Все по-взрослому. Боевая РГД-5. Спецназ всерьез
осерчал, обиделся на осужденных за оказанное сопротивление. Головорезам было плевать, что среди мятежников нет ни одного мужика — лишь доведенные до
отчаяния женщины и дети.
Холод замораживал кровь, поднимался по капиллярам к более крупным сосудам, сковывал вены, артерии и приближался к сердцу.
Я попробовал подтянуться, но лишь стащил Госта еще ниже. Мне не было видно его лица за зеркалом, в котором отражались языки пламени, рвущиеся
из дверного прохода. Часть мозга все еще оставалась работоспособной, и я понимал, что «миражи» сместили мое восприятие окружающего мира, заставляя
сочувствовать людям, гибнущим от свинцового ливня, огненного шквала и угарного газа. «Не смотреть!» — приказал я себе.
Закрыть глаза не получилось: веки отказались опускаться. Ледяное веяние уже остановило их.
Лёвка говорил, что воздействие «миражей» можно как-то замедлить. Нужно было срочно что-то сделать, но… Я напрочь забыл, что именно. Досадно.
Военных, бунтовщиц, стрекотни пулемета — больше не было. Пламя слизнуло барак, как при ускоренной перемотке кинопленки, и от строения остались
только стены, покрытые жирным слоем копоти. Пыль и грязь замели следы бойни. Всё?
Сердце во второй раз сократилось, отгоняя от себя подступающий по жилам иней. В ушах загудело. В этом мире осталось нечто совсем другое, никак
не связанное с трагедией поселенцев. Я чувствовал, как оно надвигается. Неторопливо скользит по площади от постамента в мою сторону. Я не видел
объект, но ощущал приближение настолько явственно, что мог в каждый момент времени точно указать его местоположение. Вот, чуть поменяло траекторию и
миновало плац.
Страх, отступивший с появлением чарующих аномалий, навалился с новой силой. Теперь это была уже не просто боязнь за собственную шкуру, а
первобытный ужас, лишающий остатков разума и заставляющий бежать без оглядки.
Тело не слушалось. Кажется, единственно возможным действием было разжать пальцы и отпустить ногу Госта. Упасть…
Глаза расширились, легкие замерли на вдохе, холод с треском ворвался в аорту, осколок зеркала, который я так и не выпустил, хрустнул в
перчатке.
Оно приближалось. Свернуло с аллеи, осторожно пересекло по разбросанным бордюрным камням грязную лужу и остановилось за углом.
Предчувствие стало невыносимым. Ожидание неминуемой катастрофы парализовало организм. Каждая клеточка протестовала против бездействия, но
невидимая сила блокировала нервные сигналы. Я раскорячился, словно комар в капле янтаря, которому по некой невообразимой случайности природа
подарила всего две способности: видеть и бояться.
Голосовые связки не откликнулись на просьбу о крике.
Помощи ждать было неоткуда — сталкеры не станут губить себя, пытаясь спасти товарища, ставшего обузой. Дружба дружбой, а грядки врозь. К тому
же у них хватает проблем и без меня. Коракс вот-вот развернется и собьет Дроя, если Зеленый не выпустит болт из своего арбалета…
Откуда взялись эти бесполезные прогнозы?…
Мороз коснулся сердечной мышцы.
Спазм.
Прерванное сокращение.
И миг прозрения, ради которого стоило сорваться в пропасть грез.
Или не стоило?…
Создание медленно вышло из-за угла.
Или не стоило?…
Создание медленно вышло из-за угла.
Серые джинсы, футболка, расстегнутая олимпийка, бежевые ботиночки, тонкая золотая цепочка на шее. Немного сутулая, но не от природы, а от
мальчишеской привычки держать руки в карманах, с вызывающим, но в глубине умным и добрым взглядом да взлохмаченной русой шапочкой волос.
Светлячок посмотрела на меня исподлобья и закусила губу, будто соображая, с чего начать.
Я нахмурился, отмечая мимоходом, что одета она не по погоде. Да и без защиты по этим местам шляться — небезопасно. Нельзя отпускать
девятилетнего ребенка на улицу в таком виде.
Мысли растеклись в кисель.
— Па, — наконец промолвила Светлячок, — я тебе хочу что-то показать.
— Покажи, дочь, — машинально ответил я, пытаясь привести в порядок логические цепочки, которые рвались на отдельные звенья и клеились как
попало.
— Там. — Она вынула из кармана олимпийки руку и ткнула пальчиком мне за спину. — Около будки.
Я понял, что она имеет в виду подстанцию, но объект был вне моего радиуса обзора. Попытка извернуться и увидеть то, на что указывала дочь,
успехом не увенчалась. Я все так же мог совершить единственное действие: разжать пальцы и упасть вниз.
— Не вижу, — признался я.
Светлячок нахмурила лобик и снова убрала кулачок в карман. Блеснули слезы обиды.
— Ты никогда не оборачиваешься, — с досадой произнесла она.
— Что там?
— Будка и деревья. А за ветками они стоят.
Холод не отпускал сердце, сосуды покрывались белесой корочкой. Нужно было принимать решение: продолжать висеть, сохраняя надежду на спасение,
или отпустить берц Госта, чтобы рухнуть наземь и попытаться помочь дочери. Хотя она не казалась напуганной, что-то подсказывало мне: «они» могут
причинить Светлане вред. Нельзя было пускать ее гулять одну.
В прошлые выходные девчонки из параллельного класса расцарапали ей лоб и серьезно подрали шмотки, норовя проучить за говорливость. Светлячок
вообще не шибко ладила с контингентом престижной школы, предпочитая гонять в футбол с пацанами из простых семей. Холеные ровесники сторонились
острой на язык гордячки, иногда дело доходило до потасовки. У нее с самого детства было что-то мое в характере.
Но теперь в глазах Светлячка не осталось и тени спеси или протеста. Она внимательно следила за теми, кто находился у подстанции.
— Бестолочь, — сорвалось с моих обескровленных губ.
— Я? — удивилась она.
Что же здесь такое творится? Я ведь хотел сказать совсем не то! Пришлось напрячься изо всех сил, сконцентрироваться.
— Бес… Бе… Беги.
— Я не могу, пока не посмотришь. Как ты не понимаешь! Ведь они не отстанут.
Светлячок открыла рот, но так и не нашла нужных слов. Казалось, она обескуражена тем фактом, что я не улавливаю сути простых вещей. Ритм
тяжелых шагов разбил монотонную тишину. Они решили больше не ждать. Маслянистая, черная, как угольная пыль, рука едва не ухватила девочку за рукав,
когти рассекли воздух.