Первая половина его речи состояла из технических терминов и указаний, вторая озвучивала мысль, что франки ничего не смыслят в артиллерийской науке. При этом генуэзец отчаянно жестикулировал и показывал то на машину, то на стены, напоминая, что оттуда вот-вот снова полетят камни.
— Пью велоче! Пуцца! Как говорить у нас — ки нон лавора, нон фа л`аморэ!— он еще умудрялся шутить при этом.
Легкие кольчуга и шлем сидели на Пабло не совсем ладно и явно ему мешали. Видать, инженер артиллерии больше был теоретик, чем закаленный слуга войны.
Бросалось в глаза то, что разбитую во вчерашней перестрелке колоду хорошо подлатали.
Осадная башня Готфрида поравнялась с катапультой и медленно двинулась дальше. За ночь путь для берфруа расчистили и разровняли, поэтому, несмотря на дикую усталость, рабочие толкали её резвее, нежели вчерашним утром. Рыцари на верхних этажах пели молитвы, а простолюдины снизу пытались подпевать, сбиваясь и задыхаясь от натуги. То и дело кто-нибудь выскакивал с задней, не обшитой бревнами стороны, башни, оглядывал колеса и под колесами, затем вновь скрывался в недрах башни. Справа и слева от сооружения медленно двигались отряды лучников и арбалетчиков, держа оружие на изготовку. От всего этого пахло уксусом, задохнувшимися шкурами, человеческим потом и смолистыми, недавно срубленными бревнами.
Мусульманские стрелы стали свистеть чаще. Провизжал и воткнулся рядом первый дротик — против катапульты Гуго настроили баллисту. Инженер-генуэзец закричал и схватил круглый шит, до этого прислоненный к колоде:
— Каццо! Пью велоче, пер фаворэ!
Теперь Пабло не выпускал щит из рук и бегал, прикрываясь им и втянув голову в плечи, чем вызывал ухмылки французов. Надо сказать, к византийцам и итальянцам воинственные франки всегда относились с насмешкой, считая их излишне утонченными и изнеженными.
Подпорки установили на нужной, по мнению Пабло, высоте, и Сильвен опустил в ложку катапульты пудовый камень. Гуго и второй рыцарь, кажется, его звали Ксавье, навалились на рычаги ворота. Вал заскрипел, наматывая на себя веревку.
— Ва бене... хорошо, ва бене, синьоре! — командовал Пабло.
Инженер следил за механизмом, словно от этого зависела его жизнь. Когда веревка намоталась на вал, он с озорством блеснул глазами и дал отмашку рукой:
— Си! Можно!
Ложка-рычаг взметнулась, посылая камень в сторону крепостной стены. Резануло пылью по глазам. Камень высоко взвился вверх по дуге и упал куда-то за стену. Сложно было сказать, нанес ли он какой-нибудь вред.
— Каццо! — радостно выругался генуэзец. Глаза его счастливо блестели, как у мальчишки, которому доверили всамделишное оружие отца. Пабло увлекал сам процесс, было ясно, что генуэзец просто влюблен в свою машину:
— Повторим, господа! Подпорки установить ниже. Ва бене!
Опять началась возня с подпорками — настройка катапульты была длительным делом. Роже с Эктором забежали вперед, прикрывая рабочих от стрел широким плетеным щитом.
Гуго отметил, что лишние три десятка ярдов давали небольшое преимущество. Стрел стало долетать меньше. Камни с неприятельской стороны в них уже не метали — наверное, мусульмане тоже перенастроили свои катапульты. Зато методично била баллиста — с интервалами в несколько минут, так что можно было подстроиться под следующий выстрел.
Основной же удар метательных машин снова приняла на себя берфруа. Башня медленно и упорно, метр за метром, продвигалась к городской стене. Фронтальная сторона её снова была заляпана пылающими пятнами — глиняные горшки с зажженным «греческим огнем» то и дело вылетали с вражеской стороны и разбивались о бревна башни.
После каждого такого попадания азартный генуэзец по-своему чертыхался:
— О, каццо! Фильо ди путана!
Он одновременно восхищался меткостью противника и проходил в ярость оттого, что не может ответить ударом — мусульманскую катапульту от них прикрывала осадная башня.
