Мы пошли к выходу.
- Почему ты мне не говорила, что у тебя такой потрясный предок? - прошептала Кэтлин.
Я не нашлась с ответом.
- Как обидно, что у него волчанка. - Кэтлин открыла дверь и повернулась ко мне. - Он выглядит как рок-звезда. Наш папка выглядит как мясник, кем и является. Тебе во многом повезло, Ари.
Когда она ушла, дом показался мне больше, чем обычно. Я отправилась за папой в библиотеку. Он сидел за письменным столом и читал. Я смотрела на него: подбородок опирается на длинную, узкую кисть, красивые губы, всегда изогнутые в легком разочаровании, длинные темные ресницы. Да, отец у меня "потрясный". Я гадала, бывает ли ему одиноко.
- В чем дело, Ари? - спросил он, не поднимая глаз.
Голос негромкий и музыкальный, как всегда.
- Мне надо с тобой поговорить.
Он поднял подбородок и глаза.
- О чем?
Я набрала в грудь побольше воздуха.
- О велосипеде.
Сначала папа сказал, что подумает. Потом, несколько дней спустя, он сказал, что обсудил это с Деннисом, и Деннис счел, что двигательная активность пойдет мне на пользу.
- Я знаю, что ты растешь, - сказал он в тот день, когда мы отправились покупать велосипед, - и понимаю, что тебе нужна большая независимость. - Он глубоко вздохнул. - Я все понимаю, и все же мне очень трудно не стремиться удержать тебя дома, в безопасности.
Мы ехали в его старом черном "ягуаре" - редкий случай, скажу я вам. Отец пользовался этой машиной от силы раз в месяц и почти никогда не брал меня с собой.
В тот теплый июльский день на папе был его обычный черный костюм - как он объяснил, когда я спросила, почему он никогда не ходит по магазинам, костюмы и сорочки ему шили в Лондоне, - широкополая шляпа для защиты от солнца, темные очки, перчатки и шарф. Другой выглядел бы в подобном наряде нелепо, но отец был воплощением элегантности.
- Я буду очень осторожна.
Он не ответил.
Велосипедный магазин помещался рядом с торговым центром. Мы с Кэтлин на прошлой неделе ездили сюда на автобусе, и она мне его показала. Они с Майклом также обсудили достоинства различных моделей и стилей и свели перечень рекомендаций к трем. Список лежал у меня в кармане. Но когда мы очутились в магазине, я поняла, что могла и не трудиться брать его с собой. Среди стоек с велосипедами прогуливался Майкл.
Увидев меня, он вспыхнул.
- Кэтлин сказала, что сегодня, - объяснил он. - Я не мог позволить, чтобы ты приняла решение сама.
- Боялся, что я ошибусь? - насупилась я, но он уставился мимо меня.
- Здравствуйте, сэр, - как-то скованно произнес Майкл.
Сзади ко мне подошел отец.
- А откуда вы знаете Ариэллу?
- Это брат Кэтлин, - пояснила я.
Отец кивнул и пожал мозолистую руку Майкла своей в перчатке.
- И что вы думаете об этих велосипедах?
Вечером по телефону Кэтлин сказала, что страшно злится на Майкла: он не сказал ей, что собирается в велосипедный магазин.
- Он говорит, твой отец похож на готического принца, - сказала она, и в ее голосе я услышала то, о чем умолчали слова: это было хорошо, "обалденно", выражаясь словечком, привычным в ее доме и неслыханным в моем.
Меня удивляло, как легко и быстро Макгарриты сходились с людьми, даже с такими странными, как мы с отцом. Наверное, снобизм, с которым они сталкивались в школе (и повсюду в Саратога-Спрингс) сделал их такими. Или какая-то наследственная черта делала их инстинктивно дружелюбными.
В любом случае, теперь у меня был велосипед, гоночный, голубой с серебром. А Деннис научил меня кататься всего за день, так что когда я подъехала к дому Макгарритов, Майкл был поражен.
- Да ты прирожденный всадник, - сказал он мне.
Я надеялась на это. Я уже строила планы на осень, когда собиралась попросить отца позволить мне брать уроки верховой езды.
