— …а также герольдмейстер, — продолжил он строго деловым тоном, словно не слышал, — егермейстер, обер-егермейстер, церемониймейстер,
даже обер-церемониймейстер!.. Это, знаете ли, уже указывает на весьма развитую королевскую власть! Причем очень устойчивую.
Я огрызнулся:
— Это недобитые остатки прогнившего режима, не оправдавшего доверия народа и лордов. И не такая уж и устойчивая эта власть, если
рухнула от одного дуновения.
— Да уж дунули вы, ваше высочество, — пробормотал он, — в самом деле… весьма. Не только у трех поросят крыша слетела.
— Еще и головы полетят, — пообещал я. — Как гуманист и человеколюбец, я это обещаю!.. За человека в человеке нужно бороться, и совсем
неважно, если самого человека придушим в процессе, жертвы неминуемы. Но мы к ним готовы в борьбе за светлое будущее для всего-всего
человечества!.. В общем, с придворными должностями стоит погодить, а с государственными можно и прямо сейчас…
Он поклонился.
— Начнете с канцлера? Или с графьев?
— То есть, — пробормотал я, — сверху или снизу по лестнице?.. Сначала составьте список наиболее подходящих кандидатов, учитывая и
вернувшихся из Гандерсгейма.
— А оставшихся там?
Я кивнул.
— Спасибо, я о них помню. Всех командиров, оставленных начальниками гарнизонов, назначить сенешалями. Пусть каждый возглавляет свой
сенешальский округ уже не только как захватчик, но и как глава административного судебного округа. Судить и вешать имеет право по своему
усмотрению, а мы будем периодически проверять, чтобы количество повешенных по ошибке не зашкаливало за допустимый уровень.
Он поинтересовался:
— А какой допустимый?
Я поморщился.
— Ну что вы такой мелочный? Понятно же, в Гандерсгейме разрешено бесчинств и эксцессов больше, чем в Геннегау. Со стороны властей,
естественно. Более того, в разных частях Гандерсгейма разная шкала… Потом, со временем, выработаем четкие нормы, а пока главное —
поддержание порядка, мира и гуманизма. Не мелочитесь, сэр Жерар, не мелочитесь!
— Понял, — сказал он покорно. — А командиров отрядов назначить шерифами, бейлифами и просто бальи?
— Точно, — одобрил я.
— Все будет сделано, — ответил он, посмотрел в сторону, охнул и сказал испуганно: — Мне надо бежать, ваше высочество! Столько работы,
столько работы…
Глава 2
Я повернулся, в сад въехала группа отставших героев Гандерсгейма, один из них лихо соскочил и направился к нам, высокий, широкий в
плечах и удивительно тонкий в поясе, мелкоячеистая кольчуга туго облегает тело, опускаясь до середины бедер, щегольские брюки и сапоги
тонкой выделки…
— Боудеррия, — выдохнул я.
Она преклонила передо мной колено, я поднял ее и обнял, даже под кольчугой чувствуя ее твердые, как отполированные до блеска наросты
дуба, груди.
— Ваше высочество, — проговорила она почтительно, но глаза смеются, в них те же дерзкие огни, а чувственный рот растягивается до ушей.
— Ваше высочество!
Я снял с ее головы шлем и передал в руки оруженосцу, а она тряхнула головой, и пышная, как конский хвост, грива таких же толстых и
жестких волос, метнувшись черной молнией, свободно заструилась по плечам и спине.
— Ваше высочество!
Я снял с ее головы шлем и передал в руки оруженосцу, а она тряхнула головой, и пышная, как конский хвост, грива таких же толстых и
жестких волос, метнувшись черной молнией, свободно заструилась по плечам и спине.
Она всматривалась в меня смеющимися глазами.
— Ваше высочество, — повторила она, вслушиваясь в звучание титула, — а не наносит ли это ущерб вашему престижу…
Я прервал:
— Мы завоеватели, помнишь? Это значит, мы диктуем правила и моду. Потом, конечно, сен-маринскость всех нас подомнет как более развитая
социальная структура, но пока…
— А ваши лорды?
— Мои лорды относятся ко мне, — сказал я с гордостью, — по-прежнему, как к вождю и военному лидеру, а не к государю. Сен-маринцы в
ужасе, глядя — как они подшучивают надо мной и как держатся бесцеремонно. То же самое, кстати, распространяется и на тебя. Я государь для
покоренных!.. Ну, еще мои армландцы мне кланяются и зовут пышно в присутствии посторонних, дабы не умалять и не подавать дурного примера…
— Понятно.
Я обнял ее за талию, с удовольствием чувствуя, что, несмотря на тугие мышцы, это все-таки нечто женское, увлек в сторону дворца. Она
пошла рядом, стараясь попадать мне в шаг.
— Боудеррия, — сказал я, — у нас с Вильярдом отношения все еще чуточку натянутые, я не рискнул спрашивать, как там у него дела.
— С Алонсией? — спросила она.
— Ну, и с нею тоже.
Она насмешливо сощурилась.
— Все еще жалеете, что ускользнула?
— Как можно, — испугался я. — Разве с тобой какая женщина сравнится?
В дверях слуги посмотрели на нее оторопело, потом на меня, поспешно распахнули перед нами створки.
Она хмыкнула.
— Алонсия таскалась за ним всюду и видела все его битвы. Даже дважды пришлось драться, когда к нашему лагерю прорывались враги… Но
когда захватили Шальксберг, Вильярд оставил ее там под охраной из десятка воинов, а сам продолжил воевать, пока труп последнего варвара не
сбросили в море.
Я сказал довольно:
— Отлично. Вильярд вернется к ней из Геннегау с хорошими новостями. Здесь никто не знает, что он сын плотника и крестьянки… а если и
узнают, то что? Уже граф. С огромнейшим поместьем, даже город есть… А дети будут потомственными дворянами… Ну, а что ты? Почему не осталась
с Алонсией?
Она пожала плечами.
— А зачем?.. Раньше она была одинокой и беззащитной, а теперь Вильярд не дает на нее и пылинке упасть. А замок охраняют воины, что
считают его своим господином. Сам город, кстати, хоть и варварский, но богатый.
— Значит, — сказал я, — ты решила оставить там службу.
Она помолчала, затем посмотрела мне в глаза твердым взглядом.
— Да.
— Правильный выбор, — сказал я.
— Правда?
— Еще бы, — подтвердил я. — Все, что мне на пользу, правильное. Все, что на пользу другим — неверный выбор, такого товарища нужно
деликатно поправить. Если не поймет, можно неделикатно.
— Это как? — спросила она.