Джекобу никогда не доводилось слышать, чтобы это выражение произносилось таким большим и слаженным хором. К генералу Адамсу подбежал бледный как смерть офицер и что-то ему сказал. Загадочным образом через секунду новость знали все. Памятник судостроения начала прошлого века, крейсер, торчавший у Невки, вышел в Неву, подняв на мачте красный флаг. А на вершине колонны, стоявшей посреди площади, ангел взмахнул крестом… Послышался топот тысяч ног – это солдаты разбегались наперегонки с местными жителями. Площадь мигом опустела. Джекоб тоже, честно говоря, собирался сделать ноги, но Васька его удержала:
– Куда рвешься? Все, концерт окончен.
Действительно, снаряды больше не летели. Но зато мосты вверх по реке стали вдруг самопроизвольно разводиться. Никто из представителей миротворческих сил никогда не пробовал разобраться в хитром механизме мостов. Ни к чему это было. Мосты были сведены, то есть обеспечивали проезд через реку – и на данный момент только это от них и требовалось. А теперь их крылья сами по себе поперли вверх… «Аврора» мирно проплюхала по Неве и пропала из виду. После долгой возни и суеты удалось свести назад только Троицкий и Дворцовый. Впрочем, об остальных никто особо не горевал. Скорее наоборот. Даже лучше, что другие мосты, ведущие в безлюдные кварталы, остались разведенными. Так оно спокойнее.
Вернувшись в Смольный, Джекоб услышал, что праздничек все-таки продолжается. Как шептались, генерал Адамс связался с Вашингтоном и получил странный ответ: продолжайте выполнять приказ любой ценой. После этого связь со Штатами прервалась. Хотя внутренняя работала нормально.
Надо сказать, в этой ситуации генерал Адамс проявил настоящий характер:
– Что, собственно, случилось? В реку вышел ржавый крейсер. И что? Да, мы не понимаем природы этих явлений. Но! Мы контролируем центр города! И будем контролировать. Нет связи? Будет! Помощь придет. В конце концов, что такое этот город перед мощью Соединенных Штатов? Далее. О наших действиях. Я глубоко убежден: все эти враждебные акции исходят из промзоны. Мы должны подготовить полноценное наступление и начать его, дождавшись подкрепления. А пока в нашу задачу входит удерживать рубеж Обводного канала. Все печальные инциденты внутри наших войск – это следствие нашей же беспечности. Взять тот же чертов трамвай. Я не знаю, куда он исчез. Но пришел он – по Каменноостровскому мосту! Выставленный там патруль его видел – и пропустил! Испугались, видите ли! Автоматы у них, понимаете ли, заклинило! Так лучше надо следить за личным оружием! Запомните, я больше не намерен принимать никаких ссылок на паранормальность оружия наших противников! Просто русские конструкторы оказались лучше, чем мы думали. Солдаты, видевшие бой в промзоне, рассказывают: некоторые вражеские машины были уничтожены нашим огнем. Значит, с ними можно сражаться. И мы будем сражаться. Во вражеских машинах не было людей? Чушь. У страха глаза велики. А у США неизмеримо больше ресурсов. Так что в любом случае против нас они не потянут. Мы в последние десятилетия, скажем честно, расслабились. Привыкли побеждать легко. Но это были слабые противники. Что же, теперь перед нами противник сильный. Настоящий. Достойный. И мы должны доказать: его тоже можно победить! И мы это докажем!
И еще. Важный положительный фактор – народ не поддерживает экстремистов. Поэтому наша политика по отношению к населению должна остаться прежней. Поверьте мне, господа, никакие повстанцы, никакие партизаны никогда не победят, если у них нет поддержки в народе. А жители Петербурга – за нас! Или, во всяком случае, не с ними.
Словно в подтверждение слов генерала, связь заработала. Вашингтон сообщил, что в Петербург направляются корабли с подкреплением, а также эсминцы и ракетные крейсеры. Правда, потом связь исчезла снова. Но это уже никого не волновало.
