— Знакомься, Иван! — поднял руку, подзывая Зверева, боярин. — Это сын мой, Андрей.
— О-о, юный Лисьин! — Туземец оторвался от Василия Ярославовича, кинулся к Звереву, крепко обнял и тут же отодвинулся, похлопывая его по плечам: — О-о, какой могучий воин! Когда же, когда и мои дети так же станут со мною вровень! Это какой у тебя поход, боярин? Пятый? Третий?
— Первый, княже. — Остудил восторг родственника Василий Ярославович. — Я так помыслил, коли начинать, то на ливонцах, на кавалерах ордынских. Бо с татарами стакнешься, без опыта враз или со стрелой в брюхе, или с арканом на плечах окажешься.
— Это верно, — согласился князь. — Не те ныне крестоносцы, не те, что огнем и мечом веру христианскую несли. — Он опасливо оглянулся по сторонам и продолжил полушепотом: — Страшно сказать, служители престола папского вдруг один за другим веру истинную отвергать начали и в ересь лютеранскую перекидываться. Сказывают, иные «отцы» у себя в замках притоны разврата устраивают и похоти предаются, иные и вовсе обеты целибата отринули и жен себе берут. Многие замки присваивают и себя баронами объявляют, друг с другом вражду затевают. Нет больше ордена прежнего, совсем нет.
Какая у них сплоченность ныне, коли ни веры общей, ни закона, ни власти прежней нет более? Коли в рать общую и соединяются — так токмо чтоб уделы свои от ворога внешнего удержать. А как рать нашу али польскую опрокинут — враз опять, что тараканы, по замкам и городам разбегаются. Посему и мыслю: никто за кавалера Карла не вступится, хоть бы мы и год у него осаду держали. А коли быстро суд свой правый свершим, так и вовсе хлопот не будет.
— Вот оно, проклятие Пятого креста, Андрей, — повернулся к сыну боярин. — Не дает им серебро счастья. Без веры душа мертва.
— Ай, перестань, Василий Ярославович, — небрежно отмахнулся литовец. — Пустая болтовня с этим проклятием. Коли Бог любит человека, то первое, чем его награждает, так это богатством. А грешников нищетой карает. Нешто вы, люди восхода, от прибытка когда отказывались? Ты со скобарями сговорился, боярин?
— Уговорился, княже. Идем, за стол хоть сядем. Хозяин, где ты прячешься?! Люди мои на дворе устали! Коней под навес поставь да овса им отборного насыпь! А людям горячего чего с мороза приготовь. Пива дай им вдосталь!
— А нам вина бургундского на стол! — крикнул князь.
Они втроем уселись за длинный дощатый стол, на угол. Князь Крошинский отхлебнул из деревянной кружки что-то, пахнущее яблочным соком, опять оглянулся, наклонился вперед:
— Сговорился я со смердом одним, что дрова в замок привозил. Ему заместо полушки токмо плетей полста штук выплатили. Он и уговорился за гривну серебра окрест крепости Ворзовы нас с обозом провести. Сказывал, летом там хода нет, болото, а зимой верховому пройти легко. Токмо до Рождества обернуться надобно, бо снега зима нанесет, после Рождества не пройти. По реке Синей, что смерды Зилупе кличут, до Битого дуба дойти — а там он встретит. Коли получится, так все напасти на скобарей ливонцы спишут, за ними гоняться станут.
— Нешто не узнает никто нас с тобой?
— Узнают, не узнают, — отмахнулся князь. — А подумают все едино на псковичей. Что с ними мы приходили. И погонятся, коли рискнут, за ними. А мы с добычей округ Ворзовы тихо уйдем. Нам ведь сеча ни к чему?
— На день святой Анны я со скобарями сговорился, князь. Шесть дней еще у нас. Успеем?
— За три успеем! День до Ворзовы, день округ нее лесом, еще день до Малты по тракту.
— Сил у кавалеров много?
— Полста кнехтов, может, чуть более, да дворни всякой около того. Коли скобари дело свое сделают, с десяток воинов, мыслю, всего останется.
— Ну, с Богом, — перекрестился Лисьин. — Давай, князь Иван, посылай вестника к смерду своему, пусть через четыре дня у условленного дуба нас ждет. А я пока гляну, как холопов моих хозяин привечает.
— Куда спешить, Василий Ярославович? Гонец мой доверенный по тракту поедет, через дозоры. Одвуконь. К вечеру домчится!
— Вот и пусть мчится, княже, — поднялся боярин. — Коли не сложится что, вернуться до выхода нашего успеет.
Светелка, которую отвели на постоялом дворе Андрею, была размером не больше той, в которой он жил у себя дома — там, в будущем. Однако холопы — и княжеские, и боярские — вовсе оставались ночевать на конюшне в сваленном у стены сене. В доме их только кормили да пивом отпаивали — зато от пуза. Зверев же — после нескольких дней жизни на морозе — в теплом доме да после пары кружек вина сомлел и мужественно проспал почти сутки — вечер первого дня, ночь и следующий день, что не помешало ему после ужина снова завалиться в теплую, пахнущую сеном постель.