С обретением велосипеда передо мной открылся весь город.
Поначалу я выезжала только с Кэтлин. Каждую неделю мы встречались у беговой дорожки, чтобы посмотреть на выездку лошадей. Потом отправлялись в центр, где иногда пили газировку с бутербродами, после чего я катила домой на послеобеденные занятия, а она направлялась на дополнительные по истории в школу. Кэтлин считала, что жестоко заставлять нас учиться летом, но на самом деле я всегда с нетерпением ждала времени, которое проводила с отцом. Мне нравилось учиться.
До знакомства с Кэтлин я ни разу не бывала в ресторане. Можете себе представить папу, Денниса, Мэри Эллис Рут и меня в "Оливковом саду"? Еды у нас дома хватало, и выходить куда-то поесть было совершенно ни к чему. Но Кэтлин показала мне, как увлекательно выбирать блюдо из меню. Жареные бутерброды с сыром в кафе были неизмеримо вкуснее всего, что готовила миссис Макги, разумеется, я ей об этом не сказала.
Кэтлин также познакомила меня с местной библиотекой и Интернетом. Она поверить не могла, что я не пользуюсь компьютером дома. Те два, что стояли в подвале, были отведены для исследований отца с Деннисом, но мне никогда и в голову не приходило попросить воспользоваться ими.
И в то лето я ими не пользовалась. У нас было слишком много других дел. Наши велосипедные прогулки становились все длиннее, мы ездили в розовый сад "Яддо" и дальше, на озеро. Поначалу я не могла ездить так далеко и быстро, как она, но день ото дня становилась все выносливее. Я заработала свой первый солнечный ожог, от чего у меня приключилась такая сильная температура и сыпь, что отец вызвал доктора Уилсона, который прочел мне нотацию и отправил на два дня в постель. После этого я с неукоснительностью религиозного обряда накладывала солнцезащитный крем с коэффициентом 50 из огромной бутыли, с бесконечным презрением оставленной Рут на моем трюмо.
На первый поцелуй реакция была куда слабее. Однажды вечером мы небольшой компанией отправились на озеро посмотреть на фейерверк. Все непрестанно хлопали мух и комаров, но меня насекомые не беспокоили. Я немного отошла от остальных, чтобы лучше видеть, и когда отвела глаза от неба, оказалось, что рядом со мной стоит Майкл. Я видела в его глазах отражение фонтана рубиновых звезд, когда он меня поцеловал.
Вы правы, я еще не описывала Майкла. Думаю, в то лето ему было шестнадцать. Загорелый парень среднего роста, с темно-каштановыми волосами и карими глазами. Все свободное время он проводил на воздухе, катаясь на велосипеде и купаясь. Он был худой и мускулистый, а лицо его сохраняло непроницаемое выражение, даже когда он рассказывал анекдоты, что случалось часто. Время от времени он таскал сигареты из отцовских запасов, и я помню запах табака. Достаточно ли этого? Думаю, хватит о нем.
Июль перетек в август, и все дети Макгарритов начали готовиться к возвращению в школу - покупать тетрадки и ручки, проходить стоматолога, стричься, обсуждать учителей. Однажды из Канады прилетел холодный ветер, принеся в Саратога-Спрингс недвусмысленный намек на то, что лето не будет длиться вечно.
Возможно, понимание этого делало меня раздражительной, думала я. А может, я соскучилась по Деннису, отцовскому ассистенту: он тогда на месяц уехал в Японию проводить какие-то исследования. С самых первых дней он был очень привязан ко мне. Я думала о том, как он таскал меня на своих широких плечах, изображая лошадь, как смешил. Он называл себя моим "верным конопатым другом". Он должен был вернуться через пару-тройку недель, только этой мыслью мне и оставалось утешаться.
Я заставила себя прочесть сборник стихов Эдгара Аллана По, но это далось мне с трудом. Когда-то я мучительно продиралась сквозь "Повесть о приключениях Артура Гордона Пима", которая показалась мне невыносимо затянутой. Но поэзия оказалась еще хуже. Через час отец будет наверху, рассчитывая услышать от меня вдумчивый анализ размера, а я думала только о том, что Майкл (и Кэтлин) отправились по магазинам и я сегодня их вообще не увижу.
