Это продолжалось до бесконечности. Не представляю, сколько раз познал ее в тот день, но усталости я не знал. Когда мы начали, я был так возбужден, что мог изнасиловать даже статую Свободы: когда мы закончили, я ощущал то же самое!
Я не мог ею насытиться. Ни тогда, ни когда-либо впредь. Арделия это прекрасно понимала.
И все же настала минута, когда мы остановились. Она закинула руки за голову, повела белоснежными плечами – лежа на спине прямо в грязи, – посмотрела на меня своими удивительными глазищами и спросила:
«Ну как, Дейв? Гожусь я в соседки?»
Я сказал, что хочу ее снова, но Арделия только рассмеялась и ответила, мол, требую слишком многого. Я все равно попытался на нее взгромоздиться, но Арделия оттолкнула меня с такой легкостью, с какой сука отпихивает щенка, не желая больше кормить его. Однако я не унимался, и тогда Арделия вцепилась мне в физиономию, расцарапав ее. Это привело меня в чувство. Она была ловка, как тигрица, но раза в два сильнее. Убедившись, что я все понял, Арделия оделась и вывела меня, на дорогу. Я плелся за ней покорно, как ягненок.
Мы прошли пешком до самого ее дома. По дороге не встретили ни души. И слава Богу, ведь выглядел я хуже пугала – весь в грязи, рубашка торчит наружу, галстук в кармане скомкан, а рожа расцарапана. Арделия же, напротив, чистенькая, свеженькая и искрящаяся, как вода в роднике. Прическа аккуратная, волосок к волоску, туфельки начищены, на платье ни пылинки.
Мы пришли, и я начал осматривать дом, прикидывая, сколько на него уйдет краски, когда Арделия вынесла какое-то питье в высоком стакане. С соломинкой и мятным листочком. Я поначалу подумал, что это охлажденный чай, и попробовал. Оказалось – чистейшее виски.
«Ах ты черт!» – выдавил я, чуть не подавившись.
«Не хочешь? – удивленно спросила она, насмешливо улыбаясь. – Могу предложить взамен холодного кофе».
«Нет, хочу», – пробормотал я.
Но я не просто хотел выпить – я ощущал самую настоящую потребность. До тех пор я пытался не пить днем: по-моему, именно это приводит к алкоголизму. Так вот, именно тогда я и сломался. И, сколько мы были с ней знакомы, я пил днем постоянно, каждый день. Последние два с половиной года президентства Айка[5] я не вылезал из запоя.
Пока красил ее дом – и вообще делал все то, что она мне позволяла, – Арделия устроилась работать в библиотеку. Мистер Лейвин без испытательного срока поручил ей детскую библиотеку. Я проводил там каждую свободную минуту – а их у меня было предостаточно. Видя недоумение мистера Лейвина, я пообещал ему бесплатно выкрасить изнутри все читальные залы, и он больше ко мне не приставал. Это Арделия мне посоветовала – и оказалась права, как всегда.
Я плохо помню то время, так как был целиком во власти чар этой женщины. Вернее – совсем и не женщины. Да, это так – она меня приворожила, заколдовала. Поэтому воспоминания о том времени у меня отрывочные и хаотические. Словно узоры в калейдоскопе. Помню, что за месяц до смерти мистера Лейвина она прикрепила к дверям детской читальни плакат с изображением Красной Шапочки, а затем, взяв за руку, подвела к нему какого-то мальчугана.
«Видишь эту маленькую девочку? – спросила у него Арделия. – А знаешь, почему Волк ее съел?»
«Нет», – пролепетал малыш, глаза его были полны слез.
«Потому что она вовремя не сдала библиотечную книжку, – сказала Арделия. – Ты ведь, Уилли, так не поступишь, не правда ли?»
«Нет, никогда», – пообещал мальчик.
«Смотри мне», – сказала она, а затем отвела за руку и усадила за стол.
Малыш – его звали Уилли Клеммарт, и он потом погиб во Вьетнаме – все озирался через плечо, глядя на меня. А я стоял на раздвижной лестнице с кистью в руках и читал по его глазенкам, как по газете. Спасите меня, мистер Данкен! молили они. Заберите меня! Но что я мог сделать? Я и себя-то не мог спасти.
Дейв полез в задний карман, извлек из его глубин смятый, но чистый носовой платок и шумно высморкался.
