Сучками и
ведьмами, которые выходили к ним из леса, появлялись из самых корней... Ходили слухи, что ондодки живут даже с фагорами-самцами. Ладно, он
больше на это не польстится. Все это осталось в прошлом, как и смерть его брата, и лучше об этом забыть.
Поместье Эсикананзи нельзя было назвать красивым. Главными чертами его архитектуры были грубые ломаные линии; дома строились с таким расчетом,
чтобы противостоять суровому северному климату. В основании домов шел мощный слепой арочный фундамент. Узкие окна с тяжелыми ставнями начинались
лишь от второго этажа. Все строение напоминало пирамиду со срезанной вершиной. Бой колокола на колокольне поместья олицетворял суровость здешних
мест, словно укрывшуюся в самом сердце северного дома.
Лутерин спрыгнул с хоксни и дернул за ручку дверного звонка.
Он был рослым широкоплечим парнем, уже хорошо тренированным и ловким, в традици-онной сиборнальской манере, с лицом круглым и пышущим природным
добродушием, хотя сей-час брови, сдвинутые в ожидании появления Инсил, и сжатые по той же причине губы придава-ли лицу излишнюю суровость.
Напряжение и серьезность делали юношу похожим на отца, но серые глаза его лучились, в отличие от глаз отца – темных, с будто углубленными
зрачками.
Волосы Лутерина, густыми завитками спускавшиеся почти до плеч, были темно-рыжими и составляли полную противоположность гладкой черноте волос
цвета «воронова крыла» девуш-ки, прихода которой он так ждал.
По Инсил Эсикананзи сразу было видно: вот наследница из могущественной семьи. Она умела быть презрительной и холодной. Она мучила. Она лгала.
Она в совершенстве владела ис-кусством беззащитности; в иных случаях, если это было более уместно, она верховодила. От ее улыбки веяло зимним
холодом – от улыбки, более связанной с выражением вежливости, чем с ее действительным настроением. Ее фиалковые глаза глядели невыносимо
равнодушно.
Она пересекала зал-прихожую, неся кувшин с водой, крепко ухватив сосуд за обе ручки. Оказавшись напротив Лутерина, Инсил чуть вздернула
подбородок: то был безмолвный досад-ливый вопрос. Для Лутерина Инсил была невыносимо желанной – еще более желанной из-за своих капризов.
Перед ним была девушка, на которой ему предстояло жениться согласно договору, заклю-ченному между его семьей и семьей Эсикананзи сразу после
рождения Инсил, договору, пресле-дующему единственную цель – укрепить связи между самыми могущественными людьми окру-ги.
Стоило Лутерину оказаться в обществе Инсил, как он мгновенно вспомнил привычное ощущение извечной обеспокоенности, почувствовал, что опутан
мучительной сетью жалоб, ко-торую девушка ткала вокруг себя.
– А, Лутерин, вижу, ты снова на ногах. Ты великолепен. И, как покорный долгу будущий супруг, надушился вонючим потом хоксни, перед тем как
предстать перед невестой и рассыпаться в комплиментах. Ты вырос с тех пор, как улегся в постель, – в особенности твой стан.
Инсил уклонилась от его объятий, ловко заслонившись кувшином. Тогда он положил руку на ее тонкую талию, и девушка позволила проводить себя до
подножия широкой, но темной ле-стницы, маршам которой добавляли мрачности картины. С них на проходящих смотрели мерт-вые Эсикананзи, словно
ушедшие в привязь лики, темные как из-за манеры письма, так и про-текшего времени.
– Не издевайся надо мной, Сил. Я скоро опять похудею. То, что я снова обрел здоровье, – уже чудо.
Личный колокольчик Инсил звякал при каждом ее шаге с одной ступеньки на другую.
– Моя мать тоже нездорова. Она всегда нездорова. И моя худоба и стройность – это бо-лезнь, а не здоровье. Тебе повезло – ты оказался у наших
дверей, когда моих скучных родителей и еще более скучных братьев, включая и твоего друга Умата, нет дома.
