Бугай разговаривал по телефону с помощью гарнитуры и смотрел сквозь меня.
С осветленными волосами и в костюме «пингвина» я стал невидим!
Я повернулся и сделал несколько шагов. Плотно сжатый комок страха в моем еще пустом желудке медленно растворился, перестав угрожать вытолкнуть назад проглоченный шарик суши. Я продвигался к планетарию, стараясь идти ровно, пока не показалась висящая модель Сатурна размером с пляжный мяч.
Пригнувшись позади планеты, я сосчитал до десяти и стал ждать, когда на виду появится его лысая башка, а с ним еще пять придурков или громил с наушниками и хищными ухмылками. Но он не появился, и я решился выглянуть.
Лысый стоял на том же самом месте, продолжая разговаривать по телефону. Он не был «пингвином»; он был одет в черную униформу службы охраны и буравил взглядом толпу, явно кого‑то высматривая.
Меня.
Я улыбнулся. Маскировка Джен сработала. Он не связал нового не‑Хантера с похожим на скейтбордиста парнем, которого видел сегодня утром.
Однако мне подумалось, что пройти мимо него еще раз – значит нахально искушать судьбу, и я осмотрелся, интересуясь, что да как в других частях помещения. Передо мной, как в раскрытую пасть, вливался в планетарий равномерный поток гостей, а над входом сообщалось, что состоится показ нового рекламного ролика о шампуне, которым меня уже одарили. Пожалуй, это то, что надо: во‑первых, там темно, во‑вторых, за привычным делом мне легче вернуть себе ощущение крутизны. Следить за рекламными объявлениями – это как раз то, в чем я мастак.
Я сделал глубокий вдох, вышел из‑за висящей планеты и решительно направился к планетарию, прихватив по пути бокал с шампанским, реально чувствуя себя мегасуперсекретным агентом.
«Пунь‑шам» оказался чудным, под стать своему названию.
Свет в зрительном зале планетария погас, спинки стульев были откинуты, и мое тело погрузилось в громыхание музейной стереофонической акустической системы. Над головой вспыхнули звезды, кристально ясные, как в холодную ночь в горах.
Появился квадрат света, из глубин вселенной выдвинулся гигантский телевизионный экран.
Клип начался в традиционной манере – модель под душем моет голову шампунем, а потом, когда начинает одеваться, ее мгновенно высохшие волосы рассыпаются пышным, сверкающим каскадом – переливаются так, как этого можно добиться с помощью эффектов освещения. (Где‑то на нижнем уровне рекламной индустрии работают машины для преобразования кофе в световые эффекты.)
Потом появился приятель этой модели: действие рекламируемого шампуня производит на него столь сильнее впечатление, что он путает слова и, желая сказать: «…принимала душ?», произносит: «…помогала муж?»
В ответ она с улыбкой, такой же пустой, как эта шутка, встряхивает волосами.
Дальше они входят в театр, и капельдинер с манерной косичкой, потеряв дар речи от ее ослепительных волос, лепечет: «Я приворожу вас на ваше тесто». (Видимо, вместо «Я провожу вас на ваше место».)
В награду он получает ту же пустую улыбку и очередной взмах шелковистой гривы.
Наконец, они сидят в ресторане, и ее все еще не очухавшийся спутник, вместо того чтобы заказать «вино и крабы», требует у официанта «кино и жабы».
Заканчивается этот ролик показом здоровенного флакона и закадровым голосом:
– «Пунь‑шам»! Увидел – обалдел!
Экран погас, темный планетарий наполнился гомоном, то растерянным, то насмешливым, но тут экран стремительно замигал разными, от темно‑синего до ослепительно красного, цветами. Словно забивая этим странным, заключительным световым аккордом, иголки в мой мозг.
Вспышки прекратились так же неожиданно, как и начались, звезды вернулись, вновь зажегся свет, и публика захлопала.
Из планетария я выбрался, ковыляя, моргая, забыв о лысом парне, об «антиклиенте» и обо всем на свете.
