И потом, когда Кенет сделает то, что от него требует кэйри… может быть, тогда кэйри позволит найти и исцелить Покойника?
Кого ты пытаешься обмануть, Кэссин? Себя? После того как пленник подчинится твоему кэйри, разве он сможет исцелять?
Кэссин беззвучно выругался и в сердцах ударил раскрытой ладонью по вышитому покрывалу. Кэйри научил его, как создавать такие вещи одним‑единственным заклинанием, а у настоящих вышивальщиц, говорят, на одно такое покрывало уходят годы. Не хотел бы Кэссин быть на месте этих несчастных. И зачем нужно так мучиться, когда достаточно произнести несколько слов? А ведь если бы не кэйри Гобэй, Кэссин был бы вполне подобен этим беднягам… трудился бы, не разгибая спины, чтоб заработать на хлеб насущный. Или без устали драл бы глотку на базаре, до хрипоты рассказывая истории за горстку медяков. Бедные вышивальщицы – один только неверный стежок, и перекривилось все полотно, и даже та часть вышивки, что еще минуту назад могла называться безупречной, будет безжалостно удалена… бедные глупые вышивальщицы… бедный глупый Кэссин… где же ты сделал неверный стежок? Почему все полотно твоей жизни так покосилось, что судьба замерла с иглой в руках, не зная, какой же теперь сделать стежок… и сам ты понятия не имеешь, что теперь делать?
Ну и мысли же приходят в голову!
А все этот пленник, все этот маг‑придурок, остолоп деревенский, целитель незваный, чтоб ему пусто было! До сих пор жизнь казалась Кэссину ясной и понятной, и он совершенно точно знал, что должен делать. Но стоит поговорить хоть немного с треклятым пленником, и в пору прийти в отчаяние! Ну почему этот дурацкий маг не может говорить, как все люди?! Почему ты все время ждешь от него одних слов, а он говорит совсем другие? Да такие, что начинает казаться, что это не с его речами что‑то не так, а с тобой, да и со всем вокруг, и что творится нечто неправильное, а может, и постыдное… ведь он ничего особенного и не говорит, не проповедует, не упрекает! Разве что упорно именует кэйри хозяином – так ведь это от недомыслия. От чего же иного, как не от недомыслия! А что дураком кэйри обозвал – ну, это сгоряча. Кому приятно в плен угодить? Вот он и изощряется… но ведь больше ничего такого… ругательного… пленник не произносил. Так почему же Кэссину каждый раз чудится после беседы с ним, что Кенет называл его кэйри такими словами, какими разве что подвыпивший матрос честит свою неверную жену? Подумаешь, рассказал Кенет, как он со своим приятелем Наоки рыбу ловили – отчего же после этой истории Кэссину на свою комнату даже глядеть противно? Тоже мне рыбаки – Кенет вот даже зацепился удочкой за корягу и вместе с обвалившимся пластом глинистого берега съехал в реку! Но почему же так хочется услышать, как хохотал Кенет, выбираясь из реки и отжимая свою измазанную глиной и облепленную ряской одежду?
И почему я так уверен, что он смеялся?
* * *
– Боги, – вздохнул Кенет, – какая жалостная чушь! Он протянул руку к чашке с вином, поднял ее к губам, но отчего‑то пить не стал, а помедлил и осторожно поставил ее обратно.
– Ты просто ничего не понял, – скривился Кэссин.
– А что тут понимать? С чего ты взял, что для занятий магией нужно сначала несколько лет насиловать свое естество?
– Не насиловать, а воспитывать, – с достоинством ответил Кэссин. – Возвышать до должного уровня.
– Так ведь из сосны березу не воспитаешь, – возразил Кенет. – Да и зачем?
Кэссин яростно потер рукой лоб.
– С тобой разговаривать… – Он не стал оканчивать фразы, полагая, что Кенет и сам поймет по его тону, какая это тяжкая докука – разговаривать с магом‑полудурком.