– Поначалу мистер Лейвин боготворил Арделию, души в ней не чаял, но затем мнение свое начал потихоньку менять. Всего за неделю до его кончины они вдрызг разругались из-за этого самого плаката с Красной Шапочкой. Мистер Лейвин его просто на дух не переносил. Возможно, и не знал всего, что творилось в детской читальне, но и слепцом не был: замечал ведь, как взирали детишки на этот плакат. Кончилось тем, что он приказал Арделии снять плакат. Тогда-то спор и вспыхнул. Я был под самым потолком, где слышимость неважная, но все равно до меня донеслось предостаточно. Мистер Лейвин упрекал Арделию, что она запугивает ребятишек, а она уверяла, что, дескать, только напугав можно обуздать «этих несносных проказников». Чего она только не наговорила! Но мистер Лейвин стоял на своем, и в конце концов ей пришлось уступить.
В тот вечер Арделия металась по дому, как разъяренная тигрица, которую дети целый день тыкали сквозь прутья клетки острыми палками. Она, в чем мать родила, мерила спальню длинными шагами, а я валялся на постели, пьяный в стельку. Помню только, что, когда она посмотрела на меня, глазищи ее были уже не серебристыми, а кроваво-красными, словно в голове вспыхнул пожар, да и рот выглядел как-то странно, будто пытался отделиться от лица. Так, во всяком случае, мне показалось. Меня тогда такой мороз по коже продрал, что я мигом почти протрезвел. Никогда не видел ничего подобного. И не хотел бы увидеть вновь.
«Я ему отплачу, – процедила Арделия. – Он у меня поплатится, Дейви. Жирная скотина. Увидишь, что я с ним сделаю!»
Я уговаривал ее не делать глупостей, уверял, что она сама потом пожалеет, – словом, нес всякую ахинею. Некоторое время Арделия меня слушала, а затем вдруг с быстротой молнии метнулась ко мне и оседлала. С горящими глазищами, перекошенным ртом. Жуткое зрелище. Я испугался, что она с меня живого кожу сдерет. Но этого не случилось. Арделия прижалась ко мне и пристально всмотрелась в глаза. Не знаю, может, прочитала в них, насколько я напуган, но увиденное ей так понравилось, что она запрокинула голову назад – ее волосы стали щекотать мои бедра – и расхохоталась.
«Хватит болтать, дурачок, – сказала она. – Засади-ка лучше мне. Больше ты все равно ни на что не годен».
Я послушался. Ведь, кроме самого бесстыдного блуда да пьянства, я уже и в самом деле ни на что больше не годился. В конце 1958-го или в начале 1959 года у меня отобрали лицензию, да и отклики на мою работу все чаще были просто уничтожающие. Но мне было на все наплевать – в моих мыслях безраздельно царила Арделия. По городу ползли слухи, что Дейв Данкен спился, что ему нельзя больше доверять… но причиной моего падения всякий раз называли только мое безудержное пьянство. О наших отношениях с Арделией никто не догадывался. Она была дьявольски хитра. От моей репутации не осталось камня на камне, Арделия же всегда выходила сухой из воды. Чистенькой, как девственница перед алтарем.
Мне казалось, правда, что мистер Лейвин что-то подозревает. Поначалу он, видимо, искренне полагал, что я просто влюбился в Арделию и тайком сохну по ней, но потом явно что-то заподозрил. Вскоре мистер Лейвин умер. Утверждали, что от инфаркта, но я знал истинную причину… Как-то раз мы с Арделией предавались любви прямо в гамаке на задней террасе ее дома, причем на сей раз уже она никак не могла насытиться моими ласками. Она терзала меня, пока я не возопил благим матом. Потом свернулась калачиком рядом, довольная, как кошка, слопавшая миску сметаны: в глазищах опять огонь замерцал. Вы, конечно, не поверите, но отблеск этого огня я на своей голой руке увидел. Так оно все и было, это не плод моего разыгравшегося воображения. И я ощущал жар того пламени. Словно рядом с только что угасшим камином сидел.
«Я же обещала тебе, Дейви, что он свое получит», – вдруг сказала Арделия.
Сознание мое было помутнено от пьянства, да и от упражнений наших я был еле жив, поэтому тогда я и не уразумел толком, что она имела в виду. Мне вообще казалось, будто я засыпаю в яме с зыбучим песком.
«Что ты с ним сделала?» – пробормотал я сквозь сон.
