Его слова мне совсем не понравились, но я не представляла, как обойти запрет, не выставив себя на посмешище. Все решат, что я просто капризная девчонка. Пока я выполняю поручение Временного совета, Танцовщица поправляется под присмотром Федеро. Возможно, они сумеют найти общий язык, если меня, предмета их разногласий, не будет рядом… Да и мне полезнее следовать той тропой, на которую я вступила.
Я пыталась убедить себя в том, что так и должно быть, но у меня не очень получалось. Что-то не так. Правда, я не знала, отчего мне не по себе. Иначе я тотчас вернулась бы к советникам и потребовала, чтобы мне позволили увидеть Танцовщицу.
Теперь я жалею, что вовремя не прислушалась к своему внутреннему голосу. Просто тогда я еще не умела отличать друзей от врагов. Мы с Септио зашли на постоялый двор, где нам вывели лошадей. Так я впервые в жизни отправилась на верховую прогулку.
Тот, кто решил, что лошадь - средство передвижения, должно быть, был безногим. Хотя на Гранатовом дворе меня знакомили с лошадьми, я умела взнуздать лошадь и даже сесть верхом на спокойную, вышколенную кобылу, я, можно сказать, ни разу в жизни не ездила верхом. Не называть же прогулкой поездку по маленькому дворику!
И совсем другое дело - пытаться управлять костлявой, злобной клячей, страдающей несварением желудка. Моя кобыла обожала резко опускать голову всякий раз, как дорога шла под гору. Я нервничала в высоком седле. Лошадь меня не слушалась и шла, как ей заблагорассудится. Я отбила себе зад о жесткое седло - не помогли и прочные кожаные штаны, которые мне дали на конюшне. У меня разболелись такие мышцы, о существовании которых я и не подозревала.
В первый день мы скакали до самого вечера. Увидев, как я мешком свалилась на землю и ковыляю, широко расставив ноги, Септио расхохотался.
- У меня и то все дрожит после скачки по неровной местности, - сказал он с ухмылкой, - а ты словно заболела виттовой пляской!
- Вот погоди, доберусь я до тебя! - огрызнулась я.
Нисколько не испугавшись, Септио расстелил на траве одеяло и придавил его несколькими камнями.
- Полежи отдохни, а я пока расседлаю лошадей.
Я не стала спорить. Огромное облегчение - знать, что тебе какое-то время не придется принимать вертикальное положение. Септио занимался лошадьми. Однажды он развернул мою клячу ко мне головой, та посмотрела на меня и заржала. Проклятая кобыла смеялась надо мной! К боли я привыкла и знала, что скоро все пройдет, - чего нельзя было сказать об идущем от меня запахе.
Нет, лошади не для меня! Передвигаться я предпочитаю на своих двоих - или, на худой конец, на корабле!
Септио ловко снял переметные сумки, которые нам собрали на постоялом дворе. Затем расседлал лошадей, напоил их, расчесал им гривы и стреножил в густой траве на опушке рощицы, где мы остановились на ночлег. Невдалеке журчал ручеек; вот почему на холме, поросшем жестким кустарником и колючками, появилась роща.
Я лежала, а Септио устраивал лагерь и разводил костер. Сложив в кучку щепки и сучья, он достал из своего мешка небольшой сверток и посыпал хворост каким-то порошком. Едва он поднес к хворосту серную спичку, вспыхнуло пламя.
- Что там у тебя?
- Примерно такую смесь насыпают в пистолеты, - ответил Септио. - И в праздничные хлопушки. Может отсыреть и тогда не загорается, зато в сухую погоду - просто чудо.
- Никогда не видела, чтобы путешественники носили с собой такой порошок!
- Его берут в дорогу немногие, - улыбнулся Септио. - В основном служители культа. Кстати, порошком можно не только разжигать костер.
Когда пламя разгорелось, Септио развязал переметные сумки. Я не вмешивалась до тех пор, пока он не столкнулся со сложной задачей. Как вскипятить воду?
С громким стоном я села и объявила:
- Готовить буду я.