Когда пошлет нас в бой товарищ Сталин
Ненависть в почках набухших томится.
Когда пошлет нас в бой товарищ Сталин
Ненависть в почках набухших томится.
Ненависть вышла из берегов.
Ненависть жаждет! И хочет напиться
Теплою кровью врагов!
Владимир Высоцкий
Капитан Шанц, бледный как бумага, лежал на санитарных носилках и едва шевелил губами. Он был очень плох и, скорее всего, нуждался уже не во враче, а в священнике. Но капитана мучила какая-то мысль. Каким-то образом он узнал, что Джекоб здесь, и попросил его позвать.
Расталкивая мечущихся без особого толка солдат, журналист пробрался к санитарным машинам и склонился над танкистом:
– Капитан, это я.
– Вот, журналист, видишь… – прохрипел Шанц, – я ж тебе говорил. Мы их только повалили. А они начинают возвращаться. Те самые. Которые нас тогда… А вермахт – он был не нам чета… Все повторяется. И это только начало… – Капитан замолчал и закрыл глаза.
– Долго ему не протянуть, – шепотом сказал санитар. – Вряд ли сумеют хотя бы довезти до госпиталя.
Джекоб вздохнул и огляделся. Площадь представляла собой жуткое зрелище. Повсюду валялись обломки домиков вперемешку с мертвыми телами. Алели лужи крови, смешиваясь с лужами дождевыми. Вопили раненые, умирающие и искалеченные так, что на них и глядеть-то было жутко. Потерянно бродили уцелевшие. Метались санитары с носилками. А посреди всего этого кошмара неподвижно стояли его авторы – четыре гусеничные железные коробки с торчащими впереди мощными длинными пушками. Боя тут не было. Тут было побоище.
Как рассказали те немногие, кому повезло остаться в живых, дело было так. Германская военная часть стояла на большой площадке, которая на карте значилась как Славянская площадь. Сюда же переместили и остатки части Шанца. Правда, без танков. Его машины после визита трамвая работать решительно отказывались. Все в танках было на месте, никаких повреждений не обнаружили – но ни один механизм не действовал, хоть ты тресни. А тут, на Славянской площади, и напротив – там, где стоял памятник какому-то бородатому типу, расположился саперный батальон бундесвера.
До сегодняшнего вечера все шло просто отлично. Около трех часов ночи часовые услышали звуки дизельных моторов. Звуки были незнакомые – но во многонациональных силах солдаты не слишком разбирались в технике своих союзников. Машины шли со стороны центра – а там, в трехстах метрах ближе к мосту, располагалась французская часть. У французов все было тихо.
К тому же полил жуткий дождь. Честно говоря, часовые думали только о том, чтобы поскорее смениться и добраться до коек. И тут из проливного дождя появилось несколько этих странных угловатых гусеничных машин с торчащими пушками. Сколько их было – точно не установлено. Машины перли в атаку с включенными фарами и в дождливой тьме казались огромными и непонятными чудовищами. Вылетев на площадь, незваные пришельцы ринулись к домикам… Тревогу подняли слишком поздно. Гусеничные машины крушили все подряд, вертелись между обломками и давили мечущихся людей. Потом бросались крушить снова… Они не стреляли, но одних гусениц было достаточно, чтобы устроить хаос. А он был полный. В свете фар люди метались как бараны… Потом началась беспорядочная стрельба, которая более всего ущерба нанесла своим же – потому что со страха лупили наобум и наугад. К тому же если все-таки стреляли по врагу, то автоматные пули рикошетили от брони во все стороны. А машины-убийцы молчали. Они деловито крушили и давили, не спеша разворачивались, гонялись за отдельными солдатами, снесли штаб и радиостанцию – и давили, давили, давили…
Черт знает, чем бы это все закончилось. Потому что несколько панических сообщений в штаб вызвали панику и там. Из них получалось, что на Славянскую площадь то ли высадился вражеский десант с бронетехникой, то ли неизвестные машины появились из-под земли.