«Обняла его. Особым образом, как только я умею. Ты этого не знаешь, Дейви, и, если тебе повезет, никогда не узнаешь. Так вот, я заманила его в книгохранилище, заключила в объятия и показала, какова я на самом деле. И он расплакался. Так перетрусил, что душа в пятки ушла. Расплакался навзрыд, а я обнимала его и слизывала слезинки. Особенные слезинки. – Она так и сказала – „особенные“. – Когда слизала последнюю, у него сердце остановилось».
И тут вдруг ее лицо… изменилось. Исказилось и поплыло, точно под водой оказалось. И я увидел нечто…
Дейв замолчал, глядя перед собой невидящим взором. Его руки стиснули деревянные перила. Пальцы нервно сжимались и разжимались.
– Не помню, – сказал он. – Или не хочу вспоминать. Кроме двух деталей. Глаза у нее красные были и без ресниц, а вокруг рта пузырились толстые складки… но только не кожи, а плоти. Жуткое зрелище. Потом эта плоть стала растягиваться. Кажется, я завопил от ужаса. И тут же мерзкое видение исчезло. Рядом со мной лежала прежняя Арделия, голая и прекрасная – этакая мурлыкающая кошечка.
«Не бойся, Дейви, – сказала она. – Тебе ничто не грозит. Пока ты будешь меня слушаться, разумеется. Пока останешься пай-мальчиком. Сегодня я счастлива, ведь избавилась наконец от этого старого болвана. Теперь меня назначат на его место, и я уж организую работу библиотеки, как сочту нужным».
«Господи, помоги нам», – подумал тогда я, но промолчал. Вы на моем месте тоже предпочли бы держать язык за зубами. Ведь еще минуту назад рядом с вами лежало чудовище с полыхающими глазами, без век; причем так далеко от города, что даже ори вы во все горло, вас бы никто не услышал.
Потом она пошла в дом и вскоре вернулась с двумя стаканами виски. Я напрочь отрубился и больше ничего о том дне не помню.
Библиотеку она не открывала целую неделю… «дань памяти мистера Лейвина», по ее словам, а потом, когда открытие наконец состоялось, на дверях детской читальни вновь красовался плакат с Красной Шапочкой. Еще неделю спустя она попросила меня нарисовать серию новых плакатов.
Дейв помолчал, затем продолжил, почти шепотом:
– Даже сейчас все во мне восстает против этого рассказа. Против всей правды. Я предпочел бы сказать, как сопротивлялся Арделии, боролся с ней, настаивал, что не хочу запугивать бедных детишек… но это было бы враньем. Нет, я все делал, как она мне говорила. Перед Богом грешил. В какой-то степени – из страха перед ней, но главным образом – из раболепного поклонения. Ведь я все еще был на ней помешан. Какая-то низменная часть моей натуры – это, должно быть, свойственно многим из нас – преклонялась перед Арделией. Ее замысел мне нравился. Да-да, нравился.
Вас, конечно, интересует, что именно я делал по ее наущению, но вот всего этого поведать я и не могу. По той простой причине, что не помню. Все в моей памяти перемешалось, как сломанные игрушки в мешках Армии спасения.
Нет, я никого не убивал. Уж в этом-то я твердо уверен. Она пыталась меня заставить… и я почти уступил… но в конце концов все-таки сумел устоять. Только благодаря этому я и выжил, оставаясь наедине со своей совестью. Арделия отобрала у меня душу – лучшую и большую ее часть, – но все-таки не всю.
Дейв задумчиво посмотрел на Наоми, затем перевел взгляд на Сэма. И показалось, что Дейв уже заметно успокоился; возможно, несчастному даже полегчало.
– Помню, как-то осенью 1959 года – да, кажется, это было именно тогда, – она потребовала, чтобы я нарисовал новый плакат для детской читальни. Объяснила свою задумку, и я согласился. Никакого тайного умысла не увидел. Мне даже показалось, что будет забавно. А хотела она, чтобы я изобразил мальчишку, расплющенного паровым катком прямо на улице. И подпись придумала:
ПОСПЕШНОСТЬ ДО ДОБРА НЕ ДОВОДИТ! ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ СДАТЬ КНИГИ В БИБЛИОТЕКУ, У ВАС ПРЕДОСТАТОЧНО.
