– Для сказки везде место. – Глаза деда погрустнели. – Только книжка у тебя так себе. Света в ней мало. А настоящая сказка светла не концом, светла духом своим. Конец не важен, герой и погибнуть может. А сказка жить должна в том, кто ее слышал. Или прочитал.
Странная характеристика, подумалось мне. И почему‑то сразу вспомнилась бабушка, эта чужая фраза была явно из ее лексикона.
– Это зависит не столько от книги, сколько от читателя. Способен он в себе нести, как вы говорите, свет, или он решето. Я знавал людей, которые читали столько, что позавидовать можно. А закроет книгу – и сюжет не помнит, не то что настроение, дух, – вынужденно поддержал я тему и про себя подумал: «Неужели дед увлекается фэнтези?» Я полагал, что этот жанр для молодежи, ну для сорокалетних, а деду‑то не меньше семидесяти.
– Это‑то так. От человека все зависит. Но есть такие книги, что и дубину заставят думать.
– Минуты две‑три. Пока не увидит журнальчик с голой попкой или не включит телевизор.
Дед согласно захихикал, а затем как‑то странно, боком, по‑птичьи взглянул на меня, отвел глаза и предложил:
– А хочешь я дам тебе книжечку почитать? Со сказочкой. Не пожалеешь. Она единственная, пожалуй, такая есть.
Вот тут я действительно удивился. Незнакомый дед предлагает, совершенно меня не зная, книгу, и книгу, похоже, редкую. Альтруист хренов. А если я ее сопру. Не верну и все. Да и как вернуть, если я этого деда первый раз вижу и, наверное, последний. И отказываться не хочется. Во‑первых, дед симпатичный – обидеть жалко. Во‑вторых, может, действительно книга интересная, малодоступная.
Видимо, у меня на физиономии все вышеизложенное живо отразилось, потому что дед довольно улыбнулся и проворчал:
– Не сопрешь ты, не сопрешь. Ты ж не жулик. – И достав откуда‑то из‑за спины довольно толстый томик в темном переплете, добавил: – Прочтешь, позвонишь. Тут вот на крышечке и телефон записан. Я скажу, куда книжечку подвезти.
Сунув том мне в руки, он вздохнул довольно и, сощурив глаза, сказал:
– Ну, мне пора выходить, «Полежаевская».
Вот это да! «Полежаевская»! А мне‑то в «Таганке» надо было выходить! Как же так! Ну, бывало, зачитаешься, проедешь остановку. А тут на другой конец города уехал. Да, на «Китай‑городе» двери‑то с моей стороны должны были открыться!
Сами понимаете, я не видел, куда двинулся дед, выйдя на платформу. Я выскочил за ним следом и, бросившись к подходившему встречному поезду, нырнул в открывшуюся дверь.
На работу я опоздал на целых сорок минут и, естественно, получил огромное раскаленное «фе». А потом закружилось! Телефонные мембраны лопались от швыряемых в них воплей, идиотские стихи, превозносившие достоинства самых интимных частей женского туалета, сочинялись и тут же громогласно исполнялись, иногда под музыку, кофе лилось черной рекой, в общем, вокруг гудел обычный трудовой день. Домой меня привезли часам к девяти вечера на машине – кому‑то из ребят было со мной по пути.
Только после ужина я, отказавшись от просмотра телевизионных новостей, убрался в спальню, сел за старый письменный стол и открыл гладкую толстую кожаную крышку книги. На титуле крупным, затейливым шрифтом было выведено «Книга волшебства доброго и злого, алого и золотого», в верхнем углу справа мелко – «Для особо одаренных», а слева химическим, похоже, карандашом телефон и рядом: «Спросить деда Антипа». Я еще раз перечитал телефон: 122‑079‑99. Именно так. Из восьми цифр. Я перевернул страницу.
Часть 1. Два клинка
1. Леди
…А спать надо, приняв прохладный душ, раздетым, в собственной постели, под легким одеялом. Окно в спальне желательно держать открытым. Рядом с постелью может гореть слабый ночник.
