Да ты нафиг столько насыпал?! Пылесос тащите, а то сейчас по квартире разнесём! Входит Грета, а весь пол в белом порошке… Ага, и пельмени по углам прячутся. Осторожно, занавеска! Эй, а как из вашего пылесоса занавеску вынуть? Оставь так висеть, само отвалится. Так, а чем будем вырезать кусочки из теста? Женя, дай ему лобзик! Женя, дай ему в глаз! Вы мне лучше скажите, почему у вас пылесос в фарше? Да куда понёс… всё, швабру неси. У меня тоже руки в муке. Блин, мясорубку с плиты уберите, а? Жень, а у нас есть кастрюля? Вова говорит, там борщ. Греем — едим — моем — ставим. Блин, мясорубку с плиты уберите, кто огонь зажёг? Сметана? Думаю, нет! Посмотри в холодильнике. О, а тут виски! Э, стоять, это к пельменям. Ай, выньте швабру из спины! Пробничек? Вова, как считаешь? Уйя-а, кто поставил пылесос в коридоре? Стакан не трогай, это чтоб кружки вырезать! Интересно, а количество фарша и площадь теста как-то интерферируют? Тьфу ты, технари, уши бы мои вас не слышали! Руку вытри. Держи! Ну, давайте!.. Да вы что здесь, вискарём полы моете? Так, мне за Гретой пора! Нормально, а лепить кто будет? Унесите, пожалуйста, кто-нибудь, швабру, мы же покалечимся! Осторожно, там пылесос! Бли-ин!..
Улыбаясь во весь рот, Ян бойко взбежал по ступеням подземного перехода и вышел на улицу. Пельмени удались, конечно.
Франкфурт не мог похвастаться серьёзным историческим центром. Но по эту сторону реки всё-таки имелось несколько кварталов старинной застройки. Ян быстро дошёл до угла Кляйне и Гроссе Риттергассе, откуда свернул в переулки.
В небольшом антикварном магазине неразговорчивый хозяин узнал Яна, достал из-под прилавка перевязанный бечёвкой пакет.
— Смотреть будете?
Ян кивнул.
Плоская коробка в бархате, в каких бывают наборы ложек-вилок, запиралась красивой защёлкой в форме скрещенных мечей. Внутри маршировали солдаты. Развевалось на ветру знамя, барабанщик вскинул палочки, готовясь отбивать ритм, горнист трубил атаку, фузилёр выцеливал невидимую мишень.
Продавец протянул Яну раскладную лупу. Пришлось нагнуться над прилавком, тщательно осмотреть элементы мундиров и оружия, не ободрана ли где краска, нет ли дефектов. Освоение премудростей в гостях у московского заказчика, помнится, затянулось почти на целый день.
Короткий звонок, подтверждение: всё проверил, состояние отличное. Снятые заранее с карточки дойчмарки скрылись в ящике кассы, солдатики вернулись в пакет. Дело сделано, двигаемся дальше.
Встречу на блошином рынке Ян перенёс на воскресенье — старик, обещавший достать родные запчасти к аккордеону довоенного производства, приболел — лишь бы поправился до выходных.
Ещё две посылки должны были прийти на адрес отеля в Майнце, куда Яну предстояло добраться сегодня к вечеру. Но сначала он намеревался нанести визит родственникам — заехать к дяде Мише Вахину, двоюродному брату отца. Просто повидаться, а может быть, и попросить о помощи.
Доехав до центрального вокзала и слегка заплутав в подземных переходах, он оплатил с карточки билет до Кирхберга, крошечного городка неподалёку от аэропорта Хан, что в полутора часах езды от Франкфурта.
Двухэтажной электричке Ян очень обрадовался — забрался наверх, забился в уютный тихий угол, рядом на сиденье бросил сумку. За окном моросил редкий дождик, расчерчивая изогнутое между стенкой и крышей стекло аккуратными пунктирами. Франкфуртские небоскрёбы поплыли назад, поезд медленно взобрался на мост над серой рекой, а потом словно с горки, с горки — разогнался и помчал через предместья, унося Яна на запад.
Дядю Мишу Ян увидел, едва вошёл во двор. Тот сидел на лавочке перед подъездом невзрачной трёхэтажной бетонной коробки, переминал в пальцах похожую на «беломорину» папиросу, рядом с ним стояла открытая банка пива с незнакомым рисунком. Дядя Миша был в тёплой куртке, перемазанной у карманов машинным маслом.
