Из временного царского дворца просочилась молва о клятве Пентесилеи прикончить Ахилла, Аякса, если у неё найдётся свободная минутка, и всякого ахейского военачальника, что встанет на пути, якобы прибавила гостья с самым серьёзным видом. Похоже, в душах женщин Трои (не путать с тайным Сообществом Троянок) это задело некую спавшую до сих пор, но отнюдь не пассивную струну, и они заполонили улицы, крыши домов и даже зубчатые стены с бойницами. Остолбеневшие стражники не пытались противиться орущим жёнам, дочкам, сёстрам и матерям.
Слово взяла Гипподамия – нет, не прославленная супруга Пирифоя, а жена какого-то Тизифона, столь незначительного троянского полководца, что Менелай ни разу не встречал его и даже не слышал о нём на поле брани. Так вот эта самая Гипподамия весьма красноречиво орала, разжигая в товарках смертоубийственное безумие. Атрид задержался, чтобы посмеяться, а вот теперь вместо этого обратился в слух и наблюдал во все глаза.
– Сестры мои! – визжала бабища с мясистыми руками и внушительными бёдрами, не совсем лишённая привлекательности. Заплетенные волосы растрепались по плечам и тряслись, пока она вопила и жестикулировала. – Почему мы никогда не сражались бок о бок со своими мужчинами? Почему долгие годы рыдали о судьбе Илиона, заранее оплакивали чёрную гибель малых детей, но ничего не пытались поделать с этим? Настолько ли мы беззащитнее безбородых юнцов, ушедших за городские стены, чтоб уже не вернуться? Разве мы более хрупки, чем наши храбрые сыновья? Толпа взревела.
– Мы делим с мужьями-троянцами ту же пищу, свет солнца, воздух и мягкие ложа! – надрывалась полнобёдрая Гипподамия. – Почему же не разделить с ними славную гибель? Так ли мы слабы?
– Нет! – завопили разом тысячи жен. Найдётся ли среди нас хоть одна, которая не потеряла бы в войне с ахейцами дорогого супруга, брата, сына или кровного родственника?
– Нет!
– Есть ли здесь такая, что сомневалась бы в своей женской участи после того, как данайцы ворвутся в город?
– Нет!
– Тогда не будем терять ни единой драгоценной минуты! – кричала Гипподамия, перекрывая визг распалённой толпы. – Царица амазонок поклялась убить Ахиллеса ещё до захода солнца! Она явилась издалека, чтобы сражаться за чужой город! Можем ли мы сделать меньше, защищая родной очаг, мужчин, детей ради собственных жизней и будущего?
– Нет!
На сей раз вопли не собирались утихать. Троянские жёны брослись врассыпную; некоторые из них, спрыгнув с высоких ступеней, едва не затоптали Менелая.
– Вооружайтесь! – раздирала глотку Гипподамия. – Оставьте свои веретёна, пряжу и прялки, наденьте доспехи, подпояшьтесь для битвы, встречаемся за городскими стенами!
Мужчины, молча следившие за этой сценой, поначалу скалившие зубы над бабьей тирадой супруги Тизифона, теперь подобру-поздорову спешили убраться с дороги, ныряя в дверные проёмы и глухие проулки. Атрид решил последовать их примеру.
Он уже повернул к воротам – хвала богам, те были ещё открыты, – когда внезапно увидал Елену. Она стояла на углу и смотрела в другую сторону. Затем, поцеловав своих спутниц, тронулась вдоль по улице. Одна.
Менелай замер, сделал глубокий вдох, коснулся рукояти меча, повернулся – и двинулся следом.
– Феано прекратила это безумие, – говорила Кассандра. – Сивилла обратилась к толпе и привела разъярённых кошек в чувство.
– Она умерла восемь с лишним месяцев назад, – холодно отрезала Андромаха.
– В ином сегодня, – тем же бесцветным голосом, какой бывал у неё во время видений, провещала пророчица. – Не в нашем будущем. Феано их остановила. Все покорились совету верховной жрицы Афины.
– Ну а в нашем сегодня Феано кормит червей.
