Мои рыцари ворчали, жаждется чистой победы, но бой затягивается, уже второй час пошел, удары стали реже. Оба дышат тяжело и хрипло, сами
шатаются от богатырских замахов, все чаще промахиваются.
Наконец сэр Растер, хоть и большой любитель пеших поединков, бросил злой взгляд на барона Альбрехта.
– Сэр Ричард…
– Сэр Растер?
– Они молодые, – сказал он с неохотой. – Устают и… тут же отдыхают. Так драться могут до утра. А то и весь следующий день.
– Что предлагаешь?
– Объявить, – сказал он, – что бой длится до захода солнца. Если не будет чистой победы, проигравшего назовем по числу пропущенных ударов.
Я посмотрел по сторонам, барон перехватил мой вопрошающий взгляд и нехотя кивнул.
– Этот конь в железе прав.
Я сказал нетерпеливо:
– Все!.. Объявите мою волю. Милостивую и все такое. Направленную в интересах человечества, мира и спокойствия всех участников турнира, будь
они на поле, на трибунах или в кустах за пределами… Нет, это не надо, такое просто подразумевается.
После объявления герольда о новых правилах схватка сперва оживилась, звон металла послышался чаще, противники снова начали передвигаться по
арене, а не просто тупо обмениваться ударами, однако солнце сползло к темному краю земли, коснулось, сплюснулось, как яичный желток на
сковороде, очень медленно и неохотно продавливается в темноту, а на поле удары звучат все так же монотонно и ровно.
Я сказал с неохотой:
– Я согласен с вами, барон. Пора назвать победителя.
– Сделаете это сами? – поинтересовался он любезно.
Я сказал испуганно:
– Я что, сумасшедший? В таком важном деле, когда обязательно обидишь болельщиков другой стороны, я стану брать на себя такой груз? Нет уж…
а вы не хотите?
Он замотал головой.
– Ни в коем случае!
– Тогда соберем голоса присутствующих рыцарей, – сказал я. – К стыду своему, не могу точно сказать, кто показал себя лучше.
Растер прогудел:
– Я все-таки отдал бы свой голос графу Олдвудскому. Но, боюсь, во мне говорит больше солидарность…
– Солидарность? – переспросил я. – Вы тоже граф, сэр Растер? Чего не признаетесь?
Он пробормотал польщенно:
– Что, похож?.. Нет, но я поставил на графа, а если выйдет победителем, барон Альбрехт неделю мне будет чистить сапоги.
Еще четверть часа рыцари совещались, затем чаша весов склонилась на сторону графа Олдвудского, хотя и виконт отстал от него всего на один
голос.
Сэр Растер, злорадно улыбаясь, похлопал себя по поясу. Барон Альбрехт, мрачный, как грозовая туча, морщился и кривился, но полез за
монетами.
Я подумал, что чего-то недопонимаю: у них же эти монеты постоянно переходят туды-сюды, никто ничего не теряет на самом деле, чего такие
кислые?
Под гром аплодисментов сэр Айсторн поехал вдоль ограды, везде ему кричали «ура», а когда завершил круг почета, я принял из рук сэра Жерара
золотую корону, украшенную бриллиантами, и когда победитель остановился внизу, я поднял руки над головой, демонстрируя корону.
Снова ликующие вопли, гром аплодисментов, сэр Айсторн медленно наклонил копье, острие легло на барьер прямо передо мной. Я смотрел в его
молодое и подернутое усталостью лицо, мелькнула шальная мысль, а нет ли у него желания сделать резкое движение рукой вперед, чтобы копье с
хрустом пробило мне грудь, а стальной конец рассек сердце…
Принужденно улыбаясь, я нацепил корону на кончик копья, он поклонился и так поехал дальше вдоль рядов, где женщины обещающе улыбаются,
строят глазки, хихикают, смотрят кто с нежностью, кто с деланым равнодушием, кто вообще напускает на себя неприступный вид.
