Огромная бурая туша выметнулась из‑за кустов. Затрещали ветви, Гуннар ощутил ужас, представив, что сейчас произойдет. Хрустнут кости, алая кровь брызнет на серый предвесенний снег…
Дурные предчувствия одолевали его с самого начала пути.
И вот не повезло – наткнулись на шатуна.
Но гибкая юношеская фигурка проскочила меж огромных когтистых лап. Медведь раздраженно взревел, крутанулся на месте, пытаясь зацепить верткую добычу.
Рогатина ударила с быстротой молнии. Гуннар видел, как её острие обманчиво легко коснулось лба зверя и мгновенно отпрянуло, словно устыдившись свершенного…
Косолапый зарычал; кровь потекла ему в глаза, мешая видеть. Громадная туша слепо двинулась вперед. Тяжеленные лапы месили воздух, чтобы смять, уничтожить обидчика.
Раздался хряск, какой бывает, когда тупое лезвие входит в живую плоть. Затем медведь как‑то сразу накренился и рухнул. А человек стоял рядом с ним.
Гуннар сглотнул. Только в этот момент пришла мысль, что мог бы и помочь воспитаннику.
К лицу прихлынула кровь, захотелось потереть его руками. Но Гуннар знал, что это не поможет: стыд не уйдет. «Старею, – подумал он с неожиданной обреченностью. – Пятьдесят лет уже…»
Ноги передвигать было трудно, словно они превратились в каменные, наст издевательски скрипел при каждом шаге.
Когда подошел, в нос ударил тяжелый медвежий запах. Вблизи было видно, как тяжело зверь пережил зиму. Ребра почти прорвали вытершуюся шкуру, шерсть свалялась.
– Жалко, рогатина сломалась. – Юноша, стоявший рядом с поверженным зверем, поднял взгляд.
В малахитовых глазах его не было и следа боевой горячки, и дыхание было ровным. Словно не он только что победил исполинского хищника, на которого обычно ходят не в одиночку и с собаками.
Юноша сражался, как и жил, – спокойно. Без гнева, ярости или злобы.
Иногда Гуннар пугался своего воспитанника, несмотря на его молодость. Вот и сейчас он невольно содрогнулся под ледяным взглядом, в котором если и захочешь угадать, что прячется, то не сможешь.
– Нашел о чем беспокоиться, – проговорил Гуннар, преодолевая неловкость. – Рогатину новую сделаем. А ты молодец… Извини уж, что я не успел.
– Ничего, – ответил Харальд и принялся деловито свежевать тушу. Мяса и жира с шатуна не возьмешь, но шкуру можно пристроить куда‑нибудь, а из клыков и когтей получаются хорошие украшения.
* * *
День стоял погожий, солнце старалось изо всех сил, готовясь к близкой весне. Подморозило, наст держал хорошо, преследовать оленя было легко. Не медведь являлся сегодня целью охотников.
Когда мир впереди оборвался гигантским оврагом, Гуннар невольно вздохнул. Много лет не был он в окрестностях Бурливого озера. И вот – занесло. В погоне за зверем не выбираешь направлений. Грациозный олень замер на краю обрыва, тяжко поводя боками, в глазах его плескался страх.
– Можно я? – Харальд смотрел просительно, и Гуннар не смог отказать воспитаннику.
– Давай.
Заскрипела тетива, на миг юноша застыл, словно превратившись в статую лучника. Солнце играло на светлых, точно посеребренных волосах, ветер перебирал падающие до плеч пряди.
Раздался хлопок, и олень, высоко подпрыгнув, рухнул.
– Попал, – сказал Харальд, опуская лук. Его лицо осветилось торжеством. И не зря. Вернуться в юрту с мясом – величайшая доблесть для охотника. А медведь – так, баловство…
– Жаль. – Взгляд Харальда был чист и ясен, будто солнечный луч.
– Что жаль?
– Что храма нет, – пожал плечами юноша. – Я бы туда пошел, как и отец. Ведь он вернулся оттуда другим?
Гуннар дернулся как от удара. Про себя вовсю клял оленя, выбравшего самое неудачное направление для бегства.
– То, за чем он ходил туда, превратило его в нелюдя, – устало проговорил Гуннар. – И я очень рад, что пятнадцать лет назад храм на острове сгинул с лица земли.
– Я знаю эту историю, – прервал воспитателя юноша. – Глубокой осенью земля содрогнулась, словно недра её пронзила нестерпимая боль, и с севера до становища донесся жуткий вой. А через неделю охотники обнаружили, что острова более нет.
– Так что оставь эти мысли! – уже строго сказал Гуннар. – И не старайся идти по стопам отца. Я думаю, он бы этого не одобрил…
– Я не собираюсь идти по его стопам, – пожал плечами Харальд, и на лице его появилось выражение крайнего упрямства. – Я просто хочу больше о нем узнать…
Юноша пробормотал ещё что‑то, но Гуннар решил не переспрашивать. Сказал лишь:
– Ну что, пойдем?
Воспитанник кивнул.
Всю дорогу до становища молчали.
Харальд настойку не любил и пил её мало. Больше для вида.
Утро явилось на небосклон в праздничной розовой одежде, отороченной белым мехом облаков. К тому моменту, когда одеяние это стало бирюзовым, мужчины племени в ближнем лесу подготовились к тому, чтобы воплотить духов предков.
Харальду достался костюм, украшенный рысьей мордой и раскидистыми оленьими рогами.