На обед миссис Макги сделала мне омлет, такой водянистый и безвкусный, что я не смогла заставить себя проглотить больше трех кусочков. Я недоумевала, почему дома ее стряпня намного лучше.
Когда в час мы встретились с отцом в библиотеке, я сказала:
- Знаешь, я невысокого мнения о поэзии По.
Он сидел за столом, подняв бровь.
- И много ли ты из нее прочла, Ариэлла?
- Достаточно, чтобы понять, что она мне не нравится.
Я говорила быстро, чтобы скрыть правду: я прочла только первую и последнюю строфы, а остальное пролистала. Я попыталась объяснить.
- Слова у него просто… слова на бумаге. Какое стихотворение ты читала?
Как это похоже на него - сразу понял, что я прочла только одно.
Я раскрыла книгу и протянула ему.
- "Эннабел Ли", - произнес он, словно лаская голосом это имя. - Ох, Ари. Думаю, ты вообще его не читала. - И он прочел мне стихотворение вслух, едва заглядывая в книгу, не делая пауз между строчками и строфами, и слова звучали как музыка, как печальнейшая в мире песнь. Когда он читал последние строчки:
Много, много ночей там покоюсь я с ней,
С дорогой и любимой невестой моей
В темном склепе у края земли,
Где волна бьет о кромку земли,
- я плакала. И когда он поднял взгляд от книги, я увидела слезы и в его глазах. Он быстро взял себя в руки.
- Извини, - сказал он. - По - неудачный выбор.
Но я не могла перестать плакать. Смущенная, я оставила его и отправилась наверх, а строчки продолжали звучать у меня в голове:
Если светит луна, то приносит она
Грезы об Эннабел Ли;
Если звезды горят - вижу радостный взгляд
Прекраснейшей Эннабел Ли.
Я рухнула на постель и плакала, как никогда не плакала раньше, - о маме и о папе и о себе, обо всем, что было и могло бы быть, и обо всем, что было утрачено.
Я проспала до раннего утра и очнулась от яркого сновидения. (С тех пор почти все мои сны были яркими и запоминающимися. А у вас тоже так?) Во сне были лошади, и пчелы, и женский голос, напевающий: "Когда посинеют вечерние тени, я буду ждать тебя".
Песня еще вертелась у меня в голове, когда я поднялась и направилась в ванную - и обнаружила, что, пока я спала, мое тело "вступило в священное царство Женственности". Я привела себя в порядок и спустилась вниз, чтобы сообщить об этом миссис Макги, которая покраснела. Она, в свою очередь, должно быть, сказала что-то отцу, поскольку вечером он держался со мной более отстраненно и замкнуто, чем когда-либо прежде. Взгляд его, обращенный ко мне, был настороженным.
Мы занимались геометрией (предмет, который я втайне обожала), и я была поглощена доказательством того, что противоположные стороны четырехугольника, вписанного в циклический четырехугольник, являются дополнительными. Когда я подняла глаза, отец смотрел на меня в упор.
- Что такое, папа?
- Ты напевала.
Его шокированный тон меня едва не рассмешил.
- Что, настолько фальшиво?
- Песня, - проговорил он. - Где ты ее выучила?
Она по-прежнему вертелась у меня в голове: "Где, синея, волна набегает на берег, я буду ждать тебя".
- Она мне приснилась, сегодня ночью. Мне даже слова приснились.
Он кивнул, по-прежнему явно расстроенный.
- Эта была одна из ее любимых… - произнес он наконец.
- Мамина?
Но мне не было нужды спрашивать. Я подумала: "Почему ты не можешь сказать это, папа? Скажи, что это была мамина любимая песня".
Он выглядел таким подавленным, как будто я произнесла эти слова вслух, а не просто подумала.
Позже в тот же день мы сделали обычный перерыв на йогу и медитацию. Я проделывала все позы йоги, не задумываясь, но, когда мы перешли к медитации, могла только думать.
