Мартини хочешь?
Остаток вечера запомнился Кате не очень хорошо. Болтали, пили и ели, ходили за добавкой; на обратном пути кто‑то пытался нырнуть в канал Грибоедова, ныряльщика ловили за штаны, и всем было очень весело. Вернувшись, пытались устроить танцы, но большинство парней напились настолько, что с трудом стояли на ногах.
Потом снова сидели на полу и, кажется, играли в «мафию». Захмелевшая Лейка, зациклившись на квартирном вопросе, учила Катю жизни:
– Запомни раз и навсегда – если отец купит тебе квартиру, ни в коем случае! ни за что! не прописывай туда никаких мужиков! А то они так и норовят! Только об этом и думают! Думаешь, ты им нужна? Так только дуры наивные считают. Нет, деньги папочкины!
В какой‑то момент прибежал Сережа и сообщил:
– Вспомнил! Есть у папаши один офис. Абсолютно неликвидный, хотя и центр, окна на Невский. Пол кривой, стены кривые, потолок течет, а чинить нельзя, потому что мансарда, и надо менять всю крышу. Дом хороший, из старого фонда… Все квартиры ушли, а эта уже полгода висит, отец на нее рукой махнул. Сложил там какое‑то барахло… Ну, там и жить можно. Плита, холодильник… По‑моему, даже компьютер старенький стоял… Я скажу отцу, что ты платить не можешь. Но хоть присмотришь. Может, он тебя зачислит – офис‑менеджером. Чисто номинально. Для уверенности, чтобы не просто девушка с улицы. Хотя воровать там вообще‑то нечего…
– …Какая хорошая девушка эта Лейка! – заплетающимся языком говорила Катя темноглазой.
Они стояли (темноглазая курила, а Катя просто стояла – за компанию) перед стеклянной дверью.
Полированные мраморные ступеньки были заплеваны и засыпаны окурками, но Сережа по этому поводу не высказывался, поскольку давно уже уснул в уголке прямо на полу. Несмотря на двенадцатый час, на улице было совсем светло. На бледно‑голубом небе висела огромная яркая луна.
– Такое странное имя – Лейка…
– Вообще‑то она Лейла, – уточнила темноглазая. – Но ее с первого класса Лейкой зовут. Все привыкли, и она тоже.
Темноглазая еще что‑то говорила, но Катя ее перебила:
– Я говорю: хорошая она, ваша Лейка! Помогла мне найти жилье, абсолютно бескорыстно!
– Ха! – фыркнула темноглазая, качнулась, едва сохранив равновесие. – Бескорыстная! Будешь теперь сидеть сторожем на чердаке с дырявой крышей. А у Лейки, между прочим, своя квартира есть, трехкомнатная, – продолжала темноглазая с откровенной завистью. – Она там сейчас одна живет – родители уехали! Небось к себе тебя жить не пригласила…
Потом Катя обнаружила, что на улице (надо же!) – всё‑таки стемнело!
Последнее воспоминание: всё, как в тумане, а из тумана голос толстого Сережи:
– …А «Кровавая Мэри» делается так…
Глава третья
Катя просыпается в новом жилище и знакомится с «бандитом‑целителем» по имени Карлссон
Однажды пасмурным утром девушка по имени Трутти‑Корзинка‑со‑сладостями подошла к подножию полого холма в окрестностях города Ювяскюля и увидела там здоровенного красноносого тролля, ковыряющего в зубах кочергой. Трутти‑Корзинка‑со‑сладостями в смущении остановилась.
– Простите, – пробормотала она. – А разве здесь не эльфы живут?
– Жили, – проскрипел тролль и сплюнул под ноги железную стружку. – А теперь тут офис.
Катя открыла глаза и увидела над собой потолок. Потолок нависал как‑то неестественно низко. Так близко, что можно было рассмотреть все трещины, черные пятна плесени, отслоившиеся чешуйки мела и серые комья паутины. Из широкой трещины вылез мохноногий паук и побежал по потолку. Катя следила за ним, как зачарованная.
«Надеюсь, он не упадет мне на лицо», – промелькнула мысль.
