– Опасное не для пассажиров, а для пилотов. Наступает, мы уже давно с этим столкнулись, высотная эйфория, когда пилоту кажется, что ничто над ним не властно, что он может летать бесконечно, на любой высоте, не считаясь ни с количеством воздуха, ни с чем… Поэтому в такие перелеты обычно пилоты идут парами, вот как мы с вами.
– Значит, все‑таки какие‑то нервные явления наблюдаются? – осторожно спросил Платон Григорьевич.
– А как же иначе, как же иначе? Пока человек был прикован к несущейся по орбите ракете, связан железным законом экономии топлива, все эволюции летательного аппарата проводились скупо и предельно точно. Здесь же мы даем пилоту возможность свободно творить свой полет, и необычность обстановки иногда сказывается. Есть и еще кое‑что, но мы пока только присматриваемся к этому явлению…
Они замолчали. Ушаков поворотом рукоятки закрыл фонарь черными щитками, оставив открытым только окно сбоку. Сверкающие звезды заглянули в него.
– Ну, можно и подремать, – сказал Ушаков, потягиваясь. – Все идет нормально…
Платон Григорьевич искоса посмотрел на него и, представив себя на секунду висящим в этом странном самолете над черной бездной, с удивлением обнаружил, что никакого ощущения страха не было. Все действительно шло нормально.
Минут через двадцать Ушаков, указав Платону Григорьевичу на высотомер, вмонтированный в приборную доску, сказал:
– Двести тысяч километров от нашей матушки Земли. Скоро будем разворачиваться…
Он взглянул вниз, где ослепительно сверкали четырнадцать цилиндров, неотступно следовавших за кораблем. Время от времени какой‑либо из цилиндров окутывало облачко пара.
– Что это? Что‑нибудь неисправно? – спросил Платон Григорьевич, показывая на цилиндры.
– Предохранительный клапан. На каждом цилиндре есть клапан. Цилиндры белые, великолепно отражают свет солнца, но приходится регулировать давление, – ответил Ушаков.
– Нагреваются?
– Да, и иногда очень сильно… Ну, Платон Григорьевич, начинаем поворот.
Платон Григорьевич ожидал, что Ушаков начнет сейчас какую‑нибудь сложную фигуру, но вместо этого Ушаков вновь откинулся в кресле и уставился на далекие звезды.
– Начинаем… – вдруг сказал он. – Я вижу по звездам.
В кабине тревожно загудел какой‑то сигнал.
– Ну, вот и сигнал поворота… Вы, Платон Григорьевич, следите за цилиндрами.
– Но они на месте… – сказал после недолгого молчания Платон Григорьевич.
– Это так кажется, на самом деле мы сейчас вошли в сферу притяжения Луны и вращаемся вместе с тяжелыми цистернами вокруг общего центра тяжести. Следите внимательно…
И вдруг в кабину хлынул яркий свет. Платон Григорьевич вначале не понял, что же произошло, но, прищурив глаза, различил за цистернами ярко освещенный диск Луны.
– Вот и завершили поворот, – облегченно сказал Ушаков. – Еще часок, и мы будем на месте. Сядем у кратера Колумба, в лунных Пиренеях. Там одна из наших постоянных баз.
– Там работает ваш Могикан?
– Да, Могикан. Кстати, зовут Могикана Дмитрий, Дмитрий Яворский. Это у него позывные такие. Мы часто в перекличке говорим просто Могикан… Сейчас дадим ему знать.
Ушаков наклонился к микрофону и раздельно сказал:
– Могикан, я Полковник. Слышишь меня? Прием…
– И слышу и вижу, – раздалось в ответ. – Увеличь торможение… На одну десятую…
– Можешь взять цистерны на себя? Прием…
– Еще рано… И давай немного восточной, ты как раз над цирком Алиацензис. Вот сейчас проходишь над ним… Беру на себя цистерны.
Вот сейчас проходишь над ним… Беру на себя цистерны. Переключай…
Полковник притронулся к каким‑то приборам на доске и тотчас же сказал в микрофон:
– Есть. Могикан, теперь они твои…
Прямо в отрогах желто‑серых лунных гор Платон Григорьевич увидел такую же систему колодцев, как и на Земле. Кольцо цистерн застыло неподвижно, и вдруг один из цилиндров как бы соскользнул вниз, сразу исчезнув в тени лунного хребта. За ним второй, третий…
– Вот и все… Теперь наша очередь, – сказал Ушаков. Он вновь взялся за ручку. Каждому его движению отвечал шум тележки за спиной.
– Балласт вперед, и мы вперед, – объяснил Ушаков, – балласт назад, и мы назад… Я меняю центр тяжести аппарата, вы понимаете, Платон Григорьевич? Этого достаточно, чтобы компенсатор дал ту или иную составляющую для полета по горизонтали.
– Неужели тележка так тяжела? – спросил Платон Григорьевич.
– Она налита свинцом, Платон Григорьевич. Приходится возить за собой лишнюю тяжесть, но что поделаешь… Иду на посадку! – громко сказал он в микрофон, и тень горы накрыла самолет. Только там, куда попадал луч сильного прожектора, укрепленного над фонарем, были видны скалы, но вот раскрылось бездонное окно в глубь горы, и самолет плавно вошел в него, и побежали вдоль стен такие знакомые Платону Григорьевичу цепочки сияющих ламп.
Блестящая дверь из дюраля, на черной табличке – надпись: «Лаборатория химии Луны». Ушаков нажал на ручку двери, распахнул ее.
– Входите, Платон Григорьевич, – сказал он.
– Да полно, на Луне ли мы? – спросил, смеясь, Платон Григорьевич. – Если бы не ощущение необычной легкости во всем теле, ни за что не поверил бы… Но зачем табличка? Табличка на двери зачем?
– Дмитрий – человек со странностями. Педантичен до смешного.
– Он по образованию химик?
– Химик‑аналитик.
– Тогда это понятно. Чистоплотность и педантичность Чугаева вошла в поговорку даже среди врачей.
Лаборатория химии Луны помещалась в просторной естественной пещере. При свете электрических ламп потолок пещеры, уходящий стрельчатой аркой куда‑то далеко вверх, отливал нежно блекло‑зеленым; темно‑красные прожилки камня, сплетаясь на стенах, походили на прихотливый, продуманный орнамент. Внизу стояли столы, самые обыкновенные земные лабораторные столы, на полочках банки с реактивами и стекло, масса стекла… Здесь, должно быть, работало немало народу. Платон Григорьевич насчитал двадцать рабочих мест.