– Для чего?! Какой в этом смысл?… Зачем жить… существовать так?!
– В чем же, по вашему, заключается смысл существования? – спокойно спросила она.
– Мы живем, чтобы любить! Любить и быть любимыми! Рожать детей, чтобы любить их, рожать от тех, кого мы любим!…
– Вы опять рассуждаете, как дитя своей эпохи, наводите глянец на обыкновенные животные инстинкты. Но ведь мы стоим на ступень выше животных, и тут вряд ли вы будете со мной спорить.
– Тут – нет, но…
– Вы говорите «Любить». Но что вы можете знать о любви матери и дочери, любви, в которую не вмешивается мужчина, не привносит ревности и боли? Разве не трогательна любовь девушки к своим маленьким сестрам?
– Вы не понимаете… – с тоской прошептала я. – Как вы можете понять любовь, живущую в самом сердце определяющую все ваше существование!… Любовь, которая везде во всем!… Она… она может ранить приносить страдания, но она может сделать вас счастливее всех на свете!… Она может превратить пустырь в цветущий сад, простые слова сделать музыкой! Нет, вам не понять… ведь вы не знаете… не можете… Господи, Дональд, родной, как мне рассказать ей о том, что она не может даже представить!…
Возникла неловкая пауза. Наконец она проговорила.
– Ваша реакция женщины той эпохи сейчас вполне естественна… Но постарайтесь понять и нас, стоило ли отказываться от нашей свободы от нашего Возрождения и вновь вызвать к жизни тех, кто превращал нас в полуживотных?
– Как вы не можете понять!… Только самые малоразвитые мужчины и женщины, самые тупые лишенные интеллекта, «воевали» друг с другом. В основном мы были любящими парами, из которых и состояло наше общество.
– Моя дорогая, – улыбнулась она, – вы или поразительно мало знаете о собственном мире или… Словом, те «тупые», о которых вы говорите, представляли собой подавляющее большинство. Ни как историк, ни как женщина, я не могу согласиться с тем, что мы должны были вновь воскресить, реанимировать прошлое. Примитивная стадия нашего развития навсегда канула в Вечность и настала новая эра в цивилизации. Женщина венец и основа всей жизни была какое‑то время вынуждена искать мужчину для продолжения рода. Но время это кончилось. А вы дорогая хотели бы вновь восстановить этот бессмысленный и опасный процесс исключительно для сохранения сентиментальной шелухи? Не буду скрывать, что кое‑какие из второстепенных, м‑мм, удобств мы утратили. Вы, наверное, вскоре заметите, что мы менее изобретательны в механике и лишь скопировали то, что давно было изобретено мужчинами. Но нас это мало беспокоит, так как мы занимаемся в основном биологией и всем что с ней связано. Возможно, мужчины научили бы нас передвигаться в два раза быстрее или летать на Луну или искусно и массово истреблять друг друга, но за знания подобного рода не стоит платить возвратом к рабству. Нет, наш мир нам нравится (за исключением ничтожного числа Реакционисток). Вы видели Обслугу – они немного суетливы, но разве среди них есть печальные горестные лица? А Работницы, которых вы называете амазонками – разве они не пышут здоровьем красотой радостью и силой?
– Но ведь вы их обкрадываете! Вы украли у них право иметь детей!…
– Не стоит заниматься демагогией, моя дорогая. Разве ваша социальная система – «не обкрадывала» точно так же незамужних женщин? И вы не только давали им это чувствовать и знать, вы создали на этом всю структуру общества. У нас же иначе Работницы и Обслуга просто не знают, и их нисколько не гнетет чувство неполноценности. Материнство – функция Мам, и это для всех естественно.
– Вы же обокрали их? Каждая женщина имеет право любить!
Впервые за время нашей беседы я почувствовала ее раздражение.
– Вы продолжаете мыслить категориями своей эпохи, – довольно резко оборвала она меня. – Любовь, о которой вы говорите, существует исключительно в вашем воображении – ее придумали! Вам никогда не приходилось взглянуть на этот вопрос с другой стороны? Ведь вас, лично вас, никогда открыто не продавали и не покупали как вещь. Вам никогда не приходилось продавать себя первому встречному просто для того, чтобы прокормиться. Вам не приходит в голову поставить себя на место одной из тех несчастных, которые на протяжении веков корчились в агонии, подыхали, насилуемые завоевателями, а то и сжигали сами себя, чтобы избегнуть подобной страшной участи? Или тех, кого заживо хоронили с усопшим супругом… Или тех, кто всю жизнь томился в гаремах… Вот она – изнанка Романтизма. И так продолжалось из века в век, но больше никогда не повторится, это кончилось, однажды и насовсем. А вы пытаетесь меня убедить в том, что нам следовало бы вернуться к прошлому – выстрадать все заново…
– Но большинство из того, о чем вы сейчас говорили, было прошлым и для нас – попыталась я возразить, – мир становился все лучше.
– Вы полагаете? – усмехнулась она. – Может быть, наоборот, – мир стоял на заре нового всплеска варварства и вандализма?
– Если от зла можно избавиться, отбросив с ним все добро, то что же остается? Что осталось?
– Очень многое. Мужчина олицетворял собой начало конца. Мы нуждались в нем… да, он был нужен – лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная его деятельность приносила миру лишь горе и страдания. Теперь мы научились обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить.
– Значит, вы убеждены, что победили… саму Природу!
– А‑а, – она досадливо тряхнула головой, – любое развитие любой цивилизации можно назвать «победой» над Природой. Или насилием над ней – вы ведь хотели произнести это слово, дорогая? Но, скажите, разве вы предпочли бы жить в пещере, чтобы ваши дети умирали от голода и холода?
– Но есть же какие‑то незыблемые вещи, которые нельзя менять, ибо на них… ибо в них состоит… – я пыталась подобрать слова, но она неожиданно прервала меня.
На поляне перед коттеджем замелькали длинные тени. В вечерней тишине слышался хор женских голосов. Несколько минут мы молчали, пока пение не начало затихать и отдаляться все дальше и дальше замирая вдалеке.
– Как прекрасно! – с блаженной улыбкой вымолвила моя собеседница. – Ангелы не спели бы лучше! Это наши дети они счастливы и у них есть на то основание: они не вырастут в мире, где пришлось бы зависеть от злой или доброй воли мужчины им никогда не придется принадлежать хозяину. Вслушайтесь в их голоса! Дорогая, почему вы плачете?
– Я знаю это ужасно глупо, но, наверное, я плачу обо всем, что вы… утратили бы, окажись это явью, – сквозь слезы пробормотала я. – Вам никогда не встречались такие строки:
Чтобы любовь была нам дорога,
Пусть океаном будет час разлуки,
Пусть двое выходя на берега,
Один к другому простирают руки…
Неужели вы не чувствуете пустоту вашего мира? Неужели действительно не понимаете?
– Я знаю, дорогая, вы еще очень мало знакомы с нашей жизнью, но пора уже осознать, что можно создать прекрасный мир, в котором женщинам не надо драться между собой за крохи мужского внимания… – возразила она.
Мы говорили и говорили, пока за окном не стало совсем темно.
Она действительно много читала. Некоторые «куски» прошлого, даже целые эпохи, Она знала блестяще, кое‑что из мною сказанного принимала с удивлением и признательностью, но ее взгляд на жизнь и общество был непоколебим.