– Не в нашем будущем. Феано их остановила. Все покорились совету верховной жрицы Афины.
– Ну а в нашем сегодня Феано кормит червей. Сдохла, как член Париса, – сказала Елена. – Никто не усмирил ошалевшую толпу.
Заполняя площадь и маршируя через распахнутые ворота в какой-то жалкой пародии на военный порядок, мимо шагали троянские женщины. Судя по всему, каждая из них успела наведаться домой и напялить то, что подвернулось под руку: тусклый отцовский шлем с полинялым или выдранным конским хвостом н забракованный братом щит, прихватив для острастки мужнино или сыновне копьё или меч. Огромные доспехи свободно болтались, тяжёлые пики волочились по земле, но горожанки продолжали топать, громыхать и лязгать бронзой, похожие на детишек, обрядившихся для игры в войну.
– Бред какой-то, – прошептала Андромаха. – Полный бред
– Как и всё, что случилось после смерти Ахиллова друга Патрокла, – изрекла Кассандра, сверкая глазами, будто в горячке. – Обманчиво. Ложно. Неправильно.
Подруги провели более двух часов под самой крышей особняка Андромахи у городской стены, в залитых солнцем чертогах, играя с восемнадцатимесячным Скамандрием, чью мнимую гибель от рук бессмертных оплакивала вся Троя, младенцем, из-за котрого безутешный Гектор и объявил войну Олимпу. Между тем живой и здоровый малыш, прозванный в народе Астианаксом – «Владыкой города», воспитывался под неусыпным наблюдением новой кормилицы, а у дверей особняка круглосуточно несли караул верные стражи-киликийцы, привезённые из павших Фив. Когда-то они пытались сложить свои головы за царя Этиона, но стены рухнули, правитель был убит Ахиллесом, и теперь солдаты, уцелевшие не по собственной воле, а по прихоти быстроногого, посвятили себя защите царской дочери Андромахи и конечно, её сынишки, упрятанного подальше от всяческих взоров.
Мальчик уже лепетал первые слова и мог одолеть пешком целую милю. Даже после долгих месяцев разлуки, составивших чуть ли не половину его коротенькой жизни, он без труда признал тётю Кассандру и радостно бросился к ней, раскинув пухлые ручки.
Провидица ответила на объятие и разрыдалась. Почти два часа три Троянки и служанки (кормилица и убийца с Лесбоса) играли и болтали со Скамандрием, а когда ему настало время поспать, еще потолковали между собой. – Видишь, почему тебе не следует повторять свои откровения, – завершила беседу Андромаха. – Стоит хотя бы кому-нибудь, кроме собравшихся здесь, услышать о них, и нашему с Гекторм сыну не избежать погибели, о которой ты столько пророчествовала: Астианакса швырнут на камни с высочайшей башни города, так что мозг брызнет на скалы.
Побледнев даже больше прежнего, Кассандра снова всплакнула
– Я научусь держать в узде свой дар прорицания, – наконец произнесла она. – Хотя это мне и не под силу, но ничего, твоя бдительная служанка поможет. – Ясновидящая кивнула на Гипсипилу, застывшую неподалёку с каменным выражением лица.
Тут с площади послышался шум и женские выкрики, и подруги-Троянки, скрыв лица под тонкими покрывалами, отправились посмотреть, из-за чего такая суматоха.
Несколько раз во время бойкого выступления Гипподамии Елену так и подмывало вмешаться. Когда уже было слишком поздно – сотни женщин потоками рассерженных ос хлынули по домам вооружаться и надевать доспехи, – виновница Троянской войны признала правоту Кассандры. Её старая товарка Феано, верховная жрица всё ещё почитаемого храма Афины, могла бы остановить это безобразие. «Вздор!» – протрубила бы она своим натруженным под сводами святилища голосом и, завладев общим вниманием, отрезвила бы женщин разумными словами. Сивилла напомнила бы, что Пентесилея (до сих пор ничего не сделавшая для Трои, если не считать клятвы престарелому царю и послеобеденного сна) приходится дочерью самому Аресу.