горела, будто денатуратом
поперхнулся.Скопленных Валетом денег хватило на закуток в цоколе рухнувшего многоподъездного дома. Предыдущий хозяин, судя по
запаху, отдал богу душу с неделю назад, а вынесен был максимум позавчера, так что на первых порах наша гоп-компания сильно
скучала по старому дому.
Скопленных Валетом денег хватило на закуток в цоколе рухнувшего многоподъездного дома. Предыдущий хозяин, судя по
запаху, отдал богу душу с неделю назад, а вынесен был максимум позавчера, так что на первых порах наша гоп-компания сильно
скучала по старому дому. Все покойницкое барахло, на которое никто так и не соблазнился, было оперативно утилизировано, а
помещение окурено. Но спать первую ночь все равно пришлось на улице. Только когда трупная вонь улеглась, мы смогли оценить все
прелести нового жилища.Основным и несомненным его преимуществом против нашей старой хибары, помимо удаленности от Ямы, была
основательность. Бетон и кирпичная кладка метровой толщины создавали уют сами по себе. Такие мелочи, как постоянный холод даже
летом, вечный полумрак и частенько наведывающиеся крысы, на этом фоне совершенно не беспокоили. Справедливо рассудив, что
негоже в бункере прикрываться фанерой, деньги, оставшиеся после расчета с Потерянными, Валет истратил на установку подъемного
металлического щита, закрывающего единственное окно, и новой двери – предмета особой гордости. Толстенная окованная железом
дура была настолько тяжела, что одних только петель для ее поддержки оказалось недостаточно, и снизу конструкция опиралась на
пару небольших колес, ездящих по продолбленной в бетоне дугообразной колее. На уровне метр семьдесят от пола дверь имела
смотровую щель с надежно фиксирующейся заслонкой, а в полуметре ниже – круглое отверстие, аккурат под два ствола двенадцатого
калибра, скрытое снаружи обшивкой из плотной ткани. Учитывая, что Валет все активнее приторговывал наркотой, а среди
страждущих нередко встречались личности, ведущие себя неадекватно, эти меры предосторожности были отнюдь не лишними. Однако,
нужно отдать ему должное, к своему товару наш благодетель не притрагивался. Предпочитал чужой, с более высокой степенью
очистки. Наверное, если б не эта маленькая слабость, Валет смог бы достичь гораздо большего в жизни. Как ни крути, а мужик он
не глупый. Да что там, скажем прямо – умный был дядька. Я по малолетству много домов в Арзамасе посетил, без приглашения,
разумеется, и меня всегда удивляла одна деталь – полное отсутствие печатной продукции на обносимой территории, притом что дома
были далеко не из последних. В нашей же полуподвальной хибаре, где и присесть-то особо не найдешь куда, почетное место возле
оружейного шкафа занимал огромный деревянный ящик, почти доверху наполненный этим добром. Не меньше центнера книг, газет и
журналов. Многие из них, конечно, были изрядно потрепаны, некоторые и вовсе утратили читабельный вид, изъеденные крысами,
отсыревшие, но кое-что сохранилось. Валет называл этот ящик «Машина времени». Достанет, бывало, газету из кипы, взглянет на
дату и скажет: «Ага. Билет в две тысячи одиннадцатый. Посмотрим – посмотрим». Он мог часами сидеть над этим ворохом бумаг,
перечитывая по сотому разу новостные колонки, статьи, телевизионные программы, разглядывая фотографии. Будто надеялся, что вот
сейчас поднимет взгляд от типографских строчек и обнаружит перед собою другой мир, точно такой, как на бумаге, со всеми его
чудесами, изобилием и комфортом. Я не раз заставал Валета спящим, с газетой в руках и блаженной улыбкой на лице, но сам его
страсти не разделял. Меня больше тянуло к книгам. Что могли дать пустые заметки полувековой давности? Ни хрена. Книги же несли
в себе гораздо более полезную информацию. Не Толстой с Гаррисоном, конечно же. Мне была интересна литература иного рода. Благо
в нашей библиотеке имелось аж семь толстенных справочников, из которых я питал особую привязанность к трем: два тома за
авторством некоего Бейкера У.