Майкл отворил дверь. Слегка захмелевший отец вошел первым и жестом пригласил в комнату пожилого человека с белой шевелюрой.
– Майк, это Арно Валтири, композитор. Арно, это мой сын, поэт.
Валтири торжественно пожал руку Майклу. У композитора были полные, совсем не стариковские, губы и прямой тонкий нос. Рукопожатие вышло крепкое, но не чересчур.
– Надеюсь, мы не помешали?
В его речи слышался легкий акцент, очевидно среднеевропейский, смягченный за годы жизни в Калифорнии.
– Нисколько, – заверил Майкл, чувствуя себя немного не в своей тарелке. Он не застал в живых своих дедушек и бабушек и не привык общаться со стариками.
Валтири оглядел фотографии и плакаты на стенах. Перед снимком Сатурна он задержался, взглянул на Майкла и кивнул. Потом повернулся к рамке с журнальной иллюстрацией, где насекомоподобные существа плясали на скалистом побережье, и улыбнулся.
– Макс Эрнст. – Голос композитора звучал мягко и глухо. – Вас, похоже, привлекают диковинные края.
Майкл пробормотал, что вообще‑то в диковинных краях никогда не бывал.
– Он хочет стать поэтом, – пояснил отец, кивая на книжные стеллажи. – Барахольщик. Хранит все, что прочел.
Валтири покосился на телеэкран, где Богарт пытался объясниться с Барбарой Стенвик.
– Я писал музыку для этого фильма, – сообщил композитор.
Майкл сразу оживился. Свои карманные деньги и летние заработки он тратил в основном на книги и потому смог приобрести лишь пять записей. Но в их числе, помимо альбома «Би‑Джиз» и концерта Рики Ли Джоунса, были альбомы музыки к фильмам «Кинг‑Конг», «Звездные войны» и «Гражданин Кейн».
– Правда? А когда?
– В сороковом, – ответил Валтири. – Теперь уже в далеком прошлом, а кажется, совсем недавно. Я написал музыку для двухсот с лишним фильмов, но всему приходит конец. – Валтири вздохнул и повернулся к отцу Майкла: – У вашего сына весьма разнообразные интересы.
Майкл заметил, что у композитора сильные руки с широкими пальцами, а костюм хорошо скроен и прост. Голубовато‑серые глаза казались совсем молодыми. Но всего необычнее выглядели зубы, словно выточенные из сероватой слоновой кости.
– Рут хотела, чтобы он изучал право, – усмехнулся отец. – Говорят, поэты мало зарабатывают. Слава Богу, хоть в рок‑звезды не собрался.
Валтири пожал плечами.
– Чем плохо быть рок‑звездой? – Он положил руку на плечо Майклу. Майкл не любил фамильярности, но ничего не имел против Валтири. – Мне нравятся люди непрактичные, они предпочитают полагаться на самих себя. Когда я решил стать композитором, это было очень непрактично.
Он опустился на стул возле письменного стола, положил руки на колени и, глядя на экран телевизора, проговорил:
– Труднее всего оказалось найти исполнителей, особенно хороших. В конце концов мы со Штейнером перебрались в Калифорнию…
– Вы знали Макса Штейнера?
– Ну да. Вы непременно должны зайти к нам с Голдой. Посмотрите старые записи, может быть, кое‑что заинтересует.
В этот момент в комнату вошла жена Валтири, стройная, златовласая, на несколько лет моложе его. Она напоминала Глорию Свенсон, не хватало лишь диковатого взгляда, как у Свенсон в «Бульваре Сансет».
Голда сразу понравилась Майклу.
Итак, все началось с музыки. Когда пришло время доставить клиенту готовую табуретку для фортепьяно, Майкл увязался за отцом. В дверях их встретила Голда, и десять минут спустя Арно показывал гостям первый этаж своего трехэтажного особняка.
– Арно обожает поговорить, – сказала Голда Майклу, когда они подошли к музыкальной комнате в дальнем конце дома.
