Убил… нескольких. Тогда они озверели – откуда ни возьмись целая свора. Я с обрыва прыгнул. Так и не понял – сам спасся или все-таки выпустили.
Ключник поежился. Неприятные воспоминания даже для, казалось бы, лишенного чувств солдата: как задавленный копошащейся массой, ломающей клыки о прочный доспех, с трудом, по дюйму, оставляя за собой след из крови, не только своей, полз он по снегу, задыхаясь и с каждым клацанием челюстей лишаясь куска собственной плоти. Он двигался к обрыву, крутым двадцатиметровым утесом нависавшему над скованной льдом рекой. И там, на краю бездны, он, окровавленный кусок мяса, раздираемый болью, взмахивает ножом, отбрасывает последним усилием несколько урчащих тел, подминает под себя крупного волка и хрипло смеется. Шаг – и он уходит. Вниз. Удары о промерзшие камни, сначала немного амортизированные сжатым в руках мохнатым туловищем, потом иссеченные ладони расслабляются, и уже ничто не защищает в неконтролируемом падении. Треск костей. Тело отказывается группироваться. Короткая дорога длиною в двадцать метров. Высотою в двадцать метров. Мгновенья, но каждый встреченный камень – яркая вспышка на растянувшемся пути. Вышибает дух соприкосновение со льдом. Облегчение – можно приоткрыть рот и выплюнуть режущие язык осколки зубов. Пронзительный шум в сочащихся кровью ушах и где-то далеко, в недосягаемой высоте, разочарованный вой. Протяжный вой – последний звук в угасающем сознании…
– Да, странные твари, – Стерва прерывает ход его мыслей. – Так это они тебя так? Да ты счастливчик. Знаешь, как называют их на юге? Адские Гончие.
Адские Гончие… Божьи Овчарки… Не слишком ли противоречивы имена? А стоит ли вдумываться в такие мелочи? Дремлющему сейчас калеке, например, все равно, как именуют тварей, что до кости вонзали зубы в его конечности. И уж тем более не станет он разглагольствовать, во благо это или во зло кому бы то ни было. Оставим философам, нежащимся в благополучии и привыкшим делить мир на черное и белое, размышлять над подобными странностями. Тем же, смысл существования которых сводится лишь к выживанию, невдомек. Они не знают ведомого маленькой сове, сидящей на мохнатой ветке склоненного над водой дерева и внимательно, осознанно наблюдающей за неторопливым скольжением судна с тремя пассажирами, не знают, что нет преисподней, как нет и эдема, что послесмертие всем одно, за исключением лишенных этого дара несчастных, и что роль в собственном упокоении каждый выбирает сам.
Позвольте… сова? Леса уже почти два десятилетия не наполнялись привычным птичьим пением, хозяева небес – драконы, парящие в недосягаемой высоте, и никто не смеет соревноваться с ними, ни одной твари больше не дано права опираться лишь на воздух. А тут – сова. Впрочем, Стерва, заметь она это странное создание, не придала бы этому значения – так, сидит на ветке очередная прихоть сошедшей с ума природы. Ключник же спит, и нет ему дела до этого маленького посланника из прошлого, поэтому оставим без внимания, в тайне присутствие пернатого наблюдателя.
– Давно он с вами? – наемница спрашивает мальчика вполголоса, чтобы не потревожить сон кормчего.
– Недавно, в конце зимы, вышел ночью к хутору.
– А подрали его когда?
– Тогда и подрали. Все думали – умрет. Отец потом говорил: как на собаке зажило.
– Да, рубцы-то на свежие совсем не похожи…
Стерва задумчиво посмотрела на спящего. А ведь мир действительно полон ужасных существ, и где гарантии, что ночные бредни не имеют под собой ни слова истины? Вдруг истории об оборотнях, вампирах и прочей нечисти не просто страшилки для темных поселян?
– Мальчик, а его ведь волколаки покусали.