На газонах лежал тонкий слой снега.
На газонах лежал тонкий слой снега. Мощёная фигурными плитками дорожка к подъезду была сухой. По веткам живой ограды прыгали суетливые воробьи, объедая сморщенные ягоды.
По тротуару туда-сюда носились трое смуглых мальчишек лет шести-семи. Один стучал перед собой баскетбольным мячом, который двое других с визгом и криками пытались отобрать. Дриблинг с обводкой закончился закономерно — мяч стукнулся о бампер видавшего виды «опель-кадетта» и отскочил в клумбу.
— Узакта арабадан!— крикнул дядя Миша, встал, сурово пригрозил пальцем. — Вот отца вашего сейчас позову, если озоровать будете!
Прищурившись, посмотрел на Яна, поначалу не узнал, но потом как-то по-бабьи взмахнул руками:
— Яшка! Племяш!
Крепко обнялись, Ян поцеловал дядькину колючую щёку.
— Ишь, птица перелётная! Как занесло в нашу дырень-то? Хорошо, дома мы! Ох, оголтелый ты, Яшка! Ну, удивил!
Дядька обнял племянника за плечо, отнял сумку, повёл к подъезду.
— Клав! Клава! — закричал он. — Грибы доставай! Селёдку доставай!
В окошке первого этажа отдёрнулась занавеска, тётя Клава, уже совсем седенькая, прислонилась к стеклу, сощурилась, и, тоже всплеснув руками, исчезла в глубине кухни. «А я ещё думал: ехать — не ехать», — устыдился Ян.
В подъезде под лестницей выстроились разномастные велосипеды. Кто-то порезал старый вытертый до основы ковёр и застелил пол и ступени до площадки первого этажа. Под секцией почтовых ящиков стояла коробка под макулатуру. Щёлкнул замок, скрипнули петли, тётя Клава осторожно перешагнула порог, вышла встретить племянника.
— Совсем большой стал! Здравствуй, Янушка!
— Здрасть, тёть Клав!
Ведь не виделись больше семи лет, подумал Ян, — с тех пор как собирались в Саратове у Гроссфатера, дедова старшего брата, на девяностолетие.
Вспомнились золотые деньки тёплого сухого сентября, шумная суета, уют застолья, родные и полузнакомые лица. По удивительному стечению обстоятельств на «большой сбор» приехали все-все-все, никто не заболел, никто не застрял дома из-за работы, даже ташкентская ветвь прибыла в полном составе, несмотря на то, что мелюзге уже полагалось бы присутствовать в школе, а не продлевать каникулы.
Дня три, а то и четыре слились в один праздник. Кто-то съездил за грибами, кому-то повезло покататься на моторке по бескрайнему Саратовскому морю. Но когда темнело, все снова собирались вместе, то заводили патефон, то хором пели «Вечер на рейде» и «Der Rote Wedding», «Под крылом самолёта» и «Du, du liegst mir im Herzen»…Гроссфатер степенно поправлял пышные усы, за столом сидел прямо и торжественно, время от времени подмигивая то одному, то другому правнуку. Награды, прицепленные на пиджак вместо обычных орденских планок в честь праздника, отбрасывали блики на крахмальную скатерть: «Красной звезды» и «Красного знамени», серебристый «Суворов» и целая гирлянда медалей, из которых Ян сразу узнавал только «За взятие Берлина».
В последний вечер, выпавший собственно на круглую дату, он встал и долго оглядывал всех собравшихся за двумя составленными столами. Разбросанные по стране — а теперь уже по разделённым новыми границами странам — потомки, их жёны, дети, внуки, все смотрели на строгого старика, держащего за тонкую ножку рюмку с красным вином.
— Дорогие мои, — сказал Гроссфатер. — Не каждому выпадает такое счастье — видеть, как обильно разрослась его семья, как новые Вахины и Ваны, — шутливый кивок в сторону Яна с отцом, — шагнули в этот мир, выросли и стали приличными людьми. С каждым годом центрифуга жизни разбрасывает нас всё дальше, но прошу вас, не забывайте и не теряйте друг друга! Blut ist dicker als Wasser. Denken sie daran, dass die Brüder und Schwestern auch in alien Ecken der Erde verwandt bleiben!
Ташкентские правнуки захихикали — совсем не понимали по-немецки.