Паук оправдал надежды. Он добежал до стены, располагавшейся по отношению к потолку под необычным тупым углом, забрался в гущу роскошной паутины и затаился. У паука начался рабочий день.
«Где это я?» – подумала Катя.
Голова соображала плохо, да и болела к тому же.
Не дома, это точно. Всё незнакомое: косой потолок, три окна в ряд, посередине – балконная дверь; паркет совсем разбитый, какой‑то серый; на одной стене следы недоделанного ремонта, на другой – обрывки древних обоев. Большая пустая комната неправильной формы. Из мебели только стул, на котором висит ее одежда, и тахта, на которой и лежит Катя.
Все окна раскрыты. Стекла в них – закопченные до полной непрозрачности. Снаружи – обычный уличный шум: автомобили, шаги и голоса. Громкое курлыканье голубей.
«Я в Питере, – напомнила она себе. – Но это что за гадюшник? И как я здесь оказалась? Кто меня сюда притащил? И, кстати – кто меня раздел?»
Нет, раздевалась она вроде сама. Имеется такое смутное воспоминание.
Ничего себе, приключеньице! Такого с ней прежде не бывало.
Очень хотелось пить.
Катя вылезла из постели, поглядела на часы – около десяти утра. Поглаживая ноющую голову, Катя накинула рубашку и побрела на кухню. Напилась прямо из крана, потом подошла к окну и выглянула наружу. Снаружи было что‑то вроде здоровенного балкона, широкого, длинного, огороженного каменным барьером и заляпанного голубиным пометом. Сами голуби тоже имелись в изобилии.
Когда Катя перелезла через подоконник, ближайшие вспорхнули и отлетели подальше.
Катя подошла к перилам. Собственно, это был не балкон, а просторная забетонированная площадка, часть крыши, огороженная примерно метровой высоты барьером из толстых столбиков с перилами. Слева – глухая стена, справа – панорама ржавых крыш: трубы, антенны, слуховые окна… А внизу – отвесный обрыв улицы, вернее широкого сверкающего проспекта, по которому нескончаемой рекой текли машины и пешеходы. При виде этой картины у Кати даже на некоторое время голова перестала болеть.
«Вылитый Монмартр!» – почему‑то подумала она с восхищением, хотя во Франции, да и вообще за границей ей бывать пока не приходилось. И внизу был не Монмартр, а самый настоящий Невский проспект. Тоже неплохо.
«Мансарда, – всплыло в Катиной голове. – Серега. Офисы от ста квадратных метров. Всё, вспомнила. Я теперь здесь живу».
Соседа Катя заметила не сразу. Неудивительно. Он стоял довольно далеко, шагах в тридцати, на другом конце площадки. На нем был балахонистый спортивный костюм такого же желтовато‑серого цвета, как каменные перила, стены и бетонное покрытие под ногами. И сам он был очень похож на кубышки‑столбики ограждения. Такой же массивно‑округлый толстячок небольшого роста.
Толстяк стоял совершенно неподвижно, вытянув вперед правую руку, вокруг него вились голуби… Всё ближе, ближе…
И вдруг – молниеносное движение – и одна из птиц оказалась в руке толстяка. Катя от удивления тихонько пискнула. Толстяк обернулся и тут же решительно направился к ней.
Катя слегка испугалась. Мужик был довольно‑таки страшненький. Хоть невысокий, но широченный, с грубыми чертами лица и большой головой, вросшей в необъятные плечи. Он целеустремленно шел к ней, зажав в руке пойманного голубя.
Катя попятилась, опасливо отодвинулась от перил, словно опасаясь, что мужик сейчас схватит ее свободной рукой и скинет вниз…
Но толстяк не стал ее хватать, остановился в трех шагах и совершенно обыденно поинтересовался:
– У тебя соль есть?
Катя молчала. Ступор какой‑то.
– У тебя соль есть, спрашиваю? – настойчиво, даже сердито повторил мужик.
– Я… не знаю, – промямлила Катя.
У толстяка было квадратное лицо, сплошь состоящее из массивных выступов: надбровных дуг, приплюснутого широкого носа, торчащих скул, тяжелого подбородка.