– Я должна вас поблагодарить, – сказала она. – Хотите денег?
Ковпак покачал головой.
– Может, передать кому письмо?
– Здесь есть почта, – ответил Пер.
– Экой вы… – Женщина поглядела исподлобья.
Мавпа на корме карбаса потрясал тесаком в сторону грузчиков.
– Пора, – сказал Ковпак. – Еще выйдет буза из-за солонины.
– Прощайте, – сказала женщина.
Ковпак отцепил швартов и перемахнул на зыбкую палубу. Карбас отваливал боком, пока поднятый парус не захлопал в воздухе. Мавпа переложил руль. Ковпак стоял и смотрел, как госпожа Ракоша провожала его взглядом. Серый ее дорожный плащ развевался. Женщина приложила ладонь козырьком ко лбу. Вонючий Дед Ангел Ракоша в чистенькой одежде бессмысленно топтался сзади нее.
– Хороший ветер, – сказал Мавпа, когда Совиная гавань утонула в дымке.
– Пошел ты! – крикнул Ковпак, привалился к борту и зарыдал. Невидимые сирены торжествовали.
Три дня он провалялся в беспамятстве. Повар осмотрел его и сказал: «Это горячка».
– Тиф? – спросил Мрожка.
– Просто горячка.
Перу пустили кровь, приложили уксус к вискам, а после напоили хинной настойкой.
Он выжил, но долго был слаб.
– Вы саботажник, – сказал ему Цезарь Мрожка. Теперь начальник сам вынужден был ходить на карбасе и с отвычки едва не утопил посудину, заблудившись в тумане. Мавпа ухитрился разглядеть в опасной близи зубья Смертельной Расчески, спас карбас и ходил гоголем по этому случаю. Однажды повар напоил его до бесчувствия. Мавпа выполз из здания тюрьмы, подошел к краю берега, оскользнулся и погиб в черных волнах. Арестанты шептались, что он увидел поющую сирену прямо у берега и решил посчитаться с нею. Повар говорил, что черви в голове у Мавпы взбунтовались супротив пьяных паров и Мавпа кончил с собой, спасаясь от страшной боли.
Мрожка до осени героически ходил на карбасе один. За сутки он начинал пить для куража, пьянел мертвенно, а после как бы приходил в себя, существуя в тумане. Взгляд его горел очень нехорошо, а лицо, обыкновенно желтое, бледнело и опухало.
– Скапучусь в море, а вы тут подыхайте с голоду, – кричал он арестантам, стоящим на берегу. – Еще сами друг дружку лопать будете, черти!
При этом Мрожка зычно смеялся.
Но ничего, не скапутился.
Пер проболел всю осень. Сирены пели.
«Это конец,» – решил он, когда кровь капнула у него из носа во время умывания. Но ничего не произошло.
Навигация приближалась к концу. Мрожка перевез много припасов. Рапорт о смерти Мавпы он написал, а потом сжег в печке, чтобы не сократилось довольствие. Потом он сказал: «Какая разница!» и напился. В полночь ему стало дурно. Мрожка изошел желчью. Утром было ясно, что выйти в море он не сможет.
– Кто пойдет? – спросил он слабо.
Староста арестантов вышел вперед и сказал, что добровольно никто не хочет идти. Море злое.
– Угля не подвезли раньше, – сказал Мрожка, – Баржа с углем ждет в Совиной. Без угля нам карачун. До весны не доживем.
– Доживем, – сказал староста.
– Будем топить шкафчиками.
– Без угля я не смогу готовить еду, – заявил повар. – Вы будете жрать сырые клубни и мерзлые коровьи сердца. У нас не будет хлеба. Вы налопаетесь муки и подохнете, когда у вас склеятся кишки.
– Ты начальник, я дурак, – отвечал староста. – Но добровольно никто не пойдет.
– Я пойду, – сказал Пер. – Только, боюсь, вас отдадут под суд. У меня не будет конвоира.
Мрожка рассмеялся и харкнул чем-то черным.
– Оденете перевязь Мавпы и его кожаную шапку. Будете сами себе конвоир.
Ковпак вышел в море через час. Северо-западный ветер обдирал лицо.
«Обратно выйдет хуже, – прикидывал Ковпак, изучая капризы течения. – А ведь придется волочить за собою плоскодонную баржу».
Между волн уже скакали льдины. Редкие солнечные лучи, продравшиеся сквозь низкое, вязкое небо, поблескивали на ледяных корочках.
Пер старался не думать о сиренах. Черная глубина уже не страшила – манила. И это было плохо. Но на счастье сорвался шкот, и обледеневшая веревка рассекла лицо Ковпаку. Холод обжег рану, крови почти не было. Ковпак отвлекся. Рыча от боли и плюясь проклятиями, он добрался в Совиную. Там было спокойнее. Вода вяло шевелилась, словно покрытая пленкой прогорклого масла.
В трактире он влил в себя два стакана джина, пахнущего дымом. Третий стакан плеснул себе в лицо. Рана оттаяла, и кровь потекла.
– Обождите шквал, – сказал ему рыбак, карауливший баржу.
Пер махнул рукой и спросил еще стаканчик. Пока он пил его, раскрылась входная дверь и в чаду стало темнее. В смерче холодного пара укутанная и мокрая фигура оглядывала комнату.
– Вы узнаете меня? – спросила госпожа Ракоша. Она сняла капюшон. Ковпак не ответил. – Помните, я сказала, что хочу вас отблагодарить?
Она улыбалась.
– Вот ваша свобода. Я знаю ваше имя и кто вы. Вас помиловали, давным-давно. Больше года. Но бумаги ваши затерялись.
Она из-за пазухи извлекла конверт со знакомой уже печатью.
– Это удача, что вы здесь. Мне сказали, что за углем придут из тюрьмы обязательно. Но теперь вам можно не возвращаться.
– Нельзя, – подал голос Пер.
– Вот как?
– Я один вышел в море.
– Ох! – сказала женщина.
Помолчали немного.
– Хорошо! – Она тряхнула головой. – Я подожду вас до завтра. Вы вернетесь, вас перевезут.
– Не перевезут, – сказал Ковпак. – Некому.
– Глупости, – встрял старый рыбак. – Начинается тура, ветер-убийца. Всякий, кто попадет в волны, погибнет.
Госпожа Ракоша топнула ногой.
– Это какая-то недобрая выдумка, – заявила она.
– Послушайте, уезжайте отсюда, – сказал Ковпак. – Вам нечего делать здесь. Спасибо за помилование, извините, что придется ему подождать полгодика.
Женщина разозлилась.
– Да кто вы такой, чтобы мне указывать? Я найду, чем себя занять. Сколько вас не будет? Два месяца? Три?
– Пять, – сказал рыбак.