Вот что сделал со мной экран со вспышками.
Бокал из‑под шампанского в моей руке оказался пустым, поэтому я схватил с подноса еще один бокал с апельсиновым соком. В голове с бешеной скоростью крутились какие‑то полумысли, как будто кто‑то нажал клавишу перезагрузки моего мозга.
Этот апельсиновый сок оказался еще более приправленным, чем первый, но мне нужна была его холодная реальность в моей руке. Поэтому я продолжал пить его, пытаясь стряхнуть ощущение странности, оставшееся от рекламы «Пунь‑шам», хотя по степени невнятности рекламный клип и название продукта вполне соответствовали друг другу. Мне, однако, не давало покоя одно специфическое ощущение. Как и всякий американец, я много времени провожу у телика, видел чертову прорву рекламных клипов – даже получал деньги за то, что высказывал о них свое суждение. Мне к ним было не привыкать, даже к самым оригинальным, но в этом ролике было что‑то не просто странное, а неправильное. И это касалось не только финала с мигающим экраном: моей профессиональной восприимчивости было нанесено большое оскорбление.
Суть дела в том, что этот клип не выглядел настоящим.
Знаете, бывает вы смотрите по телику кино, а в этом кино кто‑то смотрит по телику шоу, которого на самом деле по телику не показывают, с ведущим, который на самом деле на телевидении не работает, – все придумано и снято специально для этой картины. Этот элемент всегда смотрится ненастоящим, потому что любой американец представляет собой, в той или иной степени, машину для преобразования кофе в просмотр телепрограмм. В этом мы все специалисты. Через две секунды после включения мы уже понимаем, какой видим материал, прошлогодний или снятый в конце восьмидесятых, угадываем и жанр, и производителя, и канал – все это понятно по отложившимся в подкорке деталям, касающимся освещения, ракурсов камеры и качества видеопленки. От нас ничто не укроется, мигом все просекаем.
– Но ведь «Пунь‑шам» настоящий, – произнес я, размышляя вслух.
И тут мне на глаза попалась дверь туалета; ноги сами понесли меня туда. Поставив пустой бокал на раковину, я порылся в подарочном пакете, нашел крохотный бесплатный флакончик с шампунем и выдавил капельку на палец.
Цвет, ярко‑пурпурный, был не совсем обычным, но в остальном жидкость выглядела и пахла как натуральный шампунь. Пустив воду, я растер его в пену – и пенился он как настоящий шампунь. Осветленный незнакомец, явно сбитый с толку, растерянно смотрел на меня из зеркала. Я задумался. Может быть, после всех параноидальных событий сегодняшнего дня я головой повредился или это осветлитель Джен, просочившись под кожу и череп, вызвал разжижение мозгов? Ясно ведь, шампунь настоящий, просто реклама дурацкая.
Я вздохнул и стал мыть руки.
Мыл их, мыл… Пять минут.
Но они остались пурпурными.
Недаром его так назвали «Пунь‑шам», то есть шампунь наоборот, перевертыш. Не моет, а красит. Вся вечеринка затеяна для того, чтобы окрасить богачей в багрянец и пурпур. Заставить их покраснеть.
– Ну, это уже вообще ни в какие ворота! – сообщил я незнакомцу в зеркале.
Выговорил, вроде, правильно, значит, чувства реальности не утратил. Чувство же голода в подтверждении не нуждалось: у меня от него руки тряслись, а сидевшие в желудке ром и шампанское угрожали головокружением. Нужно срочно поесть.
Я оставил подарочный пакет, на тот случай, если внутри него еще остались ловушки для дураков, забрал только журнал и цифровую камеру. Камера была покрыта «пунь‑шамскими» логотипами и соответственно могла таить в себе потенциальную угрозу, но она была такая маленькая и аккуратная. В общем, чего объяснять – халявный цифровой фотик!
Мои свежеокрашенные пурпурные руки плохо сочетались с нарядом пингвина, поэтому я засунул их в карманы, стараясь выглядеть естественно, а не как человек, который красится дважды в день.