И моя худоба и стройность – это бо-лезнь, а не здоровье. Тебе повезло – ты оказался у наших
дверей, когда моих скучных родителей и еще более скучных братьев, включая и твоего друга Умата, нет дома. Они отбыли на какую-то мрачную
церемонию, не знаю куда. Поэтому тебе не грех попробовать воспользоваться преиму-ществами своего внезапного появления, иными словами, моим
одиночеством, верно? Наверняка ты полагаешь, что, пока ты лежал в кровати в своей зимней спячке, я пользовалась услугами ко-нюхов. Отдавалась
этим сыновьям рабов на снопах соломы.
Вслед за Инсил он прошел по коридору, по скрипучим половицам, покрытым истертыми ковриками мади. Инсил была рядом, ужасно близко, но казалась
призраком в сумеречном свете, просачивающемся сквозь щели между ставнями.
– Для чего ты терзаешь мое сердце, Инсил, когда оно и без того твое?
– Мне нужно не твое сердце, а твоя душа.
Инсил рассмеялась.
– Соберись же с духом. Ударь меня, как бьет меня отец. Почему бы и нет? Разве телесные наказания не самая обычная вещь?
– Нет, – горячо возразил Лутерин. – Наказания? Послушай, когда мы поженимся, я сделаю тебя счастливой. Мы можем ездить вместе на охоту. Мы
никогда не расстанемся. Мы будем жить в лесах...
– Ты же знаешь, что для меня комната всегда была милее леса.
Инсил помедлила, положив руку на ручку двери, терзая его улыбкой, выставив ему на-встречу свою еще неразвитую грудь, обтянутую льном и
кружевами.
– Там, снаружи, люди гораздо лучше, Сил. Не смейся. Зачем делать из меня дурака? Я знаю о страдании ровно столько же, сколько и ты. Целый малый
год я провел без сознания – разве можно представить худшее наказание?
Инсил положила палец ему на подбородок, потом передвинула к губам.
– Мудро отдавшись во власть параличу, ты сумел избежать худшего наказания – жить под пятой деспотов-родителей в этом обществе покорных, где
тебе, например, приходилось путаться с нелюдью, чтобы получить толику облегчения...
Увидев, что он покраснел, Инсил улыбнулась и сладчайшим голосом продолжила:
– Ты никогда не пытался заглянуть в собственные страдания? Ты без конца упрекаешь ме-ня в том, что я не люблю тебя, но разве я обращаюсь с тобой
хуже, чем ты сам обращаешься с собой?
– О чем ты говоришь, Инсил?
Ее слова причиняли ему неизъяснимое мучение.
– Твой отец дома или снова на охоте?
– Дома.
– Насколько я помню, он вернулся с охоты всего за два дня до того, как твой брат покончил с собой. Ты никогда не думал о том, почему Фавин решил
убить себя? Мне кажется, он узнал что-то, что ты отказываешься понимать.
Не отрывая темных глаз от лица Лутерина, она открыла дверь позади себя; та распахнулась настежь, и солнечный свет залил их, стоящих на пороге
друг против друга, уже готовых к по-ступку, но еще не помирившихся. Он схватил Инсил, с трепетом открыв, что она еще больше необходима ему, чем
когда-то, и, как всегда, чувствуя, насколько она непонятна ему.
– Что такое узнал Фавин? Что я не хочу понимать?
Знаком ее власти над ним было то, что он всегда требовал от нее ответа.
– То, о чем узнал твой брат, стало причиной паралича, в который ты поспешно сбежал, – ведь это не настоящая смерть, так, притворство.
Она озадаченно подняла бровь. Инсил было всего двенадцать лет и один теннер, она была еще почти ребенок, и тем не менее серьезность жестов
делала ее гораздо старше.
Лутерин вошел вслед за ней в комнату, тщетно подавляя в себе желание расспрашивать, но не в силах пошевелить языком.
– Откуда ты узнала про моего брата и про меня, Инсил? Ты все выдумала, чтобы придать себе загадочности.