В 1930 году государство, основанное Лениным, стало безраздельным хозяином всех зе-мель, лесов, вод в Советском Союзе, полностью отстранив от владения пахотной землей кресть-янство.
Путаница, противоречия, туман царили не только на узловых станциях, пристанях и кры-шах эшелонов, не только в деревенских чаяниях и в воспаленных головах поэтов. Путаница и туман царили в области революционной теории, в ошеломляющих противоречиях с практикой кристально ясных построений первого теоретика партии.
Основной ленинский лозунг был «Вся власть Советам», но дальнейший ход жизни показал, что созданные Лениным Советы не имели и не имеют по сей день никакой власти – являются инстанцией чисто формальной или служебноисполнительной.
Весь теоретический пафос молодого Ленина был направлен на борьбу с народничеством, эсерами, на доказательство того, что Россию не минет капиталистический путь развития. А весь пафос Ленина в 1917 году был направлен на доказательство того, что Россия, минуя капитали-стический путь, сопряженный с демократическими свободами, может и должна пойти дорогой пролетарской революции.
И мог ли думать Ленин, что, основав Коммунистический Интернационал и провозглашая на Втором конгрессе Коминтерна лозунг мировой революции, провозглашая «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», он готовил почву для невиданного в истории роста принципа националь-ного суверенитета?
Эта сила государственного национализма и этот бешеный национализм людских масс, ли-шенных свободы и человеческого достоинства, стали главным рычагом, термоядерной боеголовкой нового порядка, определили рок двадцатого века.
Сталин вправил мозги послеоктябрьской, послеленинской России, роздал всем сестрам по серьгам, а кому серег не полагалось, оторвал их вместе с ушами либо с головой.
Партии большевиков предстояло стать партией национального государства. Слияние пар-тии и государства нашло свое выражение в личности Сталина. В Сталине, в его характере, уме, воле государство выразило свой характер, свою волю, свой ум.
Казалось, Сталин строил основанное Лениным государство по образу и подобию своему. Но дело, конечно, было не в этом – его образ был подобием государства, потому-то он и стал хозяином.
Но, видимо, иногда, особенно под конец жизни, ему казалось, что государство слуга его.
В Сталине, в его характере, соединившем в себе азиата и европейского марксиста, выра-зился характер советской государственности. Именно государственности! В Ленине воплотилось русское национальное историческое начало, в Сталине – русская советская государственность. Русская государственность, рожденная Азией и рядящаяся под Европу, не исторична, она надисторична.
Ее принцип универсален, незыблем, применим ко всем укладам России на протяжении ее тысячелетней истории. С помощью Сталина унаследованные от Ленина революционные катего-рии диктатуры, террора, борьбы с буржуазными свободами, казавшиеся Ленину категориями временными, – были перенесены в основу, в фундамент, в суть, слились с традиционной, национальной тысячелетней русской несвободой. С помощью Сталина эти категории и сделались содержанием государства, а социал-демократические пережитки были изгнаны в форму, в театральную декорацию.
Все черты не ведающей жалости к людям крепостной России собрал в себе характер Ста-лина.
В его невероятной жестокости, в его невероятном вероломстве, в его способности притво-ряться и лицемерить, в его злопамятстве и мстительности, в его грубости, в его юморе – выра-зился сановный азиат.
В его знаниях революционных учений, в пользовании терминологией прогрессивного За-пада, в знании литературы и театра, любимых русской демократической интеллигенцией, в его цитатах из Гоголя и Щедрина, в его умении пользоваться тончайшими приемами конспирации, в его аморальности – выразился революционер нечаевского типа, того, для которого любые средства оправданы грядущей целью.
Но, конечно, Нечаев бы содрогнулся, увидев, до каких чудовищных размеров довел нечаевщину Иосиф Сталин.
В его вере в чиновную бумагу и полицейскую силу как главную силу жизни, в его тайной страсти к мундирам, орденам, в его беспримерном презрении к человеческому достоинству, в обоготворении им чиновного порядка и бюрократии, в его готовности убить человека рада свя-той буквы закона и тут же пренебречь законом ради чудовищного произвола выразился поли-цейский чин, жандармский туз.
Вот здесь-то и был характер Сталина, в соединении этих трех Сталиных.
Вот эти три Сталина и создали сталинскую государственность – ту, для которой закон есть лишь орудие произвола, а произвол – закон, ту, что тысячелетними корнями своими ушла в кре-постное прошлое, обратившее мужиков в рабов, в татарское иго, обратившее в холопов тех, кто княжит над мужиками, ту, что одновременно граничит с вероломной, мстительной, лицемерной и жестокой Азией и с просвещенной, демократичной, торгашеской и продажной Европой.
Этот азиат в шевровых сапожках, цитирующий Щедрина, живущий законами кровной мести и одновременно пользующийся словарем революции, внес ясность в послеоктябрьский хаос, осуществил, выразил свой характер в характере государства.
Главный принцип построенного им государства в том, что это государство без свободы.
В этой стране гигантские заводы, искусственные моря, каналы, гидростанции не служат человеку, они служат государству без свободы.
В этом государстве человек не сеет то, что хочет посеять, человек не хозяин поля, на кото-ром работает, не хозяин яблонь и молока; земля родит по инструкции государства без свободы.
В этом государстве не только малые народы, но и русский народ не имеют национальной свободы. Там, где нет человеческой свободы, не может быть и национальной свободы, ведь на-циональная свобода – это прежде всего свобода человека.
В этом государстве нет общества, так как общество основано на свободной близости и сво-бодном антагонизме людей, а в государстве без свободы немыслима свободная близость и враж-да.
Тысячелетний принцип роста русского просвещения, науки и промышленной мощи через посредство роста человеческой несвободы, принцип, взращенный боярской Русью, Иваном Грозным, Петром, Екатериной, этот принцип достиг при Сталине полного своего торжества.
И поистине удивительно, что Сталин, так основательно разгромив свободу, все же продол-жал бояться ее.
Быть может, что страх перед ней и заставлял Сталина проявлять его поистине невиданное лицемерие.
Лицемерие Сталина ясно выразило лицемерие его государства. И лицемерие это главным образом выражалось в игре в свободу. Государство не оплевывало мертвую свободу! Драгоцен-нейшее, живое, радиоактивное содержание свободы и демократии было умерщвлено и превра-щено в чучело, в словесную шелуху. Так дикари, в чьи руки лопали тончайшие секстанты и хро-нометры, используют их в качестве украшений.
Умерщвленная свобода стала украшением государства, но украшением не бесполезным. Мертвая свобода стала главным актером в гигантской инсценировке, в театральном представле-нии невиданного объема. Государство без свободы создало макет парламента, выборов, профес-сиональных союзов, макет общества и общественной жизни. В государстве без свободы макеты правлений колхозов, правлений союзов писателей и художников, макеты президиумов райис-полкомов, и облисполкомов, макеты бюро и пленумов райкомов, обкомов и центральных коми-тетов национальных компартий обсуждали дела и выносили решения, которые были вынесены заранее совсем в другом месте. Даже Президиум Центрального Комитета партии был театром.
Этот театр был в характере Сталина. Этот театр был в характере государства без свободы. Поэтому государству и понадобился Сталин, осуществивший через свой характер характер госу-дарства.
Что же было реальностью, а не театром? Кто же действительно решал, а не делал вид, что решает?
Реальной силой был Сталин.