Это ты мне должен, – осенило Михлю. Он еще раз посмотрел на «жигули», на сей раз безнадежность отступила. На короткий сверкающий миг Михля поверил в возможность чуда – ремонта.
Незнакомец пожевал губу. Потом он положил ручищу Михле на плечи и произнес задумчиво:
– У тебя ведь денег нет, а?
– Посмотри на меня, – сказал Михля горестно. – По-твоему, у меня есть деньги?
Незнакомец перевел дух, как бы сожалея о собственной наивности, и вдруг спросил:
– Тебя как зовут?
– Сергей.
– А я Петр Иванович. У меня тоже ничего нет, даже дома.
– Вот и познакомились, – глубоко, от всей утробы вздохнул Михля.
Они уселись на парапет, спиной к мостовой и разбитой машине, лицом к Неве. Река была огромна и полна света.
– Здесь нужны корабли, – сказал вдруг Петр Иванович. – Без них пусто, как в семье без бабушки.
– Что ты имеешь в виду? – удивился Михля. Он не поспевал за Петром Ивановичем.
– Всегда необходим кто-то в углу. Щелкать спицами, вязать то свитер, то носки, – объяснил Петр Иванович. – Что-нибудь бесполезное. Можно шарф.
– Корабли мало похожи на бабушку, – высказался Михля.
Петр Иванович пожал плечами.
– Я все равно никогда не видел ни кораблей, ни бабушки, – равнодушно промолвил он. – Так что разница невелика.
– Пожалуй, – согласился Михля.
Они помолчали, а потом Петр Иванович уточнил:
– Так ты не будешь мне платить?
– Нет, – сказал Михля.
– Ага. Я так и понял.
– Если понял, то зачем спрашиваешь? – вдруг разозлился Михля.
– А почему ты сидишь здесь со мной? – осведомился Петр Иванович. – Разве не для того, чтобы заплатить?
– Просто домой неохота, – ответил Михля. – А ты?
– И мне неохота.
– Ясно, – сказал Михля.
Петр Иванович блеснул черным глазом.
– Что тебе ясно?
– Что ты здесь сидишь, потому что идти домой тебе неохота. Больше ничего.
Петр Иванович перевернулся на парапете и уставился на разбитую машину.
– Не рассчитал я сдуру, – признался он. – Слишком хрупка машина, стара. Бабушка. Нужно лучше обратиться взглядом к джипам.
– Слушай, – произнес Михля, – а как ты это сделал?
– Просто сошел на проезжую часть и встал вперед, – откликнулся Петр Иванович. – Ты этого не заметил?
– Я заметил, – горестно подтвердил Михля. – Я заметил, что ты выскочил неизвестно откуда и я в тебя врезался. А когда я в тебя врезался, моя машина разбилась в лепешку, а тебе хоть бы что. И вот этого-то я не понимаю.
– Чего не понимаешь?
– Почему машина разбилась, а ты целехонек. Ты должен был пострадать.
– Если бы я пострадал, ты дал бы денег? – жадно осведомился Петр Иванович.
Ты должен был пострадать.
– Если бы я пострадал, ты дал бы денег? – жадно осведомился Петр Иванович.
– Пришлось бы…
– Ладно. Ты – хороший. Тебя как зовут на самом деле?
– На самом деле меня зовут Михля, – сдался Михля.
– Я так и подумал, – заявил Петр Иванович. – Но ты не дашь денег.
– Нет.
У Михли исчез последний страх, исчезло даже сожаление о разбитой машине. Он просто сидел на парапете рядом с новым знакомым, с этим Петром Ивановичем, и расслабленно поддерживал бессвязный разговор.
Обычно в тех случаях, когда Михля не был заинтересован в том, чтобы участвовать в разговоре, – за семейным столом в доме родителей, например, – он создавал видимость. Вставлял «угу», «это точно», «с ума сойти». А сам плавал умом в некоей пустоте вроде лимба, где изредка возникали и тут же теряли форму безымянные тени и молчаливые призраки. Когда это состояние окончательно становилось Михле в тягость, он произносил бодрым голосом: «Выпью-ка я последнюю на посошок, а то завтра рано вставать», – и мама принималась хлопотать, наливая «на посошок», а потом, уже в прихожей, кутала его в шарф, шептала на ухо: «Когда ты все-таки женишься? Где же мои внуки, Сержик?» – и со всхлипом крепко целовала в обе щеки.
Разговаривать с Петром Ивановичем, как с мамой, не получалось. Единственное сходство заключалось в том, что в обоих случаях Михля лишь смутно догадывался, о чем идет речь. Слушать Петра Ивановича и поддакивать было все равно что мчаться по головокружительным лабиринтам, каждый из которых может оборваться пропастью или выскочить в тупик.
Впрочем, кое-какие улочки Петр Иванович проезжал уже не по первому разу, так что Михля постепенно успокаивался и подтверждал свое нежелание дать ему денег уже вполне твердым голосом.
– Объясни мне, почему у тебя даже царапин нет, – сказал Михля.
– Разве нет? – удивился Петр Иванович. Он поднес к глазам свою руку и воззрился на нее так, словно лицезрел этот непонятный предмет впервые в жизни.
– Нет, – сказал Михля.
Петр Иванович со вздохом уронил руку на колени.
– И впрямь нет. Это нехорошо. Должны быть.
– Но их нет.
– Нет.
– И денег я тебе не дам, – отважился Михля.
– Нет.
Помолчали.
– Так как ты это сделал? – снова привязался Михля. Он так расхрабрился, что даже взял инициативу в свои руки и начал задавать вопросы. Чем бы ему это ни грозило.
Помолчав, Петр Иванович ответил просто:
– Я каменный.
* * *
Михля стал единственным другом Петра Ивановича. Никогда прежде у Петра Ивановича не заводилось друзей. Он не доверял своим ровесникам, люди постарше его жалели, люди помладше – боялись.
А Михля не боялся, не жалел. И даже как будто был достоин доверия.
– Каменный? – переспросил он и уважительно потрогал бицепс Петра Ивановича.
Петр Иванович отдернул руку.
– Это ерунда, – нетерпеливо сказал он, – мышца у многих на ощупь тверда.