Гена очень хотел вырваться из Зоны, эта надежда затуманила мозг, потому попёр бригадир под пули, хотя был опытным,
тёртым бойцом. И сам Толик тоже мог так загнуться — когда б не Будда. Если в самом деле он, Толик, оказался удачливым, так это в том, что встретил
толстяка.
* * *
Тварь поспешно запустила тонкие отростки в тело чернобыльской собаки. Зона деления клеток активизировалась, и Тварь стала быстро наращивать
нервную ткань. Но быстрота этого процесса — понятие условное, на самом деле результат проявлялся постепенно, потому что масштабы были
микроскопическими, а работа предстояла громадная. Чернобылец весил раза в три больше, чем молодой слепой пёс. Теперь нужно было пронизать новое тело
чувствительными отростками, взять под контроль, исследовать, овладеть. И Тварь справилась, она подключилась к мозгу побеждённого мутанта и
реанимировала его без потерь. Результат ошеломил её — она ощутила мир неизмеримо отчётливее, чем позволяли органы чувств прежних жертв. Зрение
чернобыльского пса оказалось куда острее крысиного, но важнее было другое: мозг мутанта сделал доступным для Твари ментальное пространство, не менее
объёмное и насыщенное, чем физический мир. Тварь ощутила себя огромным объёмом, она словно выросла в длину, в ширину, в высоту, она вбирала,
пропускала через собственное сознание кусты и деревья на расстоянии в десятки метров вокруг. Тварь чувствовала сознания крошечных зверей, населяющих
лес. Она чувствовала их так, будто они сделались частью её самой! Управлять ими, как слепыми псами, Тварь не могла — слишком велики были различия. В
сущности, чернобылец являлся не слишком изощрённым телепатом и действовал больше инстинктивно, чем осмысленно, его интеллектуальные способности не
превосходили крысиные. Поэтому полноценное ментальное общение у этого мутанта могло образоваться лишь с родственным собачьим разумом.
Но теперь Тварь воспринимала чужие сознания, она ощущала, слышала, видела не только своими органами чувств, но и чужими носами, ушами, глазами.
Она смотрела на себя глазами белки, которую разбудили звуки грызни, она слышала себя настороженными ушами мыши, пробирающейся по лесной подстилке.
Эти данные поступали к Твари, существенно теряя остроту, ибо контакт всё же оставался неполноценным — однако это было потрясающе. Мир новых ощущений
оглушил Тварь, но не надолго, она сумела побороть удивление и продолжила работу. Ей предстояла трудная, очень трудная работа — перестроить большое
сильное тело чернобыльского пса и овладеть всеми его умениями. Это нужно для достижения цели. Тварь существенно продвинулась в исполнении программы,
но ощущала смутную уверенность — до окончания далеко. Чернобыльский пёс — вовсе не вершина, не замыкающее звено пищевой цепочки.
Глава 14
Слепой с Камышом просидели допоздна, так что поспать удалось меньше шести часов. Распорядок в долговских подразделениях строгий, подъём — по
расписанию. Слепого никто не тревожил, но шум «долговцы» подняли с рассветом такой, что спать всё равно стало невозможно. Камыш гремел оружием,
щёлкал ремнями снаряжения, за тонкой стеной кунга перекликались бойцы… Жизнь в Зоне приучает спать чутко, малейший шум — и всё, не уснёшь.
Слепой проклял в душе гостеприимство командира блокпоста и дал себе слово, что отоспится при первой же возможности. Ушёл в Зону, чтобы
отлёживаться, — и на тебе! Никакого покоя плюс головная боль.
Ушёл в Зону, чтобы
отлёживаться, — и на тебе! Никакого покоя плюс головная боль. Когда гость выглянул из кунга, Камыш уже расхаживал снаружи и раздавал распоряжения.
— А, Слепой! Ну как, голова не болит?
— Чему там болеть, там же кость, как сказал сталкер Петров… Хотя вообще-то есть немного, — признался сталкер.
— «Пёрышки» к вискам приложить хорошо после этого дела, ухмыльнулся один из «долговцев». — Я сам пробовал, помогает.
— А я слышал. что нужно прилечь на спину, а «пёрышки» на грудь положить, — подхватил другой.
— Или бабу, — первый «долговец» ухмыльнулся ещё шире, — чтобы кровь от головы отливала, тогда всё как рукой снимет.
— Разговорчики в строю! — с деланной строгостью прикрикнул Камыш. — Шли бы вы с вашими советами…
— А чего?
— А того, что сейчас прикажу тебе «пёрышки» разыскать, а тебе, Чугун, бабу предоставить. А то советовать все мастера.
— «Пёрышко» у меня есть, — сказал «долговец» по кличке Чугун. — Держи, командир.
Камыш подержал артефакт у виска, буркнул что-то одобрительное и передал лечебное средство Слепому. Тот тоже попробовал — в самом деле стало
лучше. Головная боль не унялась, но словно сделалась не такой заметной, отступила в глубину.
— Надо запатентовать, — заметил он. — Это же можно озолотиться на похмельных! Национальный бизнес!
— «Предмет запрещён к выносу из Зоны», — деревянным голосом процитировал Камыш, — так что лечись здесь, а я начальству сообщение пока набью.
Ночью стрельба была, помнишь? Я доложу, потом пойду проверять.
— Вот как у вас строго… — протянул Слепой. — Где-то постреляли, а тебе идти проверять.
— Ствола четыре или даже пять. Это серьёзно.
— Угу. Вот я и говорю: серьёзно у вас всё.
Камыш склонился над ПДА. Слепой подождал немного, потом вернул «долговцу» «пёрышко» и ушёл в кунг за рюкзаком. Наскоро распрощался с Камышовым
и покинул блокпост. «Долговцы» тоже готовились к рейду — проверить, что за стрельбу слышали ночью, — так что расстались без особых церемоний.
Слепой зашагал к «Сундуку» по короткой дороге, через владения «Долга». Дела были окончены, теперь и правда можно отдохнуть, отоспаться.
Побездельничать в ожидании позволения возвратиться за Периметр. Солнышко пригревало, дорога была пустынна, и с каждым шагом настроение становилось
всё лучше. Слепой с удовольствием задумался о том, как вернётся, как встретится с невестой, как она будет притворно сердиться на него, как он станет
— так же притворно — оправдываться, рассказывать про сталкера Петрова, который зарекался ходить по Зоне и решил завязать, но его не выпустили
наружу, за Периметр, миротворцы, как Ларик наконец смилостивится и скажет, что прощает в последний раз, потому что он, Слепой, такой дурак, что на
него толком сердиться невозможно… А он, Слепой, на это ответит, что последних разов не бывает, последняя только у сталкера Петрова рубаха — потому
что он её никогда не меняет… и Ларик будет смеяться.