Досада на нерадивого лютниста была столь велика, что Борживой с силой хватил кулаком по щиту, лежавшему рядом. В тот же миг труп Страхиня зашевелился, витязь кое-как поднялся на ноги и браво гаркнул:
– Защищай свою никчемную жизнь, негодяй, если не хочешь лечь здесь костьми!
Борживой с легкостью ушел от клинка, нацеленного ему в горло, и, пока Страхинь неловко разворачивался, быстрым сильным ударом с кавалерийским оттягом снес ему голову. Являя удивительное сходство с кочаном капусты, голова упала на землю. Тело отозвалось на это происшествие обильным фонтаном крови, после чего с видимой неохотой осело и замерло возле головы.
Пан Борживой тщательно осмотрел себя, вытер с рукава какое-то подозрительное пятнышко и снова уселся в кустах. Он решил сидеть и ничего не делать, пока Гловач сам не найдет его.
Мысли пана Борживоя то и дело возвращались к витязю Страхиню. Образ жизни Страхиня показался Борживою довольно странным. Судя по всему, черный витязь большую часть времени проводил в убитом состоянии, уподобляясь сурку, впадающему в зимнюю спячку. Таким образом, Страхинь ловко избавил себя от необходимости изыскивать кров и пропитание. Пробужденный звоном щита, он восставал из спячки и наслаждался радостью жизни, после чего с помощью очередного противника вновь возвращался в исходное состояние.
Борживое охватило любопытство: воскреснет ли Страхинь после того, как ему отрубили голову? Впрочем, проверить это было делом плевым, и Борживой, больше не раздумывая, постучал кулаком по щиту.
Тело забило ногами о землю, быстро нащупало голову и нахлобучило ее себе на обрубок шеи. Голова немедленно приросла, и черный витязь засипел:
– Непременно надо по шее рубить…
– Защищай свою никчемную жизнь! – крикнул Борживой.
На этот раз, похоже, Страхинь разозлился не на шутку. Борживою потребовалось минут пять, чтобы новая рана в сердце уложила его противника.
– Ты меня убил… – захрипел Страхинь, после чего обмяк и умер.
«Интересно, – подумал Борживой, – можно ли его убить на самом деле?» Ловкий приспособленец раздражал пана Борживоя. Он решил измотать его непрерывными атаками, воскрешая сразу же после смерти. Таким образом Страхинь не успеет отдохнуть и будет все более и более уязвим.
С присущей ему настойчивостью пан Борживой приступил к исполнению своего замысла…
А между тем беспечный Гловач шел себе и шел, ни о чем особо не заботясь. В тумане он ничего не видел, но считал это ерундой. Главное – выдерживать направление, тогда ничего с тобой не случится.
И тут, впереди и немного сверху от тропинки, он заметил свечение – вроде как от гнилушки.
«Любопытно, – подумал Гловач, – что это там такое светится сквозь туман?»
Он подошел поближе, вытянул шею и прищурил глаза. Таинственное сияние исходило от какого-то предмета, плотно окутанного туманом. Гловач присел на корточки и, недолго раздумывая, запустил в туман обе руки. Он нащупал нечто гладкое и деревянное.
Гловач ухватил это покрепче и потянул к себе. Из тумана донесся тихий мелодичный звон, и глазам пораженного лютниста предстал удивительнейший музыкальный инструмент.
По форме он напоминал большие гусли. Его изящный корпус был создан из розовато-коричневой древесины, испускающей таинственное мерцание.
Обладатель прекрасной лютни, подарка фей, Гловач совершенно искренне считал, что лучше инструмента на свете нет.
Прочее он пренебрежительно разделял на «дуделки» и «пиликалки». Что до гуслей, то их он именовал «гроб со струнами». Но прикоснувшись теперь к рукотворному чуду, Гловач мгновенно понял: все, на чем он играл прежде, – жалкое подобие настоящего инструмента, и только эти светящиеся гусли являются подлинной сокровищницей волшебных звуков.
Он трепетно коснулся струн, и они отозвались чистым звенящим голосом, одновременно нежным и мощным. На этом инструменте хорошо играть и в маленькой светелке, и в огромной зале, и даже в чистом поле перед войсками. Звук этих гуслей был способен без усилий заполнить любое пространство, одушевить его, сделать вместилищем музыки…
Кто же их оставил у тропинки и как это вышло, что такой изумительный инструмент оказался брошенным? Как знать, не лежит ли хозяин этих гуслей где-нибудь в кустах с пробитой головой!
Впрочем, Гловач не был расположен шастать по кустам в таком густом тумане. Выпустить из рук чудесные гусли казалось ему чуть ли не преступлением. Он поудобнее уселся прямо на тропинке и для пробы сыграл немудрящую песенку «Барашек овечке так говорил». Она прозвучала как не лишенная трогательности оратория. Гловач едва не разрыдался от волнения и восторга. Такого не доводилось ему слышать даже у фей.
Одну за другой он сыграл баллады «Князь Роман жену пытал», «В грудь пораженная дева мечом», «Заморенный голодом, узник сказал…», «Меня, младую, ждет могила», а также небольшую эпическую песню «Рука князя Младовоя, присланная его жене Елене в осажденный замок». Последнюю он допевал сквозь слезы. Музыка, порождаемая этими струнами, обладала удивительным свойством доходить до самых глубин души.
Гловач теперь знал, что не расстанется с гуслями, и мечтал, что когда-нибудь они принесут ему богатство и славу. Он спел любовные канцоны «Побелела лицом», «Мой друг – ландскнехт, а я – простушка», «Лишь звезды и луна свидетелями были», «Прощальное письмо Аматы» и «Лилейней шеи нет на свете».
Каждая новая мелодия звучала сладостней предыдущей. Музыка сгущалась, как туман, делалась упругой, почти осязаемой, и Гловачу казалось, будто ее живые пальцы то ласкают его щеки, то слегка сдавливают горло, то вдруг резко нажимают на виски.
Не хотелось останавливаться. Хотелось играть и играть… Гловач не чувствовал усталости. Он успел исполнить все песни и баллады, какие помнил, все плясовые мелодии, даже тролльский гопак, сыграть который обыкновенному человеку, по общему мнению, невозможно. А руки все не хотели покидать поющие гусли. Начались импровизации на уже сыгранные темы, одна затейливее другой.
Долго ли это продолжалось – Гловач сказать не мог. Но в конце концов он начал уставать. Однако пальцы упорно не отрывались от струн. И снова полились мелодии, на этот раз совсем незнакомые. Гловачу стало не по себе. Как это он ухитряется исполнять с таким искусством музыку, которую сам слышит впервые в жизни? Он попытался отложить инструмент, но гусли приросли к его коленям. Пальцы жгло как огнем.
– Плохо мое дело, – сказал сам себе Гловач. – Я-то, дурак, считал, будто это я играю на гуслях. А выходит, что гусли играют на мне…
Лес огласился рыдающими звуками давно забытой элегии Усамы Унылопевца «Стенания души, поверженной во прах»…
…Эти звуки вызвали бы у Людвига множество воспоминаний, если бы тряпичный сенешаль мог их слышать. Но Людвиг, висевший за поясом у Марион, их не слышал. Равно как и его хозяйка.
Марион, потерявшись в тумане, страшно испугалась.