- Готовят не только женщины, - ответил он, придирчиво оглядывая единственную небольшую кастрюльку.
- Болван, я люблю и умею готовить! Давай поделим обязанности. Ты ухаживаешь за нашими ужасными лошадьми, я готовлю ужин. Каждый делает что умеет.
Септио кивнул.
Нарезая сорванный на берегу ручья дикий лук, я размышляла о том, что мой спутник - славный малый. Он не старается переложить ответственность на других.
- Скажи-ка… что ты имел в виду, когда говорил, что жертва принята? - Мне не очень хотелось вспоминать все, что я видела в храме Чернокрова, и все же не спросить я не могла.
- Бывает, мужчина или мальчик тяжело заболевает или страдает от ран… - медленно, задумчиво заговорил Септио. - Мучается от страшной боли, а целители из храма Каддиса не способны облегчить страдания ничем, кроме мака… Тогда родственники приносят страдальцев в Алгефисический храм.
- Чтобы избавить их от боли?
- Чтобы избавить их от боли. Принесенный в жертву не страдает, не растрачивает понапрасну телесные и душевные силы. Иногда все заканчивается хорошо. - Тщательно подбирая слова, Септио рассеянно ворошил хворост в костре. - Я уже говорил тебе, что боль - часть жизни. Бог вроде Чернокрова охраняет много проходов… и от тех, кто ему поклоняется, и от тех, кто делает вид, будто его не существует. И даже от тех, кто никогда не слыхал о нем.
- Значит, больной терпит страдания на жертвеннике?
- Он страдает до того, как приходит бог. Чернокров избавляет больного от мук и забирает его себе. А бывает… - он бросил на меня долгий жалобный взгляд, - Чернокров забирает только боль, а самого больного не трогает.
По спине у меня пробежал холодок; вокруг нас сгущались сумерки.
- И что происходит с ними потом?
- Они остаются в храме и служат Чернокрову.
Вот оно что! Значит, алтарь Чернокрова подобен двери… Костяной двери в храме богини Лилии, только пройти через нее гораздо труднее.
- Так же было и с тобой? - тихо спросила я, и сердце заболело от жалости к нему.
- Да.
- Ты помнишь своих родных?
- Почти нет. Одни помнят больше, другие меньше, - вздохнул Септио. - У тех, кто страдал от воспаления в крови или мозгу, прошлое стирается. Если же больной страдал от раковой болезни кишок, он помнит все, что было с ним раньше, ведь вместилище разума остается нетронутым.
- А как же остальные, те, кого принимает бог? - Мне страшно было даже подумать об участи несчастных. - Как печально для них!
- Нет, нет, ты все неправильно понимаешь. Знаешь, кто такие священники Чернокрова? И отец Примус, и Терцио, и все мы? - как-то уныло спросил Септио. - Все мы - отвергнутые жертвы. Мы служим Чернокрову при жизни, потому что он не захотел сделать нас частью своей сущности. И всю жизнь каждый из нас мечтает воссоединиться с богом.
Его слова показались мне жалкими и неубедительными. Жертва винит себя за то, что ее боль оказалась недостаточной!
- Что происходит с больными женщинами и девочками?
- Н-не знаю, - тихо ответил Септио. - Наверное, они умирают в мучениях.
Я замолчала и отвернулась. Меня мутило от нашего разговора. Уж очень он затянулся.
Наш путь лежал к перевалу Эйриджин. Мы решили ехать не по оживленной Ячменной дороге, идущей вдоль берега Зеленой реки, а по безлюдной горной тропе. Чем выше мы забирались, тем меньше растительности видела я вокруг; из занятий на Гранатовом дворе я помнила, что в таких местах зима, как правило, очень суровая. По пути мы увидели лишь несколько крестьянских усадеб - издали они казались давно покинутыми, брошенными.
- Не хочу проталкиваться сквозь толпу беженцев, - заметил Септио.
Я угрюмо смотрела на свою клячу. Ужасно не хотелось снова на нее садиться. Но не сидеть же до конца дней на берегу ручья!