Отец научил меня мантре для медитации: "Кто я? Я не знаю". Я повторяла эту фразу снова и снова, и у меня полностью пропадало самосознание, разум становился пуст и открыт, и на меня снисходило умиротворение. Но сегодня мантра в голове сократилась сама собой и звучала сердито: "Я не знаю", "Я не знаю", "Я не знаю".
Однажды в конце лета, в субботний полдень, Кэтлин валялась на банном полотенце, расстеленном на газоне у нас за домом, а я сидела в тени конского каштана, вдыхая запах жарящихся на солнце одуванчиков. Стрекотали цикады, и, хотя солнце палило изо всех сил, ветерок нес еле различимый привкус зимы. Мы обе были в купальниках и солнечных очках. Кожа Кэтлин лоснилась от детского масла, а мою покрывал солнцезащитный крем.
- Майкл в октябре получит права. Папа собирается давать ему "шевроле" на выходные, при условии, что он будет возвращаться не поздно. Так что он сможет нас покатать.
- Надо будет купить ему униформу, - лениво отозвалась я.
Кэтлин озадаченно нахмурилась, а в следующую секунду широко улыбнулась.
- Наш личный шофер! - хихикнула она. - Только представь себе.
- Мы будем сидеть на заднем сиденье.
Я откинула волосы, отросшие за лето ниже плеч, и завернула их на затылке.
- Чем это пахнет? - Кэтлин резко села.
Слабый знакомый запах чего-то горелого становился все сильнее.
Кэтлин вскочила и двинулась к дому, несколько раз останавливаясь, чтобы принюхаться. Я последовала за ней.
Запах шел из подвала. Мутное окошко было приоткрыто, и Кэтлин направилась прямо к нему. Она опустилась на колени и заглянула внутрь.
Я машинально дернулась предостеречь ее, но промолчала и опустилась на колени рядом с ней.
Мы смотрели в комнату, которую я называла ночной кухней, Мэри Эллис Рут стояла у деревянного стола, нарезая мясо. За ее спиной на газовой плите на большом огне булькала высокая кастрюля, и она, не оборачиваясь, одной рукой швыряла туда через плечо куски мяса. Кухарка ни разу не промахнулась.
Я положила Кэтлин руку на плечо и отодвинула ее прочь, пока нас не заметили. Мы вернулись под конский каштан.
- Кто эта ведьма, и что она делает? - спросила Кэтлин.
Я объяснила, что Рут - кухарка моего отца.
- У него особая диета, - сказала я, а про себя добавила: "Которую я всегда по умолчанию считала вегетарианской, как и у меня".
- Выглядело так же мерзко, как и пахло, - фыркнула Кэтлин. - Похоже на потроха.
Позже мы отправились ко мне в комнату переодеться. Кэтлин взяла с подзеркальника одноразовый фотоаппарат и щелкнула меня, пока я надевала рубашку. Я выхватила у нее фотоаппарат.
- Так нечестно! - сказала я.
Она со смехом отобрала его у меня и выбежала в коридор. Прежде чем последовать за ней, я застегнула рубашку.
Но длинный, обшитый кедровыми панелями коридор зиял пустотой. Я принялась открывать двери в соседние спальни, уверенная, что она прячется.
Дом, такой родной, внезапно показался мне незнакомым. Я смотрела на него глазами Кэтлин. Вытертые ковры и викторианская мебель идеально подходили ему, и я откуда-то знала, что выбирала их мама.
Вот бывшая комната моих родителей, они лежали на этой кровати с пологом. Я не стала задерживаться на этой мысли. Сосредоточилась на обоях - узор из веточек лаванды на чуть желтоватом фоне, от букетика из шести цветков до двух с однообразной регулярностью от пола до потолка, а в одном месте возле плинтуса полоска бумаги загнулась, обнажив под ней узор оливкового цвета. Я гадала, сколько слоев бумаги мне пришлось бы снять, прежде чем я нашла бы узор, который мне понравится.
Комната за комнатой оказывались пустыми. Я проверяла даже чуланы. Войдя в последнюю комнату, почувствовала движение за спиной, резко обернулась, и Кэтлин меня щелкнула.