Что касается Гуго де Пейена, то он с тоской думал, что находится в одном из безопасных мест на боле битвы. Самое пекло сейчас было у городских стен, где наиболее отважные и бесстрашные пилигримы шли на открытый штурм.
Сердце Гуго ныло и рвалось туда к ним, отдать себя без остатка. Хотелось упасть и пропитать своей кровью святую землю, хотелось быть убитым, пронзенным, распятым — здесь, где когда-то претерпел свои муки Господь.
Под стенами и на стенах и впрямь кипело кровавое месиво. Мусульманам приходилось держать круговую оборону — латиняне атаковали со всех сторон. С южной стороны, напирали провансальцы Раймунда Тулузского. С востока, со стороны ворот святого Стефана, атаковали лотарингцы Готфрида Бульонского, тут же бок о бок с ними бились нормандцы и фламандцы обоих Робертов. Танкред Тарентский же, со своим небольшим войском в пятьсот рыцарей-головорезов, таких же своенравных и отчаянных, как и их господин, пытался разрушить стену с северо-запада, напротив башни, именуемой башней Голиафа.
Монах брат Сезар — тот, кому посчастливилось во сне лицезреть епископа Адемара Монтейльского, и кому своим вдохновением были обязаны войска, тоже шел в бой. Вместе с братом Дьедоне — тем самым, что когда-то заколол юную турчанку в Маарре, и кучкой других оставшихся монахов-бенедиктинцев Желонского монастыря он тащил тяжелую лестницу.
Известно, что осадная лестница — самое уязвимое место во время штурма. Атаковать с её помощью — удел героев или самоубийц. Но был пример Танкреда, который месяц назад, имея единственную на четыре лагеря лестницу, уже штурмовал Иерусалим и даже взобрался на крепостную стену. Это событие воодушевляло теперь любого.
— Эй, брат Дьедоне, осторожней, у тебя тлеет одежда.
Подол монашеской робы, задевший горящий тюк соломы, теперь дымился и тлел. Остановиться и затушить его, не было возможности — одной рукой Дьедоне держал лестницу, другой — прикрывался щитом от сыпавшихся сверху стрел.
— Сейчас, я потушу его кровью мавров!
Бежать было сложно. Приходилось перепрыгивать через трупы, раненых, камни, пылающие снаряды и лужицы «греческого огня». Толкаться, уворачиваться, замирать.
Десятки таких же лестниц, сколоченных за последние дни, одновременно устанавливались со всех сторон Иерусалимской стены.
— Брат Сезар... братия, взяли!
Приставленная к стене лестница неудобно уперлась в тюк с хлопком, прикрывавший бойницу. Пришлось двигать и переставлять её, чтобы установить плотнее.
— Отбросьте трупы... нет, уприте в них лестницу.
— Так, хорошо... брат Николя, держите основание с братом Шарлем.
— Послужим Господу!
— Давай!
— Áve, María, grátia pléna...
У братии помимо освобождения гроба Господня была и другая задача. Нужно было торопиться, чтобы захватить дом попросторнее — в интересах монастыря. С таким усердием зачищенный ими дом богатого сельджука в Маарре был сметен и разрушен взбунтовавшейся толпой простолюдинов, наравне с другими домами. Братия осталась ни с чем.
Брат Дьедоне перекрестился, поставил сапог на первую перекладину и посмотрел вверх. До желанного верха было недалеко — стена в этом месте была высотой не более двадцати футов. Он приставил вторую ногу и быстро пополз вверх, стараясь не цепляться за лестницу пристегнутым к левой руке щитом и не путаться ногами в робе. Следом за ним тут же пристроился брат Сезар, отставая всего на два фута. Перекладины, сделанные из свежих жердей, пружинили и прогибались. Лестница неприятно шаталась.
Брат Дьедоне преодолел большую часть пути, как встретился глазами с сарацином. Мгновение они смотрели друг на друга — почти в упор. У мавра были ослепительно белые белки глаз и выбритые до синевы щеки. Сарацин поднял лук, но потом опустил и отступил от бойницы. Дьедоне мысленно перекрестился и возблагодарил Небесные силы за отсрочку.