– Арно обожает поговорить, – сказала Голда Майклу, когда они подошли к музыкальной комнате в дальнем конце дома. – Если вы любите слушать, вам понравится.
Валтири отпер дверь ключом и пропустил гостей вперед.
– В последнее время я тут редко бываю. Правда, Голда постоянно стирает пыль. А я теперь только читаю, иногда играю на фортепьяно в гостиной, комнате, а слушать больше не хожу, нет надобности.
Он показал на свою голову.
– Все уже здесь, до последней ноты.
Полки с записями занимали три стены. Валтири достал большие блестящие пластинки – оригиналы своих ранних работ, потом показал несколько дисков поменьше, выпущенных фирмами звукозаписи в конце семидесятых, и, наконец, знакомые Майклу долгоиграющие пластинки. В черных, белых и клетчатых коробках с аккуратными этикетками хранились кассеты с сочинениями пятидесятых и шестидесятых годов.
– Моя последняя работа в кино, – пояснил он, достав коробку побольше. – Полдюйма стерео с восемью дорожками. Для Уильяма Уайлера – в шестьдесят третьем он предложил мне написать звуковое сопровождение для «Назови это сном». Не лучший из моих опусов, но зато мой любимый фильм.
Майкл осторожно провел пальцем по этикеткам.
– Ого! Мистер Валтири…
– Лучше Арно. «Мистер Валтири» – это только для продюсеров. Они называют меня мистером Валтири.
– Вы написали музыку для Богарта в «Человеке, который хотел быть королем»!
– Конечно. Правда, вернее сказать, для Джона Хьюстона. Кажется, вышло неплохо.
– Это мой любимый фильм, – признался Майкл с восхищением.
У Валтири в глазах блеснули искорки.
Следующие два месяца Майкл почти все свободное время проводил в доме композитора. Валтири играл ему на фортепьяно или осторожно ставил хрупкие старые пластинки. Эти два чудесных месяца заметно изменили образ жизни Майкла. Прежде он редко общался с друзьями, предпочитал заниматься в уединении.
И вот он стоит на крыльце дома Кларкхэма.
Майкл взялся за ручку тяжелой деревянной двери: заперто, как и следовало ожидать. Тогда он достал из кармана ключ. В столь поздний час улицы были совершенно пусты, не слыхать даже самолетов вдали. Как будто старый район укутался толстым шерстяным одеялом.
Два месяца назад, душным августовским днем, Валтири привел Майкла в мансарду, где хранились разные достопамятные вещи сороковых годов. Майкл с восторгом рассматривал послания Кларка Гэйбла , переписку с Максом Штейнером и Эрихом Вольфгангом Корнгольдом , рукописный экземпляр оратории Стравинского.
– Здесь как будто еще живет та эпоха, – заметил он.
– Может , так оно и есть, – проговорил Валтири, глядя на полоски света, который проникал через щели в стене и падал на стеллаж с коробками. – Давай‑ка спустимся и выпьем холодного чаю. И ты мне что‑нибудь расскажешь – не все же мне болтать. Интересно, почему ты решил стать поэтом?
Вопрос оказался нелегким. Сидя на веранде, Майкл глотнул чаю и пожал плечами.
– Не знаю. Мама говорит, что я просто хочу быть сложным и необычным. Она смеется, но по‑моему, так и думает. – Он поморщился. – Как будто моих родичей беспокоит, что я не такой, как все. Но ведь и их не назовешь обычными людьми. Может, конечно, она и права. Но есть и еще кое‑что. Когда я пишу стихи, жизнь ощущается сильнее. Мне здесь нравится. У меня есть друзья. Только эта жизнь, по‑моему, очень ограниченная. Я пытаюсь ощутить настоящий вкус, найти настоящее богатство – и не могу. Все‑таки должно быть еще что‑то.
Он потер щеку и взглянул на цветок магнолии, упавший на лужайку.