- Какие еще беженцы? По-моему, в Медные Холмы еще не бегут толпы отчаявшихся людей!
- Если Чойбалсан в самом деле разрушил храм Воздуха, скоро в Медные Холмы хлынут толпы крестьян.
- Если только разбойник не переманил их на свою сторону и не угощает сейчас чаем и пирогами. - Медные Холмы полнились слухами, которые казались мне тенями мыслей.
- Я все же считаю, что нам повезло. Нам велено идти по его следу, а не брести против течения!
- В вашем храме не учат риторике? - Лукаво улыбнувшись, я взлетела в седло. Точнее, попыталась взлететь, так как моя кобыла в самый нужный миг взбрыкнула, и я мешком полетела на землю.
На сей раз она определенно заржала надо мной.
- Я подставлю тебе руки и подержу ее за повод, - предложил Септио. - Постарайся показать ей свою власть!
Хотя мне хотелось огрызнуться на него за то, что он так снисходительно со мной обращается, я смирила гордыню. Пока Септио ловил мою кобылу, я пыталась взглядом внушить ей все, что я о ней думаю. Я решила: как только окажусь в седле, там и останусь целый день. Правда, вскоре я пожалела о том, что утром выпила много чаю.
Мы пустились в путь утром, когда на нависших над нами скалах еще лежал туман. За нами следили длинношерстные горные козлы. Вокруг было очень красиво, дышалось легко, и все же, глядя на северный пейзаж, я затосковала по знойному Селистану. Передо мной расстилался Каменный Берег, который я раньше знала только по книгам госпожи Данаи; ведь до недавних пор я жила взаперти на Гранатовом дворе и ни разу не гуляла по скалам или по высокогорным лугам. Маленькие гравюры и плохие стихи, конечно, давали кое-какое представление о здешней природе, но лишь в общих чертах. Так ребенок вспоминает подарки, полученные на День солнцестояния. Он живо представляет себе всякие несущественные подробности, а главного не понимает.
Окружающий меня пейзаж не был унылым и монотонным. Я любовалась сотнями оттенков серого цвета, которыми как будто переливались камни, придорожная трава и высокие утесы. Иногда я замечала чахлые кустики горных цветов, которые тянулись к солнцу. Редко на краю скалы виднелось одинокое кривое дерево, выросшее на бесплодной почве вопреки ветрам и холоду.
Над травой туда-сюда носились птички. Время от времени они устремлялись вниз и ловили жуков, которые старались улететь. Чем выше мы поднимались, тем больше видели горных козлов. Иногда на обочине попадались козлиные кости - там попировали местные хищники. В одном месте тропу пересекала речушка; по ее берегам росли чахлые деревья, в кронах которых пел птичий хор.
Высокие утесы по обе стороны от нас врезались в небо, словно в ленту из синей материи на станке матушки Луны. Именно таким, небесным, представлялся мне цвет души - если, конечно, у души есть цвет. Наверное, поэтому многие думают, будто поля блаженства лежат именно там, в небе. Распознавать цвет мы учимся раньше, чем произносить слова.
Подобные мысли напомнили мне важный вопрос, который в последнее время то и дело ускользал от меня.
- Септио! - громко позвала я, чтобы он расслышал меня со своей клячи. Правда, я и не кричала, чтобы не вызвать обвал. - Я хочу спросить тебя о делах церкви!
- Надеюсь, я сумею ответить на твой вопрос, - осторожно ответил он.
Мне показалось, что свои спокойствие, уверенность и остроумие мой спутник оставил в Медных Холмах. А может, наш ночной разговор о жертвах лег на его плечи тяжким бременем? Во всяком случае, сейчас меня занимала не такая тяжелая проблема.
- Я все время думаю о божественном разделении, - призналась я. - О том, как боги и люди выхватывают друг у друга власть.
- Как ты мелко мыслишь! Скорее всего, до тебя этим никто не интересовался, - серьезно ответил Септио, и мне сначала показалось, что так оно и есть. Вскоре, правда, я поняла, что мой друг не все свои хорошие качества оставил в Медных Холмах.
