Не сомневаюсь, что природа, порождая жизнь, позаботилась и о защите жизни в таких катаклизмах, как нарушение одновременности. Она‑то ведь лучше знает свои выверты, чем мы их. А мы и понятия не имели, что МУМ надо снабжать стабилизаторами времени. Но не переоценивайте и нашу крепость! Нарушения синхронности времени накапливаются в клетках. Когда они превзойдут предел прочности биологического стабилизатора, будет покончено и с нашим разумом.
– Постараемся до той поры выскользнуть из мест, где время нестабильно. Павел, давайте проверим на практике нашу гипотезу. Займитесь вместе с Эллоном и Ириной восстановлением наших МУМ.
Он с изумлением смотрел на меня.
– Вы насмехаетесь, Эли? Я – и ремонт приборов! Осмелюсь напомнить, я историк, а не инженер.
– Вот именно – историк! Это как раз и нужно. Если МУМ интеллектуально в прошлом, то лишь историк может вывести ее из прошлого в настоящее. Представьте себе, что вам дали в обучение человека, заснувшего шестьсот лет назад. Вы посадите его за парту и заставите заучить события, которые протекли с момента усыпления до момента пробуждения – и он окажется в своем новом времени. Проделайте что‑нибудь подобное с застихотворившей МУМ. Вас не шокирует такое выражение?
– Вы никогда не отличались правильностью речи, Эли, я с этим примирился. Однако напомню, что «застихотворившая» МУМ одна, а у других сумасшествие иного сорта. Их тоже лечить уроками истории?
– Их будут лечит уроками логики. Причина предшествует следствию – в наши машины заложена такая схема. Разрыв времени нарушил ее. Думаю, мы найдем способ бороться с логическим безумием, если вы справитесь с безумием историческим.
Мне казалось, что я уже убедил его, но он вдруг, снова впав в отчаяние, поднял вверх трость и воскликнул с пафосом:
– Зачем все эти ремонты, лечения, восстановления?.. Мы попали в ад, из которого нет выхода. Где мы? В ядре Галактики? Сделайте простой расчет – нет никакого ядра! Ибо что‑то единое может существовать только в едином времени, а его‑то и нет! Мы нигде, ибо в разных местах одновременно! Я уже схожу с ума, в моем мозгу не укладывается одновременность разновременности и разновременность одновременности! Мне надо знать – «когда» мы в этом проклятом «где». Можете ли вы меня понять? Муки Гамлета, ощутившего в душе разрыв связи времен, ничтожны сравнительно с моими, ибо время рвется во мне и в душе, и в теле, а кругом меня нет единого времени, и я даже не знаю, сидите ли вы сейчас против меня или вы в непостижимом будущем, а на меня падает ваша тень оттуда, и я беседую с тенью, а сам не в звездолете, а где‑то на Палатине, только что мирно поговорил с блистательным Юлием Цезарем, подрался с коварным Клодием и дал пощечину интригану Катилине и завтра ухожу с Цезарем в поход на Галлию, а дорогу мне вдруг пересек ваш силуэт из звездолета, ваш силуэт, Эли, из ужасного далека, из какого‑то ядра Галактики, о котором я, древний друг древнего Цезаря, и понятия не имею!..
Мне нестерпимо захотелось ударить его. В безумие он еще не впал, но истерика началась. Он схватился руками за голову; сдавалось, вот‑вот он будет рвать на себе волосы, вопить, остервенело вращать глазами. Я подошел к нему, сжав кулаки. Он медленно снял руки с головы.
– Вы хотите бить меня, адмирал? Бейте, я не буду защищаться. Раньше людей били. Иногда это помогало.
Только эти слова, сопровождаемые слабой улыбкой, и спасли его от затрещины. Я снова уселся и положил руки на колени, чтобы унять их злую дрожь. Я теперь понимал, что испытывали капитаны на кораблях, где команда выказывала непослушание. Истерика в обстановке повторяющихся катастроф вряд ли лучше бунта на паруснике.
– Павел, взываю к вашему разуму, к вашему светлому разуму, Павел! Вы обиделись, что я назвал трагедию интереснейшим приключением? Но разве сегодня мы – в некотором роде, только в некотором роде, – не счастливейшие из людей?
