Джулия увидела это, когда вернулась домой – около десяти вечера.
– Прости меня, солнышко.
– Я знаю, ты была занята, – сказал я.
– Да. Прошу тебя, прости.
– Я простил.
– Ты у меня лучше всех, – Джулия послала мне воздушный поцелуй из противоположного конца комнаты и сказала: – Я хочу принять душ.
Она пошла по коридору, а я смотрел ей вслед.
По пути она заглянула в комнату Аманды и вошла туда. В следующее мгновение я услышал, как Джулия воркует, а малышка агукает. Я встал со стула и пошел к ним.
В полутемной детской Джулия держала малышку на руках и терлась о нее носом.
Я сказал:
– Джулия… ты ее разбудила.
– Нет, я ее не будила. Она не спала. Ты ведь не спала, моя крохотулечка? Не спала, правда, мой сладенький пупсик?
Малышка потерла глазки кулачками и зевнула. По ее виду было совершенно ясно, что кроха только что проснулась.
Джулия повернулась ко мне в темноте.
– Я не будила ее. Правда. Не будила. Почему ты на меня так смотришь?
– Как?
– Сам знаешь как. Как будто в чем‑то обвиняешь.
– Я ни в чем тебя не обвиняю.
Малышка захныкала, а потом расплакалась. Джулия потрогала ее подгузник.
– Кажется, Аманда мокрая, – сказала она и, выходя из комнаты, передала девочку мне. – Сделай это сам, мистер Совершенство.
Между нами повисла напряженность. Я поменял малышке подгузник и уложил ее в кроватку. И услышал, как Джулия вышла из душа, хлопнув дверью. Когда Джулия начинала хлопать дверями, это был условный знак для меня – чтобы я пришел и успокоил ее. Но сегодня вечером у меня было неподходящее для этого настроение. Я рассердился на нее за то, что она разбудила малышку, и за то, что она обещала прийти домой рано, но не пришла и даже не позвонила сказать, что опять задержится. Я опасался, что она стала такой из‑за нового любовного увлечения. Или потому, что семья ее больше не интересует. Я не знал, что с этим делать. И у меня сейчас не было сил улаживать возникшую между нами напряженность.
Вот я и решил – пусть себе хлопает дверьми сколько угодно. Джулия задвинула дверь своего платяного шкафа с такой силой, что дерево затрещало. Она выругалась. Это был еще один сигнал, по которому я должен был бегом устремиться к ней.
Я вернулся в гостиную, уселся, взял книжку, которую читал до этого, и уставился на страницу. Я пытался сосредоточиться на чтении, но ничего не получалось. Я был зол на Джулию и прислушивался, как грохочет она дверцами в спальне. Если она и дальше будет так шуметь, то разбудит Эрика, и мне придется с этим разбираться. Я надеялся, что до этого не дойдет.
Постепенно шум прекратился. Наверное, Джулия наконец улеглась в постель. Если так, то скоро она заснет. Джулия способна была заснуть, даже когда мы ссорились. Я никогда так не умел. Я встал и принялся расхаживать по комнате, пытаясь расслабиться и успокоиться.
Когда я наконец пришел в спальню, Джулия уже спала. Я скользнул под одеяло и повернулся на бок, спиной к ней.
В час ночи заплакала малышка. Я потянулся, чтобы включить ночник, но попал на кнопку будильника и случайно включил встроенное в будильник радио. Заиграла какая‑то рок‑н‑ролльная мелодия. Я выругался, завозился в темноте и в конце концов выключил радио и включил ночник.
Аманда продолжала плакать.
– Что с ней такое? – сонным голосом спросила Джулия.
– Не знаю.
Я встал с кровати и потряс головой, пытаясь проснуться. Потом я пошел в комнату малышки и включил свет. Свет казался очень ярким, отражаясь от желтых обоев с клоунами. Я почему‑то подумал: «Чем ей не понравились желтые салфетки под приборы, если она оклеила всю детскую желтыми обоями?»
