– Да, я вспомнила. Его зовут Хальдор.
– Это он. – Каскоголовый посмотрел на раненого.
– Кто – «он»?
– Тот скандалист, который при задержании ударил по голове капитана Кьетви и скрылся. За него назначена награда.
– Магистр заплатит нам больше, – уверенно сказала Раварта.
Каскоголовый задумчиво опустил голову.
– Ведь капитана все равно сейчас нет, – добавила жена. – Он и не узнает. Сходи к магистру.
– А солдаты?
– Скажешь им, что парень умер. Делов-то, – заявила Раварта, незаметно для себя сворачивая на знакомую дорожку уличного говорка. Горничные из порядочных домов так не разговаривают, и она вовремя прикусила язык. Но Каскоголовый только рассмеялся.
– Тебе нужно поменьше бывать в казарме, малышка, – сказал он.
Он слез со стола и немного потоптался над Хальдором.
– Знаешь, а ты права, – сказал он. – Загляну-ка я к магистру. Попытка не пытка, а деньги нужны.
Оставшись наедине с Хальдором, Раварта стремительно залезла в ящик стола, где, как она знала, ее муж держал флягу с чистым спиртом. Она приложила флягу к носу. «Потянет», – пробормотала она и принялась приводить Хальдора в чувство. Он тяжело застонал, недовольный и раздосадованный тем, что его опять зацепили ржавыми крючьями и поволокли неизвестно куда из сонного небытия. Но тащи его настырно, и вот снова появляется перед глазами мутный свет, потом возникают в розовом тумане темные очертания и, наконец, прорисовывается лицо необыкновенно красивой женщины. И эта женщина называет его по имени.
– Хальдор, – повторяла она, – Хальдор, это я, Раварта…
– Я узнал тебя, – ответил Хальдор. Или подумал.
– Ты только не говори никому, что мы знакомы, хорошо? – торопливо проговорила она. – Я тебя вытащу. Мне ужас как повезло, ты себе не представляешь, я ведь замужем. Сейчас придет один тип, он жуткая сволочь, но зато отличный врач. Он тебя вылечит. Я его знаю. Он у меня роды принимал.
– У тебя были дети? – хрипло шепнул Хальдор.
Раварта уложила его на полу поудобнее. Возле самых глаз он увидел белый шрам, пересекающий ее тонкое запястье. Вернее, два шрама – один толстый, грубый, второй как ниточка.
– Были, – неохотно сказала Раварта.
Он прикрыл глаза и увидел ее сидящей на низкой табуреточке перед тазом с нечищенной картошкой: босую, растрепанную, в ситцевом платьишке.
– Помнишь, как мы с тобой… начал Хальдор.
– Да лежи ты! – в сердцах прикрикнула Раварта.
Он помолчал и снова заговорил:
– Помнишь, ты хотела уйти за стену…
– Мало ли что я болтала. У меня муж теперь. Понял, дурак?
Хальдор с опаской вздохнул.
– Раварта… За стеной Лес. Там люди. Они все добрые. Дракон Лохмор. Гномы. Реки. Ты таких никогда не видела.
Глазами, полными слез, Раварта посмотрела на бредившего Хальдора и вышла, тихо притворив за собой дверь.
Часть пятая
Сид Ивовый Прут
20.
…И не было больше ничего, кроме этой глухой стены. Ни пыльных лопухов, ни грязных досок с торчащими из них ржавыми гвоздями толщиной в палец, ни этого незнакомого бледного и тощего парня в окровавленной одежде, который последние свои силы потратил на то, чтобы оттолкнуть от себя ее брата. Только эта пустота в душе и приглушенная усталостью боль – больше ничего, больше ничего.
Неудержимо подгибались колени. Теряя сознание, Альдис опустилась на землю. Губы ее посерели, глаза запали. Смертная усталость легла на ее лицо с резко выступившими скулами.
Гисли со страхом смотрел на это юное существо, наделенное властью. Стена словно поглотила остаток ее сил. Красное платье с горящими золотыми полосами бросало отсвет на ее щеки и подбородок, и золотистые искры, дробясь, мелькали в ее туго заплетенных волосах. Мастеру вдруг показалось, что девочка сейчас умрет. Он выпустил мальчишку, которого удерживал, чтобы тот не наделал глупостей, и повернулся к Хальдору.
Но Хальдора он не увидел. Полуоткрыв рот, Гисли уставился на непробиваемые булыжники, на драный мох, словно не понимая, что же такое он видит. Он не понимал. Зато понял барон. Ужас предательства коснулся его, но не успел еще раздавить, и он заметался, не зная, как избежать этого.
Он отшвырнул от себя мастера и бросился к Альдис. Прежде чем Гисли успел его остановить, он схватил ее за плечи и начал трясти. Он выкрикивал, глядя в ее безжизненные глаза и не замечая, что она его не слышит, чтобы она вставала, немедленно вставала и принималась за дело. Он ругался грязнейшими словами, которые перенял от Хальдора, так что даже мастеру Гисли стало не по себе. Альдис молчала и не шевилилась, а он несколько раз ударил ее, прежде чем Гисли успел отнять у него девочку. Губы Альдис распухли, как после слез. Мастер бережно взял ее руку в свою и, держа за запястье, обратил к барону маленькую, еще детскую ладонь Альдис. Барон невольно содрогнулся, увидев, во что превратились ее ладони – сплошной ожог, ни одного живого места. Он закрыл лицо руками и съежился, сидя на толстом слое хвои. Ему было ни хорошо, ни плохо, он словно исчез, и не хотелось продолжать жить.
Он не заметил, когда они ушли. Он просто поднял голову и увидел, что остался возле стены один. Он встал. Он знал не хуже других, что здесь нет ни входа, ни выхода, что стена эта глухая. А лестница осталась там, по ту сторону, спрятанная в грязной траве. Они так и не успели до нее добраться. Но ему нужно было что-то делать – немедленно, сию секунду. И он встал и пошел вокруг стены. Продираясь сквозь бурелом, он обошел ее лесом, в отчаянной тайной надежде найти хоть какую-нибудь зацепку. Ему нужно было увидеть своими глазами, что выхода нет. Изорвав одежду и исцарапав руки, он в этом убедился. И только тогда, словно дочитав страницу, он до конца понял смысл того, что с ним произошло.
Одни птицы сменились другими, и по их голосам он догадался, что наступил вечер. Стена стояла незыблемо, поросшая мелкой дрянью, повернувшись спиной к веселому празднику лета. И там, за стеной, был Хальдор.
Когда они смешивали кровь, им казалось, что это просто ритуал, игра для двух мальчишек, которым захотелось скрепить союз, как положено и запугать самих себя. Друзьями после этого они действительно не стали. Хальдор продолжал упорно говорить барону «вы» и безмолвно злился на самого себя за это. Ему намного легче было бы стать барону слугой, а не братом. Он попрежнему был таким, каким его сделала городская окраина, – нервным, злым и самолюбивым. Но пути назад не было. Кровь смешалась. И сейчас это не давало мальчику уйти.
Он покружил немного по поляне. К мукам совести прибавились муки голода и на время заглушили душевные терзания. Он порыскал в траве и нашел нетронутые плантации земляники.