На третий день соединенный отряд в восемьдесят человек при десяти санях вышел из Дриссы и помчался по уже знакомой дороге назад, на восток, к Свее. Но всего через два часа путники свернули влево, на пересекающую путь речушку, и вытянулись на ней в длинную колонну по двое. Путь этот явно не пользовался у местных жителей популярностью. То и дело на пути встречались рухнувшие поперек речушки деревья, перегораживающие русло завалы. Стволы потоньше холопы, спешиваясь, оттаскивали в стороны, более толстые приходилось перерубать.
Из-за этого те двадцать верст, что по торному пути отряд, даже с неторопливым обозом, прошел бы часа за три, путники преодолевали половину дня и даже заночевали еще до выхода на условленное место.
Только через три часа пути после вынужденного ночлега вышел отряд к раскидистому дубу, из кроны которого торчал ввысь сухой, обгоревший ствол — подманило, видать, несколько лет назад дерево молнию, с тех пор без вершины и осталось. Люди спешились, отпустили подпруги. Четверо тут же взялись за топоры, прорубая полыньи — лошадей поить. Лучше бы, конечно, теплой воды скакунам давать — но уж какая была. Все теплее, чем снег губами хватать. Впрочем, людям пришлось пить ту же самую студеную воду, слегка разбавив ее вином. Князь Крошинский костры разводить запретил, опасаясь привлечь внимание порубежников из совсем близкой пограничной крепости, а потому все жевали холодное копченое мясо, запивая чуть подкисленной водой.
Проводник появился неожиданно. Вроде и не было никого окрест, как вдруг — в полусотне саженей показался всадник на низенькой пузатой лошаденке с длинной гривой. Жмудин был одет в длинный охабень из плохо выделанной кожи и ничем не крытый, на голове болтала длинными тесемками шапка, похожая формой на танковый шлем.
— Наконец-то! — поднялся князь. — Чего так долго, Сташко? Посланец мой где?
— К Малте поскакал. Сказывал, ты велел за замком доглядывать, княже.
— Да, точно, велел, — вспомнил Крошннский. — Как путь?
— Я проехал, княже. Мыслю, и вы без хлопот пробьетесь. Лошадка дух переведет, княже, да тронемся.
— Нечего время тянуть, — отмахнулся боярин Лисьин. — Вторуша, дай гостю перекусить да на заводного коня посади. Лошадка его в поводу пойдет.
— За то благодарствую, — спешившись, низко поклонился мужнк. — Так, господин, и взаправду быстрее будет. Дозволено ли мне будет спросить, когда я получу свое…
— На задаток, — сдернув с пояса, кинул ему князь тяжело звякнувший мешочек. — Остаток получишь, как назад вернемся.
— Благодарю, господин. — Проводник низко склонился, сунул кошель за пазуху. — Вы можете седлаться, княже. Как соберетесь, так и тронемся. Пожевать я и на ходу могу.
Люди зашевелились, пряча фляги под одежду, а недоеденные припасы убирая обратно в сумки. Четверть часа — и колонна опять вытянулась вдоль реки. Вместе с Василием Ярославовичем и князем ехал Андрей во главе отряда, в нескольких шагах за жмудином. Тот, на ходу пожевывая мясистый говяжий язык, густо обсыпанный перцем, рассказывал:
— Кавалеры, гореть им в аду, прознали, что детвора у нас рыбу ловить начала, дабы с голоду не пухнуть. Ну, и порешили оброком новым обложить. На ловлю. По ведру рыбы в неделю. А где же ее возьмешь столько? Во всем нашем ручье ее ведра не наберешь. Детишкам баловство да нам чуток в кашу для запаха. А они, проклятье наше, пороть через одного начали да недоимку назначать… Дровами, хлебом, капустой. Я, деваться некуда, попытал, где вершу поставить можно. У нас ведь ручей крохотный. Начал искать — так к этому болоту и вышел. Стал пробираться к сердцевине. Мыслил, окно быть должно, коли болото.
Может, хоть карасей добыть. А вышел сюда, к реке. Аккурат в княжество Литовское, мимо застав ордынских. Место тихое, нехоженое. Топи ведь кругом. Тут и половил маненько. Но ведра в неделю, понятно дело, не получается. Мочи нашей нет тягло такое терпеть… Убегли бы все давно — да хозяйство как же? Дом, двор, скотина. С собой не уведешь, продать — заметят. А уж дом и двор и вовсе никак не возьмешь. Как опосля на новом месте да с голыми руками хозяйство подымать? Сам бы, може, и поднял, ан детишек у меня пятеро, мал-мала меньше. И так мякиной одной кормить приходится, а тут и вовсе с голоду опухнут.
— Ну, это ты загнул, — не выдержал князь. — На одной мякине даже козы дохнут.
— Иногда, конечно, и кашу удается сварить, — признал жмудин. — Ан мякину не мене, нежели поросям, себе запариваем. Им ковш в варево, и себе — ковш. Вы, господа, я вижу, московские будете. А правду ли сказывают, что у вас смерд простой и боярин равными считаются?