- Есть! - воскликнула она. - Почему у тебя такой испуганный вид?
- Не знаю, - ответила я.
Но я знала. Я испугалась чего-то, что могло случиться с ней.
- Давай прокатимся до аптеки и сдадим в проявку, - предложила она, помахивая фотоаппаратом.
- Но мы же еще не всю пленку отсняли. Уже отсняли. - Она ухмыльнулась. - Пока ты попусту тратила время здесь, наверху, я сделала несколько снимков внизу. Включая один портрет красавчика папочки, который я повешу у себя на стену.
- Серьезно? - Я надеялась, что она шутит.
- Не волнуйся, я его не побеспокоила. Он так углубился в чтение, что не заметил меня.
По пути вниз Кэтлин остановилась рассмотреть картину на стене.
- Жуть какая, - сказала она.
Это был натюрморт с тюльпаном, песочными часами и черепом - такой привычный, что я редко обращала на него внимание.
- Он называется "Memento mori", - сказала я. - Это означает: "Помни, что ты смертен".
Кэтлин уставилась на картину.
- Жуть, - повторила она. - Жуть, но круто.
Я гадала, кто выбрал эту картину и кто повесил ее здесь.
В ожидании проявки мы бродили по овеваемым кондиционерами проходам аптеки. Мы пробовали косметику и парфюмерию, открывали бутылочки, чтобы понюхать разные марки шампуня, читали вслух журналы, приветствуя визгом очередные подвиги голливудских звезд. Кассирша у выхода метала на нас испепеляющие взгляды каждый раз, когда мы проплывали мимо нее.
Народу в магазине в тот день было немного, и через полчаса нам выдали готовые снимки. "Славтегосспди!" - выдохнула кассирша нам вслед. Мы отправились в парк, чтобы рассмотреть добычу. Кэтлин вскрыла пакетик, как только мы уселись на скамейку.
К моему полному унижению, на первой фотографии красовалась я в джинсах и лифчике, с рубашкой в руке.
- Я тебя убью, - зашипела я.
Единственным утешением служило то, что картинка получилась смазанная, должно быть, я шевельнулась, когда она щелкнула затвором.
Я попыталась забрать карточку, но Кэтлин выхватила ее у меня.
- Майкл заплатит, чтоб увидеть ее.
Мы дергали туда-сюда, пока мне не удалось порвать фотографию надвое и смять половинки в кулаке. Уныние Кэтлин насмешило меня.
Прочие фотографии валялись на скамейке позабытые, и мы бросились к ним одновременно. Как всегда, Кэтлин успела первой.
- Как ни жаль, больше никаких ню, даже частично. - Она пролистала пачку. - Видишь? Я хотела показать остальным, как выглядит твой дом.
Неумелый фотограф, она снимала по нескольку раз одни и те же места, и мы просмотрели их все по порядку: парадная лестница, ниша с витражным окном, лестничная площадка, внешняя библиотека, гостиная. И наконец, темно-зеленое кожаное кресло моего отца, а над ним какое-то мерцание.
- Где он? - удивилась она. - Что случилось?
- С фотоаппаратом что-то не то, - сказала я.
А сама подумала о вампирском фильме, который мы смотрели, - о сцене, где Дракула не отражается в зеркале. И хотя она не сказала этого вслух, у меня возникло ощущение, что Кэтлин думает о том же эпизоде.
Последней лежала моя фотография, снятая как раз перед тем, как она сказала, что у меня испуганный вид. Но снимок получился таким мутным, по нему невозможно было разобрать, что я тогда чувствовала.
В моей памяти тот августовский день запечатлелся как последний день последнего лета невинности.
Когда вечером Кэтлин позвонила, мы не говорили о фотографиях. Мы изо всех сил старались их не упоминать.
Приближался первый школьный день Кэтлин, и она призналась, что нервничает. Она сказала, что нам обеим нужен "новый имидж". Например, было бы неплохо проколоть уши в торговом центре. Но для этого требовалось заручиться согласием родителей, поскольку нам не исполнилось еще шестнадцати лет.