Бакс называл это... не помню уже как, но это именно оно и было.
В-третьих, меня беспокоил я. Я видел туманную паутину. Я видел ее раз пять-шесть; и более того, я чувствовал нашу зависимость от ее колыхания. Дернется нить, и рыба на вечерней зорьке клевать не будет, сколько ни прикармливай и не чертыхайся шепотом. Или грибов сегодня есть не следует, а следует давиться макаронами, потому что волнение прошло по дальним волокнам, и легкая рябь соизволила докатиться до нас.
Я морщился, как от головной боли, тайно глотал пенталгин и видел проклятую паутину; Инга поглядывала на меня с недоумением, а Талька - с сочувствием.
А когда мы добрались до Браншвейга, и Бакс тут же отправился в местную ратушу, а потом вернулся оттуда злой до бледности и долго показывал мне, не стесняясь Тальки, что бы он сделал с местными бюрократами, не желающими приподнимать свои толстые задницы - я занервничал до рези в желудке.
Я понял, что чувствуют марионетки, когда их достают из сундука.
- Баксик, - сказал я, - берем билеты и едем домой. Дома хорошо, дома есть пиво и телевизор, дома есть мягкий диван - и никаких галлюцинаций. Мы берем отличное купе на четверых и немедленно едем домой. Ты понял меня, Баксик? Мы идем с тобой в кассы, достаем из кармана бумажник...
- Да, - ответил Баксик - нет, незнакомый и суровый Бакс. - Да, пора домой. Ты, Энджи, идешь в кассы, берешь три билета, ты берешь Ингу, Тальку и одну байду, и вы все вечером мотаете отсюда к пиву, дивану и такой-то матери от греха подальше. Займешь мне место на диване и купишь лишний литр пльзеньского. Жди меня, Энджи, и я вернусь. Позже.
- Хорошо, - сказал чей-то холодный и спокойный голос, и я с удивлением обнаружил, что этой мой собственный голос. - Хорошо, Баксик, но не совсем так... Я беру два прекрасных билета, и Инга с Талькой едут налегке. Я иду в кассы, не спуская с тебя пристального взгляда, я иду в кассы...
- Папа, ты возьмешь один билет, - Талька крепко сжал мою руку и улыбнулся чужой, взрослой улыбкой. - Один билет для мамы. Иначе я ей все расскажу. Все-все...
И я пошел в кассу и взял один билет. До сих пор не понимаю, как мне удалось уговорить Ингу уехать.
Но я это сделал.
4.
Мама, хотел бы я стать серебром.
Холодно будет, сынок.
Ф. Г. Лорка
...Злосчастный хутор нашелся, как по заказу. Еще с первой секунды, когда мы только выволокли лодки на берег и решали, ставить или не ставить палатку - Талька сразу взял след и двинулся по нему напористо и целеустремленно, вроде хорошего сеттера. Я только диву давался и временами трогал карман рюкзачка, где у меня среди прочего барахла болтался походный топорик с заново выправленной заточкой. Вот спросите меня, спросите - зачем я взял с собой эту штуку, да еще полночи провозившись над его упрямым лезвием? - спросите меня, или нет, лучше не спрашивайте, потому что я вам все равно не отвечу.
Взял и взял. И все. На всякий случай.
Я предполагал, что случаи - и всякие, и особо оригинальные - не заставят себя ждать. Не то чтобы это приводило меня в восторг, но...
Это «но» включало в себя многое. Косой крест над могилой сумасшедшей старухи, мою захлебывающуюся ярость, факел в руках бесплотного палача, глаза Бакса на вокзале... Я не знал, зачем я иду, но за чем-то я шел наверняка.
Иначе до конца дней своих я буду видеть паутину, бояться паука и радоваться тому, что я не муха, или хотя бы не ближайшая на очереди муха. Радоваться, захлебываясь сырым и липким туманом.
И напиваться перед сном.
И напиваться перед сном. Чтобы не слышать срывающийся крик моего сына:
- Папа, да сделай хоть что-нибудь!..
Я собирался сделать хоть что-нибудь.
...Ветер, как игривый котенок, трепал струйки дыма над кирпичными трубами, два молодых парня помогали беременной женщине тащить тазы с мокрым бельем, три тощие козы глодали всякую дрянь, временами косясь на расслабленного козла с мордой арабского шейха; и вообще, хутор выглядел обжитым и благоустроенным.
- Смотри, - толкнул меня локтем Бакс, и я увидел лохматого детину, заново крывшего крышу уже знакомого нам флигеля. В зубах у детины были зажаты гвозди, и новоявленный кровельщик уставился на нас так, словно полдня мечтал эти гвозди проглотить, а наш приход нарушил все его планы.
У входа во флигель на крылечке сидел унылый и весьма пожилой фермер с патриархальной бородищей и приводил в порядок какую-то мешанину невероятных ремней и пряжек. Где- то я уже видел эту бороду... да нет, не может быть...
Я глядел на эти ремни, вспоминал, как пишется слово «чресседельник», и понимал, что говорить не о чем.
Абсолютно не о чем.
- Пошли отсюда, Бакс, - сказал я.
Он кивнул.
Талька выпустил мою руку и решительным шагом направился к фермеру. Тот поднял голову и воззрился на приближающегося мальчишку. Глаза фермера бегали, моргали, хмурились - словно им, выцветшим заплывшим глазкам, ужасно не хотелось глядеть на пацана в шортах и голубой футболке. Они даже слезились, эти странные глаза...
Глазам не хотелось, а хозяин их заставлял. Впервые я почувствовал, что значит на самом деле «глаза б мои тебя не видели».
- Ганцю! - неожиданно заорал фермер хриплым басом. - Ганцю, иди сюда! Живо!..
Беременная женщина перестала вешать белье и вперевалочку подошла к крикуну. Подошла, глянула на Тальку, на бородатого (мужа? отца?) и быстро опустила взгляд. Я только успел заметить искорку суеверного страха, вспыхнувшего в холодной золе ее серых глаз.
- Ну что? - на полном серьезе спросил фермер, обращаясь к Тальке. - Родит?
- Родит, - так же серьезно ответил мой сын. - К ноябрю родит.
- Кого?
- Девочку.
- Как назвать?
- Сами знаете как...
Фермер резко встал. Уронил свою упряжь. Сунул пальцы за опояску. Переступил с ноги на ногу. Снова сел. Закашлялся.
- А может... - начал было фермер севшим голосом, но Талька грубо перебил его.
- Сами знаете как, - повторил он. - И не вздумайте увильнуть. Хуже будет...
Талька замолчал и вернулся к нам. Беременная женщина зашла в дом, пробыла там с минуту и вернулась с трехлитровой банкой желтоватого самогона (запах мгновенно распространился во все стороны) и увесистой сумкой.
Она передала все это добро фермеру, а тот прохромал к Баксу и сунул ему в руки банку и сумку.
- Уходите, - добавил фермер, и в голосе его промелькнуло неуместное и неприятное сочувствие. - За крест спасибо. А так... Уходите.
И мы ушли.
5.
В токе враждующей крови
над котловиной лесною
нож альбасетской работы
засеребрился блесною.
Ф. Г. Лорка
- Ты знаешь, Энджи, - минут через двадцать заговорил Бакс, - по-моему, я сошел с ума.
- Поздравляю, - хмуро бросил я. - Крайне своевременно.