Если эти правила не соблюдать, то по ночам вас будут мучить кошмары…
Я очнулся и рывком сел. Сразу закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Я сидел на обочине грязной разбитой дороги. Багровое солнце цеплялось за горизонт, захлебываясь густым туманом, пропитанным едким, маслянистым дымом. Почему‑то мне было ясно, что наступил вечер. Слева от дороги чернела опушка леса. Справа тянулась унылая кочковатая равнина, покрытая желтой выгоревшей травой и редкими чахлыми кустиками. Рядом, выстилая небо дымной мутью, догорали какие‑то развалины. Из‑за тумана, что стоял и на равнине, и у меня в голове, видно было плохо, но я разглядел поблизости, на дороге, и за противоположной обочиной несколько явно мертвых человеческих тел. Вдруг надо мной раздалось ленивое хлопанье крыльев и по лицу скользнула тень. Подняв голову, я увидел, что сижу под наскоро сделанной виселицей, на которой раскачивались четыре ободранных, изуродованных трупа. Над ними кружили какие‑то большие черные птицы. В нос мне сразу ударило зловоние. Задохнувшись, я повалился навзничь и потерял сознание.
Очнувшись вторично, я почувствовал себя гораздо лучше. Тошнота прошла, но подниматься не хотелось. Надо мной медленно проплывали прозрачные темно‑серые волны то ли тумана, то ли дыма. Скосив глаза, я опять увидел виселицу, но трупов было почему‑то всего три. На месте четвертого сиротливо болтался измочаленный обрывок веревки. «Ну вот, один куда‑то смотался», – подумалось мне.
– Черный юмор – это тоже юмор, – раздалось вдруг в моей голове. Я закрыл глаза. – Еще полежим или все‑таки посмотрим, что и как, – продолжил надоедливый, но чрезвычайно приятный и интеллигентный голосок.
– Посмотрим, – пробормотал я, открыл глаза и опять сел.
Окружающий пейзаж не изменился, разве что несколько потемнело – солнце уже скрывалось за горизонтом. Туман немного поредел, и мне стало ясно, что эту местность я вижу впервые. «Если это Куликово поле, то где Непрядва – хотелось бы напиться. Но больше похоже на Бородино. А может, это Косово поле», – плелись у меня в голове славянские исторические мысли. Округа и вправду была похожа на поле битвы, только трупов маловато да виселица не вписывалась в общую картину.
И тут мой взгляд упал на мою собственную персону. Сначала я даже не понял, что это я. На ногах у меня были высокие, красные, с явно золотыми шпорами сапоги, в которые были заправлены странные, чрезвычайно грязные штаны, напоминающие галифе. Левая штанина – ярко‑зеленая, правая – желтая. С плеч ниже пояса свисала кольчуга, клепанная из мелких деталей, похожих на перекрещенные восьмерки. Поскольку я не чувствовал металла, было ясно, что под кольчугой на мне рубаха. На правую руку была натянута желтая кожаная рукавица с приклепанными к ней поперечными металлическими полосами. Рука сжимала простую крестообразную рукоять длинного прямого клинка, покрытого запекшейся кровью. В перекрестье гарды мерцал синий глаз сапфира. На левой руке перчатки не было, а рядом валялся длинный кинжал, явная пара мечу.
Я поднял левую руку и ощупал голову. Левую щеку саднило, а волосы над левым ухом были пропитаны запекшейся кровью. Но боли я не чувствовал.
– Так, костюмы одеты, грим наложен, можно снимать, – проворчал я. – Репетировать не будем, а то главный герой окончательно рехнется.
– Ну, понял, что и как? – снова раздалось в моей голове.
– Ни фига я не понял. Лежу, не знаю где, в карнавальном костюме и разговариваю сам с собой. Или не сам с собой?
– Не, не сам с собой. Сам со мной.
– Сам с кем?
– Со мной.
– Неплохо бы видеть лицо собеседника.
– А голоса тебе недостаточно?
– Бестелесный голос навевает раздумья о собственном душевном здоровье. Или о возможности аудиообщения с давно повешенными телами…
– Нет, с этими ребятами общаться вообще никак нельзя – у них же языки вырваны.