- Дурак! - пылко воскликнула я. - Я ведь не шучу!
Септио рассмеялся. Его смех согрел мне душу.
Мы скакали дальше; моя кляча старалась трясти и подбрасывать меня как можно чаще. Я с трудом собралась с мыслями.
- Когда-то давно я читала сказку про те времена, когда боги и богини были гораздо величественнее и обладали большей властью. Лакодем называет таких богов "мироургами". Мироурги создали племена людей и, возможно, других мыслящих существ. Затем между ними начались раздоры, и по плите мира разлетелись крошечные осколки их божественной природы. Одни такие осколки несли в себе добро, которое есть в каждом из нас. Другие осколки выросли и стали богами и богинями, которым мы поклоняемся при жизни.
Септио выжидательно смотрел на меня; когда я сделала паузу, он сказал:
- Вполне логичное умозаключение; с тобой наверняка согласятся многие.
- В другом месте я читала, что боги и богини вырастают из мыслей и поступков людей. Взять хотя бы вашего Чойбалсана. Его именно потому и боятся, что он домогается божественности.
- Да, наверное, - невозмутимо ответил Септио.
- Вот мне говорили, что боги создали людей, а люди создали богов. - Я улыбнулась. - По-моему, одно не вытекает из другого!
Септио снова рассмеялся, но не глумливо, а радостно. Его искренняя, добрая улыбка согревала мне сердце.
- Почему бы обоим предположениям не быть справедливыми? Значит, ты полагаешь, будто время имеет начало и конец и одно непременно должно быть раньше другого?
- Н-ну… да…
- У мира нет ни начала, ни конца. Мировая плита вечно существует под солнечной тропой. Зачем ограничивать время, если сам мир не ограничен? Возможно, когда-то человек создает богов, а потом, в свое время, боги создают человека. Они создают друг друга попеременно - как при игре в челнок.
- Непонятно! - Я задумалась, стараясь поточнее выразить свои мысли. В подобных умозаключениях меня что-то смущало. - Рождается ребенок, растет девочка, живет женщина, умирает старуха. Жизнь выходит из ее чресел и начинается снова. Это цикл, а не круг. Так же происходит и у всех растений и животных. У всех в мире, кроме богов.
- Тебя хорошо учили, Зелёная, - с неподдельным восхищением произнес Септио. - Но подумай вот о чем. Ты говоришь, что каждый из нас несет в себе частичку добра. Что, если в нас заключена частичка того самого добра, которое, подобно реке, течет по всей истории, а мы и наши боги - всего лишь семена, чье предназначение - передавать частицы добра следующим поколениям?
Его слова заставили меня о многом задуматься. Хотя я успела пожить лишь в двух землях, я видела моряков, приплывших из многих стран. В каждом месте свои представления о душе. Селистанское Колесо довольно сильно отличается от петрейской веры в жизнь после смерти. Наши представления различаются не во всем. Ни в одном месте не отказывают человеку в существовании души. Ни в одном месте не отрицают добра - даже в таком, где поклоняются жуткому богу боли вроде Чернокрова.
В тот день наша верховая поездка прошла в беседах. Труднее всего мне приходилось, когда я пыталась управлять своей кобылой, но я не сдавалась.
* * *
Ближе к вечеру, когда лошади устали, мы остановились на ночлег на лугу у подножия перевала. Далеко на севере к небу поднимался дым. Речушка, по берегу которой мы ехали, здесь превращалась в крохотный ручеек, зато мы увидели множество заводей. В сумерках, до того как совсем стемнело, я увидела рыбок на фоне песчаного дна. Интересно, как предки этих рыбок забрались так далеко от моря? Может, у рыб тоже имеются маленькие холоднокровные божки, которые что-то тихо шепчут им под водой?
У меня болели все косточки, но сегодняшний переход дался мне легче. Проснулись во мне и иные желания; я то и дело косилась на Септио со смесью признательности и жалости.