Самые признанные красавицы, о которых идет слава по всему Сен-Мари, дочери могущественнейших лордов, поглядывают друг на друга ревниво, сэр
Айсторн едет все медленнее, я просто вижу, как он вдруг осознал, что, выбирая одну, тем самым обрекает себя на злословие со стороны всех
остальных. Это вот последний миг в его жизни, когда все эти красавицы к нему относятся с любовью и нежностью, заглядывают в глаза и
страстно хотят понравиться.
Он остановил коня вблизи от нас, слева от меня блистательная леди Розамунда, а дальше тот единственный вид цветника, на который так любят
глазеть мужчины. На самом конце та скромница, которую он просил повязать на кончик его копья ленту.
Сейчас ей подруги что-то нашептывают в оба уха, та смущается, краснеет и наклоняет голову, а когда граф Олдвудский снова тронул коня, они
оба продвинулись еще на несколько шагов и остановились прямо перед повязавшей ему ленту. Девушки застыли, как лягушата перед огромной
страшной змеей, вытянули шеи и смотрят расширенными глазами.
Я покосился на блистательную Розамунду, она, как гордый лебедь среди серых уток, держится с королевским достоинством и смотрит на юного
графа с приветливым безразличием.
Он медленно опустил копье. Затупленный за время боев кончик лег на барьер перед золотоволосой скромницей.
– Леди Хорнегильда, – произнес он громко, – прошу принять эту корону королевы турнира! Я, лорд Айсторн из Олдвуда, считал всегда и считаю
ныне, что вы самая прекрасная из всех женщин, что создал Господь нам на радость и счастье!
Лица остальных женщин на минутку застыли, потом все начали принужденно улыбаться, заговорили между собой, зато простой народ, для которого
все знатные женщины одинаковы, разразился ликующими воплями.
Сэр Растер сказал с сомнением:
– Эту я не знаю…
– Наверное, – предположил Альбрехт, – подруга детских игр.
– Хороший рыцарь, – сказал Арчибальд с одобрением. – Не стал подлащиваться к знатным семействам.
– И заслужил неудовольствие всех женщин.
Альбрехт возразил:
– Неудовольствия было бы больше, выбери он одну из наиболее знатных. А так сойдутся во мнении, что сэр Айсторн дурак и ничего не понимает.
Сэр Растер закряхтел, устраивая ушибленное тело в кресле, сказал задумчиво:
– Мне кажется, нашему сюзерену пора что-то делать.
– Что? – спросил я.
– Провести даму к ее месту, – пояснил он. – Как хорошо, что они сами никуда не ходят!
– Сплюньте, – посоветовал я. – Впрочем, если бы помогло, сам бы все заплевал.
– Какой вы пессимист! – упрекнул Альбрехт. – Разве можно все видеть в черном свете?
Зрители наблюдали, как я поднялся и, обойдя наши кресла, перешел на ту часть, которую дамы облюбовали под свою неприступную позицию. Никто
не поднялся мне навстречу, не принято, я остановился перед леди Хорнегильдой.
Золотые волосы так плотно убраны под целомудренный платок, что взору открыто только милое светлое личико. А на нем такие странные глаза,
что я ощутил оторопь. Настолько светлые, что уже и не голубые или серые, а почти белые, в середине остро и пронизывающе горят черные
зрачки, крохотные, как маковые зерна. Что-то предельно арийское, холодное и расчетливое в неженском взгляде, и хотя понимаю, нельзя по
внешности судить о человеке, но судим же…
Ее подруги смотрят на меня хитрыми блестящими глазами, вот так в стае они все ужасно отважные, толкают Хорнегильду в бока с обеих сторон, а
леди Розамунда широко улыбается, хотя вряд ли кто из всей массы верит в искренность ее улыбки.
Леди Хорнегильда поднялась и присела в низком поклоне.