– А ты все‑таки объясни, – с подозрительной кротостью попросил Кенет.
– А ты все‑таки объясни, – с подозрительной кротостью попросил Кенет. – Может, я и уразумею.
И Кэссин – в который уже раз за нынешний день – сдался.
– Естеству нельзя доверять, – произнес он и замялся в поисках надлежащей формулировки. – Его нужно обуздывать. Иначе оно может вмешаться в самый неподходящий момент. Например, ты произносишь важное заклинание, а твоему телу вдруг есть захотелось – тогда как?
– И правильно, что захотелось, – ухмыльнулся Кенет. – Если его не кормить, помрет ведь. И кто тогда будет заклинания произносить?
– Это ты нарочно! – возмутился Кэссин.
– Нарочно, – признал Кенет. – Самую малость. Не больше, чем ты. Я ведь не говорю, что в такой момент я все брошу и побегу обедать. Но уж потом – обязательно. А по‑твоему выходит, что твое естество и потом не имеет права пообедать. Чтоб не воображало о себе слишком много.
– Естество не может воображать. – Кэссин по‑детски обрадовался, что подловил Кенета на ошибке. – Воображать может разум. Тело ведь не думает. Это он думает. Вот и получается, что разум выше естества.
– Тут с тобой ни один воин не согласится, – покачал головой Кенет. – В бою думает именно тело. Разум слишком медленно пошевеливается.
Он примолк, будто вспоминая что‑то – судя по выражению лица, не слишком приятное.
– Откуда ты знаешь, что мне скажет воин? – язвительно осведомился Кэссин.
– Знаю, – коротко и сухо ответил Кенет, и разговор на некоторое время оборвался.
– Твои слова имели бы какой‑то смысл, – Кэссин наконец отважился продолжить разговор, – если бы воспитание было бы бессильно перед естеством. Если бы его было невозможно обуздать. Но это возможно.
– Прыгнуть в пропасть со скалы тоже возможно, – парировал Кенет. – Вот только нужно ли? А что до того, можно ли обуздать естество… – Внезапно он улыбнулся – какой‑то донельзя мальчишеской озорной улыбкой. – Я вижу, сказочка про собачку, которая мясо на кухне стащила, у вас не в ходу.
Кэссин сначала не понял – а когда понял, от негодования покраснел до корней волос. Он знал сказку про вороватую собачку. Псина стащила кусок мяса и слопала, а потом испугалась, что ее накажут. Заметалась, бедняжка. Вдруг видит – маг идет. Она его за рукав – цоп! И не выпускает. Маг ее всяко пытался отогнать – не вышло. Тогда пообещал, что сделает для нее все, что попросит, только бы отвязалась. Ей бы попросить его, чтоб от наказания избавил, так умишко собачий ведь невелик: попросила собака, чтоб он ее в человека превратил – тогда‑то ее уж точно не узнают и не накажут. Ну и превратил ее маг в человека. В точное подобие старшего хозяйского сына. С тем условием, что, если в ней все‑таки узнают собаку, тут колдовству и конец. А в доме шум, переполох! Шутка ли – двое хозяйских сыновей объявилось! Собака уж и не рада, а что поделать – пока ее за человека принимают, собакой ей не стать. А самой объявиться страшно: из‑за нее такой кавардак приключился, что даром ей это не пройдет. Лучше уж человека и дальше разыгрывать. Очень это хорошо собаке удалось: и за кошками не гонялась, и на луну не лаяла – крепилась, одним словом. Одно только преодолеть псина не смогла: как ей на пути дерево попадется или столб какой – тут же ножку задирает. По тому и узнали. Стала собака опять собакой. Простили ее на радостях. Но к магам она за помощью обращаться с тех пор зареклась.
Дурацкая сказка. Собаки не разговаривают. А таких глупых магов просто не бывает.
– Ты на что это намекаешь? – гневно выпалил Кэссин.