Боясь выдать себя, костра разводить мы не стали. Септио обследовал лощину между скал и нашел небольшую пещеру, где никто не жил. Там мы расстелили одеяла и съели холодный ужин.
- Когда мы доберемся до верхней точки перевала, то увидим храм Воздуха, - сказала я, вспоминая карты, которые я так любила разглядывать на Гранатовом дворе. - Место, где мы с тобой сейчас, называется Купалкой Великана. Она переходит в возвышенность, которая ведет на восток, к перевалу Эйриджин.
- Далеко до него?
- Точно не знаю. - Я покосилась на Септио, но лица не разглядела. Он казался лишь бледным пятном в тусклом свете звезд. - Я никогда не бывала в этих краях. Видела их только на карте - как будто с высоты птичьего полета.
- Что ж, - сказал Септио, - совсем скоро мы либо встретимся с людьми Чойбалсана, либо нападем на их след. - Его уверенность удивила меня. - Мы прикинемся паломниками и скажем, что хотим вступить с Чойбалсаном в переговоры.
- Будем надеяться, он нас примет, - буркнула я.
Септио как-то странно посмотрел на меня.
- Каждого из нас защищает свой бог. Тебя охраняет неведомая мне южная богиня. Я посвятил себя служению Чернокрову. Завтра мы облачимся в коричневые одежды и назовемся братьями ордена Пустой Рукояти.
- Что еще за орден? - спросила я, хотя название мне почему-то понравилось.
- По правде говоря, это просто шутка, - смущенно признался Септио. - Раньше, еще до падения Правителя, так между собой называли себя обитатели Храмового квартала. Так мы узнавали друг друга.
А если Чойбалсану известно об этой шутке? Мне стало не по себе, но вскоре я обо всем забыла, охваченная дурным предчувствием.
После того как мы сняли сапоги, Септио вошел в пещеру первым. Спать мы вынуждены были рядом - и из-за тесноты, и чтобы согреться, ведь ночью в горах очень холодно. От Септио веяло жаром; когда я прижалась к нему и обняла, он отдернулся.
- В чем дело? - спросила я.
Он не ответил, но я почувствовала, что его бьет дрожь. Я провела ладонями по его груди, и он едва не забился в судорогах. В порыве озорства и томясь от желания, я погладила его внизу живота и сразу поняла, что он возбужден до предела - застежка на штанах вот-вот лопнет.
- Мы не должны… - начал он, но я заставила его замолчать поцелуем и начала ласкать.
- Я не привыкла лежать с мужчинами, но ты приятен моему сердцу, а сегодня заставил меня о многом задуматься.
- И ты меня тоже, - хрипло прошептал он, хотя я чувствовала, что мысли его блуждают совсем в другом месте.
Скоро я к нему присоединилась.
Любовь с мужчиной оказалась не такой болезненной, как я боялась. В меня вошла живая плоть, а не стекло, не кожа и не металлические игрушки… Я оседлала его, и мы скакали, пока оба не выдохлись.
Наконец я прильнула к Септио и прошептала:
- Ты мой первый маль… мужчина.
- А ты моя первая женщина, - застенчиво ответил он. - По правде говоря, я впервые соединился с женщиной, отдал свое семя… В храмовых ритуалах я всегда был сосудом, в который лили семя другие.
Прижавшись друг к другу, мы завернулись в одеяла и проспали до утра.
Проснулась я от боли; я была вся липкая. Притворившись, что не замечаю его утреннего возбуждения, я накинула на плечи одеяло, выбралась из нашей пещерки и побрела к ручью. Ледяная вода обжигала, зато мне удалось вымыться дочиста.
Наши ночные забавы не показались мне бессмысленными. Еще в храме Лилии, после того как мы с Саммой поссорились, я ложилась в постель с женщинами постарше, не испытывая почти никаких сердечных чувств, а к нашим утехам относилась как к еще одному виду упражнений. Хотя Септио был не слишком ловок, любить его было сладко - ничего подобного я не испытывала после первых любовных опытов с Саммой.