Малышка стояла в кроватке, держась ручками за высокий бортик, и орала благим матом.
Она дышала прерывисто, широко разинув рот. По ее щекам бежали слезы. Я протянул к ней руки, и малышка потянулась ко мне. Я взял ее на руки и стал укачивать, чтобы утешить кроху. Наверное, ей приснился какой‑то кошмар. Я укачивал Аманду, пытаясь ее успокоить.
Аманда продолжала плакать и никак не успокаивалась. Я подумал, что ей, должно быть, больно – возможно, что‑то раздражает ее, что‑то в подгузнике. Я внимательно осмотрел все ее тельце. И увидел ярко‑красное раздражение на животе, которое расползалось полосами к спине и к шее.
Вошла Джулия.
– Ты что, не можешь ее успокоить? – спросила она.
– С ней что‑то не так, – сказал я и показал Джулии красные пятна.
– У нее температура?
Я потрогал лобик Аманды. Она вспотела, лоб был теплее обычного, но, скорее всего, это из‑за того, что она плакала. В целом ее тело не было горячим.
– Не знаю. Вряд ли.
Потом я разглядел, что у нее и на бедрах такие же красные пятна. Но были ли они там несколько мгновений назад? Мне казалось, я прямо вижу, как краснота расползается по телу ребенка. Малышка закричала еще громче – если только такое возможно.
– Господи… – пробормотала Джулия. – Я позвоню доктору.
– Да, позвони.
Я перевернул малышку на спинку – она не переставала кричать – и внимательно осмотрел все ее тельце. Покраснение действительно очень быстро распространялось – теперь я убедился в этом окончательно. И, похоже, эта краснота причиняла Аманде ужасную, мучительную боль, судя по тому, как малышка кричала.
– Прости меня, кроха, прости… – сказал я.
Да, краснота расползалась.
Пришла Джулия и сказала, что созвонилась с доктором.
– Я не стану ждать, – сказал я. – Я отвезу ее в отделение скорой помощи.
– Ты правда думаешь, что это необходимо? – спросила Джулия.
Я не ответил ей и пошел в спальню одеваться.
Джулия спросила:
– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой?
– Нет, останься дома, с детьми.
– Ты уверен?
– Да.
– Хорошо.
Джулия побрела обратно в спальню, а я схватил ключи от машины.
Малышка плакала не переставая.
– Я понимаю, это неприятно, – сказал врач‑интерн. – Однако я считаю, что вводить ей успокаивающее лекарство небезопасно.
Мы стояли в огороженной занавесками палате в отделении скорой помощи. Интерн склонился над моей плачущей дочерью и заглядывал ей в уши с помощью какого‑то инструмента. Теперь уже все тельце Аманды сделалось ярко‑красным. Она выглядела, славно обваренная кипятком.
Мне было страшно. Я никогда раньше не слышал ни о чем подобном – чтобы дети так краснели и непрерывно плакали. Я не доверял этому интерну, он явно был слишком молод и неопытен. Как он мог быть опытным специалистом, если он, судя по всему, еще даже не начал бриться? Я постепенно сходил с ума, потому что моя дочь плакала непрерывно уже в течение часа. Я не находил себе места от волнения. А интерн как будто вообще не обращал внимания на плач ребенка. Я не понимал, как ему это удается?
– Температура у нее нормальная, – сказал интерн, делая заметки в карточке. – Но у детей такого раннего возраста это еще ни о чем не говорит. До года у них вообще может не быть температурных реакций, даже при тяжелых инфекциях.
– Значит, у нее какая‑то инфекция? – спросил я.
– Я не знаю. Я подозреваю что‑то связанное с вирусами, судя по этому раздражению. Но сперва нам нужно получить анализ крови… ага, хорошо, – вошла медсестра и передала интерну листок бумаги. – Угу… Хммм… – Интерн помолчал, потом пробормотал: – Хорошо…
– Что хорошо? – спросил я, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.