Ванко вздрогнул. Да, рассказы об укушенных на хуторе слышали, но серьезно к ним никто не относился, а применительно к Ключнику вообще не упоминали.
О сверхъестественных свойствах лесных обитателей, с другой стороны, говорили уверенно и сомнению тоже не подвергали. Вот так так… Мало мальчику одной загадки.
– Как он себя вел, ничего необычного? – еще тише говорит Стерва.
– Раненый – лежал без сознания, потом… разговаривал мало, в стороне держался, очень слабый был, – паренек будто оправдывался, защищая друга.
– А когда напали, когда он дрался, как это происходило? – настаивает наемница.
– Ну… он с ножами хорошо может, и так, и метает метко, из самострела стрелял…
Ванко запнулся, вспомнив недавний ужас – склонившегося над трупом Рахана, черпающего ладонью кровь вперемешку с расщепленной костью и склизкими желтовато-серыми комками. Но то ведь способ маскировки, не более, так?
– Что? – оживилась Стерва.
Мальчик рассказал, она лишь уважительно кивнула:
– Толково. Ладно, что там, все равно мы с тобой в этом ничего не смыслим. Может, и правда – сказки, кто его разберет. В нормальной драке, без уловок, он, увечный, серьезной опасности представлять не должен, так что поживем – увидим.
Нельзя сказать, что вчерашние события не оставили след в душе мальчика. Гибель отца, братьев, друзей, уничтожение хутора – от этого щемило сердце и временами так накатывало, что хотелось кричать, но все слезы были выплаканы накануне, детям дано легче переносить горечь утрат. Вдобавок присутствие рядом Ключника однозначно действовало успокаивающе, за последнее время калека прочно вошел в жизнь и стал близким и родным человеком. Общение со Стервой тоже могло скрасить горесть, если бы не один момент. Вопрос давно вертелся на языке, страшно не хотелось его задавать, но Ванко решился:
– С… терва, – почему-то тяжело давалась такое обращение к девушке, – ты, это… ну… живая?
– В смысле?
– Не мертвая? Тогда, на ярмарке…
– А! – Наемница неожиданно звонко рассмеялась. – Повезло тебе с компанией – оборотень и нежить… Не бойся, никого там не убили, это было… представление. Для черни.
Мальчик облегченно перевел дыхание, после чего, как прежде, уставился на воду, ласкающую борта лодки.
Ключник спит. То есть не совсем спит – глубокого, расслабляющего сна, когда душа, если она есть, действительно отдыхает, уносясь в безоблачные дали, этого подарка, способного охладить воспаленный рассудок, он давно лишен. Его удел – балансирование на границе забвения и бодрствования, когда мозг будоражат полузабытые миражи-мысли, неотличимые от действительности, навеянные причудливыми капризами сознания. В данный момент, эхом недавнего разговора, он словно снова приходит в себя, распластанный на стылом панцире замерзшей реки. Приходит в чувство и видит в нескольких шагах безвольно изогнувшееся под неестественным углом косматое тело и пару живых, горящих в темноте, уставившихся ему в лицо разумных глаз. Взгляд, проникающий в душу. Порождающий внутри сознания не образы, не картинки – ощущения. Чувство сродства, некоей приобщенности, соучастия и единства. Неуловимая, как свет далекой звезды, печаль и плотно обволакивающее, зудящее сомнение. Рахан сжимает в непослушной руке нож – его рукоять ни за что, ни при каких условиях не способны выпустить привычные пальцы. Мужчина устал, предательски подкрадывается мысль: все, не двигайся, замерзание вкупе с потерей крови – легкий способ расстаться с жизнью. Но тотчас нетерпеливая злоба, не своя, чужая, накатывает волной, смывая постыдную слабость.
Ключник пробует пошевелиться. Руки-ноги слушаются, с неохотой, но непререкаемо исполняют волю владельца. Он пытается осмотреться – вокруг белая пустыня, тонущая в густой, непроглядной тьме. О нет! Никаких ориентиров – наверное, находясь без сознания, он еще двигался и удалился от берега.