— Когда вы начали заходить на посадку, она бросилась вас пересчитывать. Троих недосчиталась
— и в слезы: “Это он не вернулся! Я знаю!” Я ей показываю: “Да вон он, садится уже!” Не верит. Только как ты на стоянку заруливать стал,
тогда и успокоилась. А тезка мой где?
— Сбили его “Нибелунги”. Не знаю, удалось ли до своих дотянуть.
Иван мрачнеет, а я спрыгиваю на землю и подхожу к Ольге. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на груди.
— Вернулся. Живой. Слава богу!
— Нет, подруга, так не годится! Обещай, что будешь плакать только тогда, когда я действительно не вернусь.
Ольга испуганно смотрит на меня, а я говорю:
— Ну а я постараюсь сделать все, чтобы плакать тебе не пришлось.
— Обещаешь?
— Обещаю. Но и ты обещай мне, что больше не будешь встречать меня вся в слезах.
— Обещаю.
— Вот и хорошо! Думаешь, легко воевать, когда знаешь, что в этот момент на земле по тебе ревут?
На разборе полетов Волков дает всем высокую оценку.
— Так и в дальнейшем действовать надо. Баранова, конечно, жаль, но ничего не попишешь. Погиб как солдат.
— Может, он и жив еще, что ты его хоронишь? — говорю я.
Волков качает головой.
— Нет. Жучкову уже сообщили. Никто не смог дотянуть, все упали.
— А ведь я не хотел его брать в этот полет. Он только что из разведки вернулся, — говорю я, вспомнив короткий разговор с Барановым перед
взлетом.
— Значит, судьба его такая. Теперь до 17.30 находимся в боевой готовности. Если за это время нас не поднимут, то больше сегодня не полетим.
Иван приносит на стоянку два котелка с борщом и макаронами с мясом.
— Пообедайте, — предлагает он мне с Ольгой.
Ну не техник у меня, а золото! И об этом позаботился. Сергей, пока мы обедаем, деликатно покуривает в сторонке, потом подсаживается.
— Ну как, наелась?
— Ну вас и кормят! Я с самого начала войны так не ела.
— А ты как думала! Мы же аристократия! Курить еще не научилась?
Ольга ошалело смотрит на него и мотает головой. А он смеется.
— Ну а как насчет спирта? Пьешь?
— Да иди ты в баню! У меня вон руки от него уже шелушатся, я запах его без содрогания вспоминать не могу, а ты — пить!
— Ну а водку принимаешь?
— Что ты привязался, Сережка?!
— Я к чему. Если ты у нас до шести задержишься, то как раз с нами поужинаешь, а водки у нас сегодня будет предостаточно.
— Откуда это?
— Ну, по сто законных, сто — Андрею, за “мессера”. Двести — мне, за двух. Это уже — пол-литра. Будет чем Ивана помянуть… да еще его сто! А
вам водку выдают?
— Дают, но я свою дяде Андрею отдаю.
— Ну и зря! После тяжелого дня очень способствует, это я тебе как врачу говорю.
— Что ты пристал к ней с этой выпивкой, ей-богу! — не выдерживаю я. — Нельзя о другом поговорить?
— Тоже верно. Расскажи-ка, Олененок, как ты вырвалась от немцев из Кобрина?
Ольга снова начинает рассказ о своем страшном пути, теперь уже подробнее и спокойнее. А я слушаю вполуха, и перед моим взором встают
пыльное шоссе, забитое горящими машинами, горящие поля, леса и поселки.
А я слушаю вполуха, и перед моим взором встают
пыльное шоссе, забитое горящими машинами, горящие поля, леса и поселки. Над головой постоянный гул моторов, вой бомб, треск очередей.
Сзади, всего в нескольких километрах, ревут танки, грохочет канонада и трещит совсем близкая перестрелка. А на этой дороге — насмерть
перепуганная девчонка с ужасом смотрит в небо и думает, что этому никогда уже не будет конца.
Как сказал Иван Тимофеевич? Почему молоденькая неопытная девчонка могла оказаться удачливее других, если из Кобрина сумели вырваться и
добраться до Бобруйска буквально единицы? У нее не было никаких шансов. Это просто чудо, что она сейчас сидит здесь, с нами, и рассказывает
о том, что уже позади.
Время идет, а нас все не поднимают. Похоже, что день должен завершиться спокойно. От этого мы уже успели отвыкнуть. Так и есть. В
семнадцать тридцать мимо стоянки проходит Волков.
— Все, мужики, можете приводить себя в порядок и собираться на ужин. Дежурит сегодня четвертая.
Сергей срывается с места, догоняет Волкова и на ходу о чем-то с ним договаривается. Тот кивает, и Сергей куда-то убегает.
— Посиди здесь, — говорю я Ольге, — я пойду переоденусь.
— Значит, больше вы сегодня не полетите? — спрашивает она.
Киваю и ухожу к своей палатке. Там я сбрасываю провонявший бензином комбинезон и надеваю полевую форму. Вопреки уставу, мы сохранили свои
синие довоенные пилотки. Начальство на это смотрит сквозь пальцы.
Возвращаюсь на стоянку с намерением позвать Ольгу в столовую поужинать, но застаю там странную картину. Ребята составили вместе несколько
ящиков и сооружают что-то вроде импровизированного стола.
Только собираюсь спросить, что они затевают, как прибегает Сергей. Он ставит на ящики котелки с водкой.
— Здесь — сегодняшняя норма всей эскадрильи, — сообщает он. — А ты уже переоделся? Ну, тогда я тоже сбегаю.
Через несколько минут вся эскадрилья собирается за “столом”. Ольгу усаживают на почетное место. На столе — хлеб, каша с тушенкой, сало,
огурцы.
Едва Сергей начинает разливать водку по кружкам, как мы слышим голос:
— Идите вдоль стоянок, товарищ военврач, ваша девушка должна быть у двадцать седьмого. Она с утра там.
Сергей замирает с котелком водки, поднесенным к кружке. Мы с Ольгой переглядываемся, и она встает. Из-за деревьев показывается долговязая
фигура Гучкина.
— Двадцать седьмой, — говорит он. — Это здесь. Так и есть! Меня не обманули. Но я, кажется, не вовремя?
— Вы за мной, товарищ военврач второго ранга? — официальным тоном спрашивает Ольга. — Раненых привезли?
— Вообще-то я за вами, товарищ военврач третьего ранга, — так же официально отвечает Гучкин, — но, поскольку раненых не привезли, я не буду
вас торопить. Я просто не ожидал, что гостеприимные хозяева дают ужин в вашу честь.
Волков подмигивает Крошкину, и тот быстро выставляет на “стол” еще одну кружку.
— Присаживайтесь к нам, военврач, — приглашает Волков. — Сегодня у нас редкий день, когда эскадрилья имеет свободный вечер и может
собраться вместе: отпраздновать победы, помянуть погибших, принять гостей. Гостям мы всегда рады, тем более, как Андрей рассказывал,
свободный вечер у вас — тоже редкость.
— Вы правы, капитан.