Сам не знаю, что я нашел в этом смешного. Но охотно согласился. Арделия радовалась как ребенок; Тут же, прямо у нее в кабинете, я и нарисовал плакат. Буквально за несколько минут, ведь я считал, что это просто карикатура… И был уверен, что Арделии мое творение понравится, но не тут-то было. Она насупилась и поджала губы, так что рот почти исчез. Я изобразил карикатурного мальчишку со щелочками вместо глаз, а еще шутки ради пририсовал к губам водителя катка воздушный шар, на котором было написано: «Если у вас есть почтовая марка, можете отправить его вместо открытки».
«Нет, Дейви. – Арделия даже не улыбнулась. – Ты не понял. Этим детей вовремя возвращать книжки не заставишь. Этим ты их просто рассмешишь».
«Что ж, – ответил я, – значит, я просто тебя не понял».
Мы стояли за абонементным столом, и нас могли видеть только выше пояса. Арделия опустила руку, схватила меня за причинное место и, уставившись на меня в упор своими серебристыми глазами, промолвила:
«Я хочу, чтобы ты нарисовал все, как в жизни».
Я даже не сразу понял, что она имела в виду. Потом, когда до меня дошло, не поверил своим ушам.
«Арделия, ты не понимаешь, что говоришь. Если мальчик и в самом деле попадет под каток…»
Тогда она пребольно стиснула мои причиндалы, словно напоминая, кто в доме хозяин, и сказала:
«Это ты не понимаешь меня. Я вовсе не хочу их смешить, Дейви; я хочу, чтобы они рыдали от страха. Возвращайся на место и сделай все как надо».
Голова у меня кругом шла. На столе в кабинете лежал чистый лист ватмана, а рядом стоял стакан виски с соломинкой и листочком мяты; на ватмане я увидел записку от Арделии:
«Д.! На этот раз не жалей красной краски».
Дейв посмотрел на Наоми и Сэма.
– Самым страшным было то, что в кабинет она даже не заходила. Она ни на минуту не оставляла своего места!
3
Наоми принесла Дейву еще стакан воды. Сэм не преминул заметить, что лицо ее побледнело, а уголки глаз казались красноватыми. Сев рядом, она знаком попросила Дейва продолжать. Старик кивнул и заговорил:
– Я поступил так, как и любой другой алкоголик, окажись он на моем месте. Выпил виски и сделал так, как она хотела. Работал не покладая рук, словно одержимый. Заляпал красками весь ее стол. Мне было на все наплевать. В итоге у меня вышло нечто такое, о чем и вспоминать не хочется… но я помню. От мальчика там мало что осталось. Ботинки валялись неподалеку, а голова была размазана по проезжей части, как блинное тесто по сковороде. А водитель катка – я лишь темный силуэт изобразил – оглядывался через плечо и ухмылялся. Потом я его и на всех прочих плакатах рисовал. Это он, Сэм, сидел за рулем машины, в которой кричал и жался к стеклу похищенный мальчик.
Мой отец бросил нашу семью примерно через год после моего рождения. Мама воспитывала меня в одиночестве. Теперь мне кажется, что на плакатах я рисовал именно отца. В детстве я называл его «темным человеком» и теперь почти уверен: на всех этих плакатах – мой отец. Каким-то таинственным способом Арделия сумела внушить мне его образ…
Так вот, от второго моего плаката Арделия пришла в полный восторг. Развеселилась как дитя.
«Молодчина, Дейви! – вскричала она. – Просто изумительно! Это научит маленьких негодяев уму-разуму. Я повешу его сейчас же!»
И прикрепила прямо над столом в детской библиотеке. И вот тогда меня вдруг как током ударило. Я каким-то образом догадался, что мальчик, которого я изобразил, не кто иной, как Уилли Клеммарт. Сам того не подозревая, я нарисовал его, причем выражение на… на том, что оставалось от лица, было такое же, как в тот день, когда Арделия, взяв Уилли за руку, сама провела его в детский зал.
Я был там во время детского часа и видел, как подействовал мой плакат на пришедших детишек. Они перепугались насмерть. Одна девочка даже расплакалась. А мне было почему-то приятно. Я даже подумал, что, мол, поделом этим проказникам. Пусть знают, что с ними случится, если им вздумается ослушаться Арделию.
Но тут же проснулись совсем другие мысли. «Ты начинаешь думать точь-в-точь, как она, Дейв, – сказал я себе. – А скоро и сам таким, как она, станешь. И вот тогда тебе крышка, парень!»