Подумайте, какой опасности я подвергаю себя ради
вас».
Это было ответом на его постоянные страхи: он думал, что я выбрала себе в обществе другого любовника и вместе с ним насмехаюсь над бедным
неаполитанским прыгуном. Один из его приятелей наговорил ему по этому поводу каких-то нелепостей.
Неделю спустя муж ушел на биржу. Майраль перелез через садовую ограду и вошел ко мне среди белого дня. Вы видите, чему я себя подвергала! Мы не
пробыли вместе и трех минут, как вернулся муж. Майраль прошел в мою туалетную комнату и спрятался там. Однако дон Гутьерре вернулся домой лишь
для того, чтобы захватить нужные бумаги. На наше несчастье, у него был при себе мешочек с португальским золотом. Поленившись спуститься в кассу,
он вошел в мою туалетную комнату, положил золото в один из моих шкафов, который запер на ключ, и так как он был очень подозрителен, то вдобавок
ко всем этим предосторожностям унес также и ключ от туалетной комнаты. Вообразите мое огорчение! Майраль был взбешен; я могла только
переговариваться с ним через дверь.
Вскоре муж вернулся. После обеда он почти насильно увел меня на прогулку. Потом ему захотелось пойти в театр, и, наконец, лишь поздно вечером я
смогла вернуться домой. На ночь все двери в доме тщательно запирались, и муж брал к себе все ключи. Лишь совершенно случайно мне удалось,
благодаря первому крепкому сну дона Гутьерре, выпустить Майраля из туалетной комнаты, где он так долго томился. Я открыла ему дверь небольшого
чердака под крышей, но спуститься оттуда в сад оказалось невозможным. Там были разложены тюки с шерстью, которые охранялись двумя или тремя
носильщиками. Весь следующий день Майраль провел на чердаке. Можете себе представить, что я выстрадала: каждую минуту мне казалось, что вот-вот
он спустится вниз с кинжалом в руке и проложит себе дорогу, убив моего мужа. Он был способен на все. При малейшем шуме в доме я вздрагивала.
В довершение несчастья муж не пошел на биржу. Мне так и не удалось хотя бы минутку поговорить с Майралем; но я была счастлива уже тем, что
наконец мне удалось разослать с поручениями всех носильщиков и улучить момент, чтобы выпустить Майраля через сад. Проходя по гостиной, он разбил
рукояткой кинжала большое зеркало. Он был взбешен.
Я знаю, сударь, вы будете презирать меня не менее, чем я сама себя презираю. С той самой минуты — теперь я это вижу — Майраль разлюбил меня; он
решил, что я нарочно поставила его в глупое положение. Муж по-прежнему в меня влюблен; в тот день он много раз целовал и обнимал меня. Майраль,
страдавший от оскорбленного самолюбия больше, чем от любви, вообразил, что я спрятала его лишь для того, чтобы сделать свидетелем этих
нежностей.
Он перестал отвечать на мои письма; во время представления он не удостаивал меня теперь даже взглядом.
— Вам, наверно, надоело, сударь, слушать перечисление всех этих мерзостей. Но вот самая безобразная и самая низкая.
Неделю тому назад труппа неаполитанских наездников объявила о своем близком отъезде. В прошлый понедельник, в день святого Августина, обезумев
от любви к человеку, который в течение трех недель после приключения, пережитого в моем доме, не удостаивал меня ни взглядом, ни ответом на
письма, я убежала из дома лучшего из мужей. При этом, сударь, я обокрала его, я, ничего не принесшая ему в приданое, кроме неверного сердца. Я
унесла с собой все подаренные им бриллианты и взяла из его кассы три или четыре свертка по пятьсот франков, так как боялась, что Майраль,
продавая бриллианты, может возбудить в Бордо подозрения.
На этом месте своего рассказа донья Леонора сильно покраснела.
На этом месте своего рассказа донья Леонора сильно покраснела. Льевен был бледен и полон отчаяния. Каждое слово Леоноры пронзало ему сердце, и,
тем не менее, в силу какого-то ужасного извращения чувств, каждое из этих слов усиливало пылавшую в его сердце любовь.
Не помня себя, он взял руку доньи Леоноры; она не отнимала ее. «Как низко с моей стороны, — говорил себе Льевен, — наслаждаться прикосновением
этой руки, в то время как Леонора откровенно рассказывает мне о своей любви к другому! Она не отнимает руки исключительно из презрения или же по
рассеянности, а я — самое грубое существо в мире».
— В прошлый понедельник, — продолжала Леонора, — четыре дня назад, около двух часов ночи, я имела низость усыпить мужа и привратника с помощью
опия, а потом убежала. Я постучалась в дверь того самого дома, откуда мне с таким трудом удалось выбраться сегодня ночью как раз тогда, когда вы
проходили мимо. Это был дом, где жил Майраль.
— Теперь ты поверишь моей любви к тебе? — спросила я, подойдя к нему.
Я была пьяна от счастья. Он же с первой минуты показался мне скорее удивленным, нежели любящим.
На следующее утро, когда я отдала ему мои бриллианты и золото, он решил покинуть труппу и бежать со мной в Испанию. Но, боже великий! Его
незнание некоторых обычаев моей родины открыло мне, что он не испанец.
— Как видно, — говорила я себе, — я навсегда соединила свою судьбу с судьбой простого циркового наездника! Ну что ж, не все ли равно, если он
меня любит? Я чувствую, что он властелин моей жизни. Я стану его служанкой, его верной женой. Он будет продолжать заниматься своим ремеслом. Я
молода, если понадобится, я тоже научусь ездить верхом. Если к старости мы впадем в нищету, что из того? Через двадцать лет я умру от нищеты
рядом с ним. Обо мне не придется сожалеть: я умру, узнав, что такое счастье!
Какое безумие! Какая испорченность! — вскричала Леонора, прерывая свой рассказ.
— Надо признать, — сказал Льевен, — что вы умирали от скуки со своим старым мужем: ведь он держал вас взаперти. В моих глазах это во многом вас
оправдывает Вам всего девятнадцать лет, а ему пятьдесят девять. Сколько женщин на моей родине пользуются уважением в обществе и не испытывают
ваших благородных угрызений совести, совершая куда более серьезные проступки!
Несколько фраз в этом роде, видимо, сняли с души Леоноры тяжелое бремя.
— Сударь, — продолжала она, — я провела с Майралем три дня. По вечерам он уходил от меня в свой театр. Вчера вечером он сказал мне:
— Полиция может сделать у меня обыск, поэтому я спрячу ваши бриллианты и деньги у верного друга.
В час ночи, после того как я прождала его гораздо дольше обычного, терзаясь мыслью, что он, может быть, упал с лошади, он явился, поцеловал меня
и снова вышел из комнаты. К счастью, я оставила свет, хотя он дважды запрещал мне это и хотел даже погасить ночник. Спустя долгое время — я уже
спала — какой-то мужчина лег ко мне в постель, и я сразу почувствовала, что это не Майраль.
Я схватила кинжал. Негодяй испугался; он упал к моим ногам и стал умолять о пощаде. Я бросилась к нему, чтобы убить его.
— Только троньте меня, и вы попадете на гильотину, — сказал он.
Низость этой угрозы вызвала у меня отвращение.
«Вот с какими людьми я опозорила себя!» — подумала я.
У меня хватило присутствия духа сказать этому человеку, что в Бордо у меня есть покровители и что генеральный прокурор арестует его, если он не
откроет мне всю правду.
— Хорошо, — ответил он, — знайте же, что я не принимал участия в краже вашего золота и бриллиантов.