– Счастливейшие из людей? Эли, я уже говорил вам – устал я от ваших парадоксов.
..
Но я напомнил, что Олег с детства мечтал о путешествиях в ядро Галактики, самое таинственное и недоступное место Вселенной, и что он первый из галактических капитанов привел сюда звездолеты, и что он войдет в мировую историю как первооткрыватель ядра, – может ли он быть несчастным, даже если закончит свой век на десяток лет раньше? И что Ромеро, знаток древностей, специалист по сравнительной истории обществ, получил возможность узнать такие формы жизни, такие разумные цивилизации, о каких до него и не подозревали, – что же, и эти открытия зачислить в разряд несчастий? И что Ольга, Осима и Камагин всегда видели главный смысл своей жизни в том, чтобы вести могущественные корабли по неизведанным звездным трассам, – так разве не добились они цели жизни, даже если придется расстаться с самой жизнью? И Голос, наш Главный Мозг, наш бывший Бродяга, он, что ли, несчастлив, он, изведавший все, что мог пожелать: и могущество мысли, и отраду буйного тела, и власть над просторами Вселенной? А галакт и демиурги? Разве каждый не осуществляет лучшее в себе, не претворяет в дело все, на что способен в мечте своей, в желании своем, в воле своей? Нет, подыщите другие определения! Несчастье, унылость, отчаяние, раскаяние, разочарование – не подходят! Даже если и выпадет нам трагический конец, доля наша завидна!
Он приподнялся, оперся на трость.
– Мой старый друг Эли! Я не хочу с вами спорить. Адмирал, я пойду выполнять ваше приказание о возврате МУМ из прошлого в настоящее.
Я прикрыл дверь, чтобы даже Мери не могла в эту минуту войти: ей тоже нельзя было видеть, что происходит со мной. А когда стук трости Ромеро перестал быть слышен в коридоре, я опустился на диван и схватил себя за голову, как только что Ромеро, и застонал от отчаяния, от безысходности, от ужаса того конца, который предвидел. Истерика, предотвращенная у Ромеро, била и била меня самого, ибо у меня имелось куда больше причин впадать в нее. И я не мог просить ничьей помощи – еще не пришло время раскрывать тайну, надо было раньше подготовить спасение корабля.
3
Я попросил Эллона пристроить к трансформатору времени еще и стабилизатор, наподобие того, что создан природой в наших телах: я так уверовал в эту гипотезу Ромеро, что оперировал ею как фактом. Эллон зло сверкнул глазами.
– Адмирал, не лезь в дела, которых не понимаешь! Трансформатор, стабилизатор! А что мы делаем, по‑твоему? Я создаю универсальную машину времени, заруби это себе на носу, адмирал!
При этом он возбужденно прыгал передо мной и яростно размахивал руками. Я знал, что Эллон плохо воспитан, если оценивать воспитание человеческими мерками, и что он, изучая человеческий язык, с особой охотой запоминал ругательные словечки. Но он толковал их слишком буквально, он так свирепо поглядел на мой нос, что у меня возникло опасение, не хочет ли он и вправду рубануть по нему. Я отнес его возбуждение к тому, что даже не знающие отдыха демиурги переутомились: сомневаюсь, чтобы после катастрофы со «Змееносцем» Эллон отдыхал хотя бы час. Что начинается предсказанное Ромеро безумие – мне и в голову прийти не могло.
Впервые я ощутил неладное, когда Мизара подвели к трансформатору времени. Это был огромный прозрачный шар на постаменте. Вокруг громоздились излучатели и отражатели, шар соединялся полой трубой с коллапсаном, рядом были еще сооружения и механизмы, но их назначение мне осталось непонятным, и описывать их не буду.
Укажу лишь, что до эксперимента с Мизаром Эллон испытал несколько предметов, попеременно отправляя их в прошлое и будущее. Из прошлого и будущего вещи возвращались целехоньки. Если бы и опыт с Мизаром удался, это означало бы, что найден реальный путь бегства из ядра, так как при встречах со светилами мы двигались бы не в их, а в своем времени – и физическое столкновение исключалось. Разумеется, наши планы предполагали рискованное допущение, что рамиры не воспротивятся бегству.